Той ночью, после того как мы занялись любовью, он сказал, что нужно сходить куда-нибудь перекусить. – Я умираю с голоду. – Я тоже, – ответил я. – Но нам следует поторопиться. Мы даже не заметили, что уже за полночь. – Похоже, что мы трахались? – Да, – сказал я. – Люди могут догадаться. – Я хочу, чтобы они догадались. Мы поужинали в небольшом, но шумном заведении, которое обыкновенно работало допоздна. Официанты здесь тоже знали Мишеля, как и некоторые из завсегдатаев. Мы оба чувствовали: они догадываются, чем мы занимались всего пятнадцать минут назад, и это нас возбуждало. – Я хочу еще раз обняться с тобой, – сказал я тем утром. – Только обняться? Не успев сообразить, что делаю, я крепко обхватил его талию ногами. – Могу я задать тебе вопрос? – спросил он. Его лицо находилось в дюйме от моего, и ладонью он убирал волосы у меня с глаз. Я понятия не имел, какой вопрос он хочет мне задать: может быть, о наших телах, или что-то немного неудобное, к примеру, понравилось ли мне и будем ли мы предохраняться и в дальнейшем? – Ты занят сегодня вечером? Я чуть не расхохотался и сказал: – Совершенно свободен. – Тогда как насчет нашего маленького бистро? – Во сколько? – В девять? Я кивнул. Я забыл точный адрес заведения, и Мишель напомнил, на какой улице оно находится. А потом, стараясь не показаться напыщенным, заметил, что иногда там для него держат столик. – Я часто привожу туда клиентов на обед или ужин. – А других? Он улыбнулся. – Если б ты только знал! Он, видимо, предупредил горничную, что у него гость, – вероятно, когда я был в душе, – потому что завтрак в столовой был накрыт на двоих. Кофе и куча всяких вкусностей: хлеб, сыр и джемы, похоже, домашние. Сказал, что ему нравится айвовый и инжирный, хотя большинству – ягодный и цитрусовый. – Но ты выбирай сам. Ему пора было бежать на работу. – Тогда до девяти? Мы вышли вместе. Я сказал ему, что поеду домой переодеться, а потом в консерваторию и после занятий пообедаю с коллегой. Понятия не имею, зачем я рассказал ему столько о своем дне. Он слушал, глядя, как я отстегиваю велосипед, снова восхитился его рамой и предложил мне в следующий раз сложить его и занести внутрь, а потом, в отличие от первого раза, стоял и смотрел, как я уезжаю. Но было еще слишком рано. Поэтому я проехал сначала по одной улице, потом по другой, перебрался через мост. Мне было все равно, куда ехать, я хотел найти булочную и там посидеть, выпить еще чашечку кофе и подумать о нем; я не хотел, чтобы события утра стерли воспоминания о прошлой ночи, о наших диких поцелуях в конце, когда мне хотелось слышать только тишину и успокаивающее пыхтение старого лифта, который поднимался и опускался, каждый раз напоминая мне, что и после нас на нем кто-то ехал. Обычно я забываю или пытаюсь задвинуть поглубже мысли о том, что случилось ночью, и это несложно, поскольку все редко длится больше пары часов. Иногда кажется, будто ничего и не было, и я рад своему беспамятству. Сидя в кафе этим очень ясным утром, я с удовольствием смотрел на людей, идущих на работу, а сам чувствовал себя как на рождественских каникулах. В сексе не было ничего необычного, но мне понравилась его внимательность во всем: то, что он подал мне полотенца, как он заботился о моем теле, моем удовольствии, как ничего не упускал и всегда вел себя с тактом и добротой, почти с почтением к телу человека в два раза моложе его. Даже то, как он поглаживал и ласкал сначала мои ладони, а потом запястья, прося лишь о доверии, пока мои глаза были закрыты, – просто растирал запястья, мягко прижимая их к кровати самым добрым из жестов, доступных человеку. Почему никто никогда прежде меня так не держал? Такая, казалось бы, ничтожная ласка очень меня порадовала. Впредь, если он забудет, я попрошу его сделать это снова. Я отложил газету и машинально поднял воротник флисовой куртки, который натирал мне подбородок. Он напомнил мне о небритой щеке Мишеля сегодня утром, когда мы снова занялись любовью. Я хотел, чтобы моя куртка пахла им. Каким средством после бритья он пользовался? Аромат был слабым, но мне хотелось знать, что это за запах. Завтра утром я обязательно потрусь о его щеку своей. А потом я вспомнил о своем отце, который сказал, что через несколько недель приедет в Париж на Рождество. Будем ли мы с Мишелем еще вместе? Мне хотелось, чтобы отец с ним познакомился. Интересно, что он о нем подумает? Они с Мирандой пообещали в этот раз привезти с собой мальчика – отец сказал, что пора мне увидеться с младшим братом. Я отведу их в свое кафе, и, если Мишель будет по-прежнему присутствовать в моей жизни, мы с Мирандой просто предоставим им с отцом решать, кто из них младше. Остаток дня я провел словно в тумане. Три студента плюс лекция, подготовленная за пятнадцать минут до начала занятия. На обеде я мог думать только о предстоящем ужине, об односолодовом виски, орешках, соленых печенюшках и о том мгновении, когда Мишель вновь предложит два полотенца мне, а два возьмет себе. Будет ли он сегодня таким же гостеприимным или превратится в человека, которого я не знаю? Я надеялся, что моя лучшая рубашка хорошо выглажена, проверил – так оно и оказалось. У меня даже промелькнула мысль надеть галстук, но потом я передумал. Я причесался и уже с нетерпением ждал, когда он проведет ладонью по моему лбу. По пути я попросил местного сапожника начистить мне туфли. Кажется, я счастлив. Вот что я собирался ему сказать. Я знал, что не стоит такое говорить на третьем свидании, но мне было все равно. Я хотел это сказать. Тем вечером, не обнаружив его в ресторане, я очень смутился, когда понял, что не знаю его фамилии. Полный конфуз. Я бы ни за что не осмелился сказать, что пришел к Мишелю или господину Мишелю. Однако, прежде чем я успел произнести что-нибудь унизительное, один из официантов меня узнал и сразу же проводил к столику, за которым мы сидели три вечера назад. Мне пришло в голову, что, несмотря на отрицания Мишеля, я не был первым его молодым человеком, сконфуженно зашедшим в это бистро, а потому официанты тут же распознали во мне очередного его гостя. Сначала я было обиделся, но потом решил не поддаваться этому чувству. Возможно, я все это придумываю. Наверное, и правда, поскольку, когда меня проводили к столику, который от двери отделяло менее пяти шагов, за ним уже сидел Мишель, потягивая аперитив. Я так растерялся, что даже не заметил, как он все это время на меня смотрел. Мы обнялись. А потом, не в силах сдерживаться, я сказал ему: – У меня выдался лучший день за целый год. – Почему? – спросил он. – Сам еще не понял, – сказал я. – Но, может быть, это как-то связано с прошлой ночью. – По-моему, с прошлой ночью и этим утром. Он улыбнулся, без стеснения показывая, что оценил наш торопливый утренний сиквел, и мне это понравилось, как нравилось его настроение, его улыбка, все. Я немного помолчал, а потом, не в силах больше сдерживаться, выпалил: – Ты чудо, я уже давно собирался сказать тебе, что ты чудо! Едва развернув салфетку, я понял, что потерял аппетит. – Я совсем не хочу есть, – сказал я. – А теперь ты чудо. – Почему? – Потому что я тоже не хочу есть, но признаваться в этом не собирался. Давай просто пойдем домой. А там, может, просто перекусим. Односолодовый виски? – Односолодовый виски. С орешками и солеными штучками? – Определенно с орешками и солеными штучками. Он повернулся к старшему официанту: – Наши извинения шефу, но мы передумали. À demain, до завтра. Однако, оказавшись у него дома, мы отказались от мыслей о выпивке и закуске. Мы разделись, бросили одежду на полу, пропустили душ и тут же отправились в постель. В четверг на той неделе мы снова встретились в девять в нашем ресторане. В пятницу вместе пообедали. И поужинали. А в субботу после завтрака он сказал, что собирается за город и будет рад, если я поеду с ним – если я свободен, добавил он без всяких претензий со сдержанной иронией в голосе, показывая готовность признать, что, помимо наших встреч, у меня есть и другая жизнь и он никогда не будет допытываться когда, где и с кем я и почему. И все же, заговорив, он, видимо, почувствовал, что можно уже сказать и остальное: «Мы могли бы вернуться в воскресенье вечером и успеть на концерт, отметить неделю вместе». Я не знал, отчего он немного сконфужен: то ли от того, что пригласил меня провести с ним выходные, то ли от того, что открыто признал, что мы вдвоем уже отмечаем юбилей. Чтобы замять неловкость, он со своей привычной сдержанностью быстро добавил, что если я хочу к нему присоединиться, то он может подбросить меня до моей квартиры и подождать в машине, пока я упакую теплые вещи (ночи ведь холодные), – и мы поедем. – Куда? – быстро спросил я, имея в виду: конечно, я поеду. – У меня загородный дом примерно в часе езды от Парижа. Я в шутку сказал, что чувствую себя Золушкой. – Почему же? – Когда часы пробьют полночь? Когда закончится медовый месяц? – спросил я. – Закончится, когда закончится. – А срок годности у него есть?