— Это почему же Ванечка? Я не желаю. В честь кого ты имя ему выдумала? — А просто так сказала, — рассмеялась она. — Первенец у нас будет скоро, а имя не придумали до сих пор. — Когда мы зал судебный реставрировали, транспарантом сцену украсили, написано на нем было: «Слава пролетарскому труду!» Вот имя так имя! Слава!.. — Павел аж руки развёл в стороны от восхищения. — Как думаешь, Тань? Некоторые уже называют так первенцев. Ей нравилось, что он с ней советовался, но она глазки — вниз, своё завела: — Имя, Паша, судьбу человека определяет навек. Здесь спешить нельзя. Надо в церковь сходить, с батюшкой посоветоваться. Мне бабушка рассказывала: рождается человек под своей звездой, да со своей судьбой. У них в книгах специальных всё прописано. Я схожу, узнаю про его имя? — А меня потом на собрании пропесочивать станут? — возмутился он. — Вон, Ваську Грачёва из комсомола выгнали! — Так ты же не комсомолец, — робко попыталась она возразить. — Зато мастер! Из мастеров турнут. И так перебиваемся с хлеба на воду, а если погонят!.. — Хорошо, — отступилась она и обняла его. — Хорошо, не сердись. Не пойду никуда. — К тому же неизвестно, кто народится? — ерепенился он. — Мальчик или девочка? Как же имя давать заранее?.. — Я знаю, — перебила она его. — Девочка у нас будет. — Как это?.. — опешил он. — Мел с печки лизала? — Мел? Вот глупый! Ничего я не лизала и не хочется. — Если женщин на мел тянет, девки родятся, — выпалил он. — Дурачок, наслушался своего Герку, — потрепала она его за ухо. — Девочка у нас родится, потому что я тебя сильнее люблю, чем ты меня, — она его поцеловала. — А если я сильнее, значит, пацан? — Значит, мальчик. Но я сильнее, девочка будет. — На транспаранте имя было подходящее и для девочки, и для мальчика — Слава, — обрадовался он. — Вот и назовём ребёночка в честь завтрашнего суда Славой! — Ну и хитрец ты, Павлуш, — ткнулась она ему в грудь, увлекая на кровать. — Сам давно всё решил, а меня, словно дитя малое, разыграл. Они заспорили с умилением, как только могут спорить одни влюблённые и, ласкаясь, уснули в объятиях друг друга. Но не прошло и часа, чуткая молодая мама открыла глаза и развернулась спиной к мужу, защищая от возможного толчка и другой какой случайной неловкости того, третьего, который с нетерпением ждал момента улизнуть на белый свет, громким и радостным криком оповестить весь мир о своём появлении. XI По версии следствия главное обвинение Турина и его подчинённых заключалось в том, что бывшие работники уголовного розыска не предотвратили, а наоборот, способствовали развитию так называемого «гнойника». Арестовано было всё руководство, старшие служб и те, кто не успел спрятаться. Естественно, никто вины не признавал. Один из замов, Гарантин, в знак протеста попытался совершить над собой насилие, но Громозадов, уведомлённый всезнающим Кудлаткиным, успел бросить его в штрафной каменный мешок да так усмирил, что тот долго вообще не мог говорить, а потом заикался и подёргивал правым плечом, не переставая кашлять. — Симулирует, — буркнул следователь разволновавшемуся тюремному врачу Абажурову. — Через неделю пройдёт, петушком запоёт, как миленький. Камытин затих мышью, до Турина доходили вести по перестуку, что того почти не трогают днём, выводят куда-то по ночам, но содержат также в одиночке, даже блатаря фаловать не подсаживают. Имевший множество наград старший розыскник Коршунков пробовал козырять заслугами, спорил с Громозадовым, что его оправдают и отпустят; в явной ошибке, мол, можно убедиться, стоит только следователю проверить, сколько банд он разоблачил, сколько матёрых уголовников упрятал за решётку, сколько… Громозадов соглашался, однако не реагировал, тогда Коршунков пригрозил написать жалобу самому Калинину, но следователь подшил в дело несколько благодарственных грамот, врученных «красному пинкертону» ещё комиссаром Хумарьянцем в былые грозовые, и тот утихомирился на время. Турина, словно глухонемого, не вызывали никуда после памятной первой беседы… Ежедневно телефонируя Отрезкову, Громозадов, вряд ли когда заглядывавший в дебри процессуальных постулатов, беспокоился: — Без этой хреновины, то бишь их личных признаний, может, в суде обойдутся? — Кто тебя там учит? — матерился Отрезков. — С судьями договориться сумел? — Слежу за развитием событий у Борисова и Козлова, у старших, так сказать, товарищей; у них та же закавыка была, но они убеждены, что в суде у многих языки развяжутся, лишь про вышку услышат. Мне же легче станет, — приговор по «астраханщине» вынесут, это и будет главным доказательством виновности всех моих подсудимых. — Мыслишь верно, — соглашался Отрезков, но материться не переставал. — Дело в том, что неизвестно, когда судебное заседание по этой проклятой «астраханщине» начнётся. Месяц дело в суде у Азеева лежит, тот его мусолит так и эдак, глубокомысленно изучает, а ещё не назначил к слушанию и сколько месяцев рассматривать будет, совсем неведомо. Проволынит, вот тогда взвоем! У тебя по делу всё шито-крыто? — Хоть завтра в суд направлять! — бодро рявкнул Громозадов. — Жду вашей команды. — Тогда вот что… забрось-ка для пробы ты его в суд. Пусть в Астрахани у судейских головы поболят. — А как же?.. Они же с Саратовским судом связь держат? Враз вызнают. — Вот пусть тоже и помучаются. А то все шишки на нас! Меня Берздин каждый раз на ковёр к себе выдёргивает. Никакого терпежу нет. А тут я ему про твоё дело отрапортую. И произошло невероятное. Не особо задумываясь о законе, вероятно, тоже подгоняемый начальством, судья Астраханского окружного суда Чернячков, не дожидаясь приговора по «астраханщине», в первой декаде сентября начал процесс по делу бывших работников уголовного розыска. Газета «Коммунист» традиционно запустила накануне зловещий номер, оповещавший всех: «Рабочие требуют высшей меры наказания Турину и Гарантину!» За несколько дней дело было рассмотрено и вынесен приговор. Процесс начался на открытой площадке союза пищевиков, народа особенно не сгоняли, хватило переодетых в гражданское милиционеров да заскочил всё тот же придурковатый с бондарного завода. Попрыгал с плакатом о немедленном расстреле, поорал, и председательствовавший открыл действо. Чернячков не нуждался в наставлениях, каждое утро за завтраком он знакомился с регулярными вечерними отчётами о ходе рассмотрения дела Азеевым, вечером изучал тексты утренних заседаний. Пример был перед глазами. Таким же образом он начал допрос главного подсудимого — открыл том уголовного дела с вопросами, задаваемыми Турину ещё Громозадовым и, естественно, получал те же ответы от подсудимого. В конце концов Турину надоело, и он просто кивал изредка, бурча: — Там написано, подтверждаю. Судья не возмущался до времени и не возражал — процесс набирал обороты и приближал развязку. В том же духе промелькнули допросы остальных. Исключение составил допрос Камытина. Удивив всех разговорчивостью, не подымая головы, тот вспомнил про раздачу Туриным оружия районным властям во время наводнения. — От мародёров обороняться, — хмурясь, буркнул Турин. — Прошу помолчать, — остерёг его на этот раз судья. — Указание от губкома было, — твердил своё тот. — Вернули половину наганов, а с остальных не успели собрать. Мог бы сделать это сам следователь Громозадов при желании. — Не прекратите, выдворю из зала! — дёрнулся судья. Коршунков, вспомнив своё, начал опять с рассказа, какую сложную операцию пришлось разрабатывать несколько месяцев, чтобы ликвидировать банду «Чёрная пятёрка», терроризировавшую город, как неделями гонялись за бандой «Орлёнок», как… — Вы бы лучше нэпманов, что подрыв экономики пытались учинить, ловили, — оборвал его председательствовавший. — Трубкина, бывшего начальника ОГПУ пригласите, — поднялся Турин с места, сжав кулаки. — Спросите его, почему он этим не занимался? Его прямые обязанности. — Им теперь занимаются соответствующие органы, разве вам неизвестно? — Чернячков, видимо, что-то знал. — Тогда при чём здесь мы? — Вопросы здесь задаю я! — Тогда Кастрова-Ширмановича допросите. — Я лишаю вас слова, подсудимый! — Чернячков ударил деревянной колотушкой по столу. — А не прекратите дерзить, удалю из зала. Предупреждаю второй раз. Третьего не будет. — Я готов. При таком рассмотрении дела, когда все наши ходатайства отклоняются, истины не установить, — снова поднялся Турин с твёрдой решимостью выговорить всё, что накопил и надумал последнее время, сидя в камере. — Охрана! — рявкнул Чернячков. — Удалить подсудимого! Через день был оглашён приговор, которым Турин был осуждён к 8 годам лишения свободы с поражением в правах на 3 года, Гарантин и Коршунков — к 6 годам каждый, с поражением в правах на 2 года, Камытин отделался годом лишения свободы, но половину он уже отсидел в камере, и лёгкая ухмылка на его лице не укрылась от Турина, который собрался было что-то сказать бывшему своему заму, но солдаты оттеснили их друг от друга, и больше они не виделись. Скрипнул Турин зубами, кивнул Гарантину: — Всё понял? — Понял, — подмигнул тот, — простучу, кому надо, не доживёт эта крыса до своего освобождения. — Надо будет тщательно разобраться, прежде чем свой приговор вершить станем, — покачал головой Турин. — Подождём, когда выйдет на волю Камытин, тогда устроим свой справедливый суд подлюге… XII Когда утром Павел открыл глаза, на столе дымился горячий чай, а Татьяна крутилась у зеркала, подкрашивая реснички. — Готова, дочь Попова! — вскочив, зацеловал он её.