– Только не тогда, когда мы едим или ходим в туалет, – добавил я. – И тогда тоже! – съязвила она. Прижавшись телами, мы обхватили друг друга бедрами; я ненадолго закрыл глаза и понял, как все это не похоже на мои связи со всеми теми женщинами, которых я знавал в своей жизни раньше; наши тела послушно выполняли все, чего мы от них просили, все, чего хотели, при условии, что мы просили и хотели. Когда я вспоминал былые годы, меня больше всего озадачивало расстояние, которое мы преодолеваем, чтобы запереть двери, едва приоткрытые после первой ночи с незнакомым человеком. А еще Миранда была права: чем лучше мы кого-то знаем, тем тщательнее запираем двери – а не наоборот. – Вот что меня пугает… – начал я, не открывая глаз. – Что тебя пугает? – спросила она, кажется, уже готовая высмеять то, что я собрался ей сказать. – Из нас двоих… – заговорил я, но она сразу же меня остановила. – Не говори этого, не говори! – вскричала она, вдруг высвободившись из моих объятий, и почти с яростью закрыла мне рот ладонью. До меня не сразу дошло, что случилось, но чуть позже, восхищаясь быстротой Миранды, я вдруг почувствовал во рту вкус крови. – Прости, прости, я не хотела сделать тебе больно или обидеть тебя! – воскликнула она. – Не в том дело. – А в чем? Тогда я сказал ей, что во рту у меня кровь, и это напомнило мне, как, подравшись с товарищем в садике, я почувствовал странный вкус и впервые понял, что это, видимо, кровь. – Из-за тебя этот вкус мне нравится. Он вернул меня в далекое прошлое. И вдруг я понял: я слишком долго был одинок, даже тогда, когда думал, что не одинок, – а потому вкус чего-то столь настоящего, как кровь, был гораздо, гораздо лучше, чем вкус ничего, вкус потраченных впустую бесплодных лет, столь долгих лет. – Тогда ударь меня, – вдруг сказала она. – Ты с ума сошла? – Я хочу, чтобы ты дал мне сдачи. – Зачем, чтобы мы сочлись? – Нет, просто я хочу, чтобы ты дал мне пощечину. – За что? – Просто дай пощечину, Бога ради, и хватит задавать столько вопросов. Ты что, никогда раньше никого не бил? – Нет, – сказал я, почти извиняясь за то, что не обидел и мухи, а о другом человеке и говорить нечего. – Тогда делай так! – И, произнеся три этих слова, она наотмашь ударила себя по щеке с дикой яростью. – Вот как это делается. Давай! Скопировав ее жест, я легонько шлепнул ее по лицу. – Сильнее, намного, намного сильнее, и лицевой, и тыльной стороной ладони. Тогда я отвесил ей пощечину, она вздрогнула, но сразу же подставила другую щеку, показывая, что я должен ударить и ее, и, когда я послушался, сказала: – Еще. – Мне не нравится причинять людям боль, – признался я. – Да, но мы теперь так близки, как люди, которые прожили вместе триста лет. Хочешь – не хочешь, но отныне это и твой язык тоже. Тебе нравится вкус, мне он тоже нравится, а теперь поцелуй меня. Она поцеловала меня, а я поцеловал ее. – Больно? – Не бери в голову. Ты возбужден? – Да. – Хорошо. Мой маяк. – Охнув, она протянула руку вниз и крепко меня обхватила. – Вот какими мы будем, даже когда появимся на публике при полном параде: ты во мне, все в семени и соках. – И не обманывай себя, такой секс будет не только в медовый месяц, – сказала она, когда мы сели в энотеку, которую она хотела мне показать. Мы нашли столик в углу и заказали два бокала красного. Потом тарелку козьих сыров, а покончив с сырами, тарелку холодных нарезок и еще два бокала вина. – Я хочу, чтобы вот так у нас было всегда. – Двенадцать часов назад мы совсем друг друга не знали. Я был засыпающим в поезде мужчиной, а ты – дамой с собачкой. Я оглядел заведение. Я никогда прежде здесь не был. – Cкажи мне что-нибудь – все равно что, – попросила она. – Мне нравится смотреть на Рим твоими глазами. Я хочу вернуться сюда с тобой завтра вечером. – Я тоже. Больше никто из нас ничего не сказал. Мы ушли в числе самых последних посетителей перед закрытием. В это время года в отеле было мало постояльцев, и на следующее утро официанты в белых пиджаках болтали и подшучивали друг над другом. На фоне громко играла какая-то пошловатая музыка. – Меня бесит фоновая музыка, а еще бесит, что они треплются, – сказала Миранда, кивнув на прислугу. Нисколько не смущаясь, она повернулась к одному из официантов неподалеку и попросила его говорить потише. Ее претензия удивила официанта, но он ничего не ответил и не извинился; чуть поклонившись, он пошел туда, где, громко гогоча, стояли еще один официант и две официантки. Они сразу притихли. – Со временем я возненавидел этот отель, – сказал я. – Но останавливаюсь здесь всякий раз, когда приезжаю в Рим, из-за балкона в номере. В теплые дни я люблю сидеть под зонтиком и читать. А ближе к ночи выпиваю с друзьями либо у себя на балконе, либо на террасе побольше над третьим этажом. Там просто райское местечко. После завтрака мы перешли через мост и собирались пойти к холму Авентин, но потом передумали и вернулись по набережной Тибра. Стояло раннее субботнее утро, и Рим погрузился в тишину. – Раньше здесь был кинотеатр. – Он давным-давно закрылся. – А еще где-то здесь неподалеку стоял антикварный магазинчик. Однажды я там купил сирийские нарды, доска у которых была отделана мозаикой из перламутра. Кто-то из друзей у меня их одолжил, а потом то ли сломал, то ли потерял – в общем, больше я эти нарды никогда не видел. Мы подошли к Кампо деи Фиори, и Миранда взяла меня за руку. Неподалеку торговец рыбой раскладывал товар на прилавке. Винный магазинчик еще не открылся. Казалось, рыбу мы здесь покупали давным-давно. – Мы проведем эту неделю тут, в Риме, – сказала она отцу, когда он открыл нам дверь. Еды она ему купила недели на три. – Как здорово! – запинаясь, проговорил он, почти не скрывая своей радости. – И что вы вдвоем будете делать целую неделю? – Не знаю. Есть, фотографировать, ходить по музеям, проводить время вместе. – Прогуливаться, – добавил я. Ее отец явно догадался, что мы любовники, и его это не шокировало, а может, он просто хорошо притворялся. На лице его читалось: «Вчера вы были незнакомцами в поезде и едва касались друг друга… а сегодня ты трахаешь мою дочь. Как здорово! Она никогда не изменится». – Где будешь жить? – спросил он Миранду. – С ним. От него до тебя пять минут пешком, так что будешь видеть меня чаще, чем хотел. – И это плохая новость? – Это прекрасная новость. Только можно собаку я оставлю у тебя? – А как же твоя работа? – Кроме фотоаппаратов, мне ничего не нужно. И потом, Восток мне надоел. Может быть, я смогу увидеть части Рима или Северной Италии его глазами. Вчера мы посетили Виллу Альбани, где я никогда раньше не бывала. – А еще я хочу отвезти ее в Археологический музей в Неаполе. Статуе Дирки, которую два брата привязывают к быку, нужна профессиональная камера. – Когда мы едем в Неаполь? – Если захочешь – завтра, – предложил я. – Опять поедем на поезде. Отлично. – Ее, похоже, в самом деле переполняла радость. Когда Миранда вышла из комнаты, ее отец отвел меня в сторонку: – Знаете, она не совсем такая, какой кажется. Она импульсивная, и в голове ее всегда бушует буря, но она более хрупкая, чем самый тонкий фарфор. Прошу вас, будьте к ней добры и будьте терпеливы. На это мне нечего было ответить. Я уставился на ее отца, потом улыбнулся и наконец накрыл его руку своей. Я хотел его успокоить, поделиться с ним теплом, молчанием и дружбой – надеясь при этом, что мой жест не покажется ему покровительственным. Обед прошел в тишине и был словно продолжением завтрака. Миранда приготовила на всех омлет и спросила отца, с чем он его будет. – Без ничего, – ответил отец. – Может, специй добавить? – уточнила она.