Велесова от испуга даже подпрыгивает, и я бы засмеялась, если бы мне не было так страшно. Наверное, она решила, что у меня начался припадок. Зовет на помощь и бросается к двери, а я хватаю телефон. От датчика внутри больно, но я быстро рисую треугольник и включаю камеру. Снимок монитора — раз, два — срываю с плеча блузку и завожу телефон за спину. Снимок. А теперь вбить номер, отправить фото и все удалить. Пальцы трясутся. Еле успеваю, бросаю телефон обратно и падаю в изнеможении на кушетку. В кабинет вбегает целая толпа, у меня перед глазами все плывет. Наверное, вид у меня совсем дикий, потому что даже Тагир пугается. — Агата, что с тобой, ты в порядке? Он растерянно отвечает на вопросы наводнивших кабинет медиков — нет, эпилепсией не страдает, приступов паники не наблюдалось, для него это тоже неприятный сюрприз. Звучит осторожное предложение прервать беременность по медицинским показателям, и я чувствую страх Мансурова. Этот ребенок Тагиру нужен больше, чем мне. Больше, чем его отцу. Если бы у меня была хотя бы минута, чтобы написать ему, если бы я могла позвонить и рассказать… Пора сворачивать представление, внутри жжет от датчика, я не хочу никого видеть. Мне что-то колют в руку, поливают водой, дают нюхать ватку, смоченную нашатырем. И смотрят с сочувствием. На Мансурова. Бедный, связался же с неполноценной. Но мне все равно. Теперь мне и моему ребенку остается только ждать, что его отец получит снимки и придет на помощь. Второй снимок вышел немного смазанным, потому что тату у меня над лопаткой. Но если он увидит, то вспомнит, обязательно вспомнит. «Мon Сher». Только он знает, что «мон шер» — это не «мой дорогой». Это «мой Шерхан». Глава 1 Меня привозят в дом мужа. Тагир ведет себя непривычно заботливо, он рад, что я беременная, наверное, не думал, что у меня это получится сразу. Если честно, я тоже надеялась, что ничего не выйдет, или что я вообще не смогу забеременеть. Но у Арсена все вышло с первой попытки. Никого не хочу видеть, поднимаюсь к себе и ложусь на кровать лицом к стене. Мансуров допытывается, не голодна ли я, может, мне чего-то хочется. Если смотреть со стороны — настоящий любящий муж и отец. Прячу лицо в ладонях. Когда я выходила замуж, думала так и будет. Что у меня теперь есть любящий муж, который когда-то станет любящим отцом моего ребенка. Тагир, наконец, убирается из комнаты, щелкает замок. Я здесь пленница. А теперь и мой ребенок тоже. Беззвучно плачу, не хочу, чтобы Мансуров или охранник услышали, хоть очень хочется разреветься в голос. Мансуров лжет, я не немая, врачи называют это мутизмом, а мутизм — всего лишь болезнь. Отец называл это безмолвием, и мне так больше нравится. Многие болезни можно вылечить, наверное, и мою тоже. Но мне она не мешает, ведь я говорю с камнями. Драгоценными камнями, не обычными. Не могу объяснить, так тоже бывает. Я и с людьми говорю на самом деле, просто люди меня не слышат, а камни слышат. И если у них есть желание, то еще и отвечают. Но для Мансурова это тоже за гранью, у него моя немота вызывает только брезгливость. Впрочем, как у меня его болтливость, так что тут мы квиты. В детстве я чуть не утонула в ледяной воде — спасала собаку, упавшую в прорубь. Собаку я спасла, но подо мной проломился лед. Собака громко лаяла, услышали прохожие, и меня вытащили. Но то ли я сильно испугалась, то ли долго пробыла в коме, с тех пор я не говорю. Меня возили по врачам, знахаркам и травникам, даже пробовали гипноз, но я так и не заговорила. Папа не жалел никаких денег. Он был известным в городе ювелиром, изделия от Дворжецкого высоко ценились среди нашей элиты. Еще когда я была маленькой, любила перебирать драгоценные камни и раскладывать по кучкам. А потом рассказывала отцу истории, которые придумывала для каждого камня. Тогда он и понял, что я что-то вижу, потому что я раскладывала их по чистоте. Слезы не лучшее лекарство, но мне становится легче. Вспоминаю пятнышко на мониторе и веду рукой вниз, нерешительно кладу ее на живот. Ничего. А ведь казалось, сейчас мне в руку застучит сердечко сына. Его сына… Арсена я впервые увидела, когда мне было шестнадцать. Он пришел к отцу по делу, и я до сих пор помню этот день посекундно. Вот я стою у окна в гостиной и вдруг чувствую спиной — воздух становится вязким, тяжелым, легкие наполняются доверху чем-то густым и незнакомым. Волоски на всем теле встают дыбом, и я медленно поворачиваюсь. В гостиную входит отец, следом идет мужчина. Меня вдавливает в стену как под действием центробежной силы. Разом покидают все чувства за исключением одного. Я глохну и слепну, не могу ни видеть, ни слышать. Не слышу запахов. Я могу только ощущать. Кожей чувствую его взгляд, его голос. Его запах пробирается в самую глубь, и я боюсь выдохнуть. Я даже знаю, какая на вкус его кожа, потому что тоже этот вкус чувствую. — Познакомься, Агата, это Ямпольский Арсен Павлович, мой друг, — говорит отец, я с трудом по губам разбираю, что именно он говорит. — Арсен, это моя дочь Агата. Глаза цвета холодной стали будто ощупывают с ног до головы, а следом меня просто размазывает от низкого хрипловатого голоса. — Как ты мог назвать этот алмаз Агатой, Януш? Никому не показывай ее, держи под семью замками, это самая большая твоя драгоценность. Чище камня я не видел. Отец что-то самодовольно отвечает, Ямпольский улыбается, а мне хочется сложиться пополам от водопада эмоций, захлестнувших от этих слов. — Подойди к нам, Агата, — зовет Арсен, и, наверное, меня влечет к нему по воздуху, потому что ноги совсем не держат. — Агата, доченька, Арсен Павлович хочет инкрустировать часы камнями. Ты подберешь те, которые ему подходят? Ямпольский удивленно поднимает брови и смотрит сначала на отца, потом на меня. Киваю и вздыхаю немного свободней. Камни и их выбор — это привычная среда, отец возвращает меня в нее, как рыбку, которая долго билась в изнеможении на берегу, а потом добралась до воды. Улыбаюсь Арсену и протягиваю руки в приглашающем жесте. Он снова вопросительно выгибает бровь, глядя на отца. — Она просит тебя дать ей руку, Арсен. Смелее, — подбадривает его отец. Арсен дает руку, и я обхватываю ее ладонями. Сухая, теплая, твердая. Чуть шершавая мужская ладонь. Хочется прижаться к ней щекой и замереть, но он и так смотрит настороженно. Закрываю глаза, прислушиваясь к своим ощущениям и стараясь сохранить в памяти. Потом, выбирая камни, буду их сравнивать, я уже знаю, что нужно искать. Отпускаю руку и делаю шаг назад, кивая отцу. — Прекрасно. Агата выберет камни, которые тебе подойдут, Арсен, даже не сомневайся. Пойдем в кабинет, я покажу тебе образцы. Что отвечает Арсен, я уже не разбираю, они уходят. В изнеможении опускаюсь на диван и жду, когда ноги снова смогут мне послужить. По дороге в свою комнату вижу маму и ее подругу Натали. Мама мечтательно закатывает глаза. — Какой мужчина! — Да, красивый, гад! — соглашается с ней подруга. А меня ведет от возмущения. Говорить на Арсена «красивый» кажется настоящим кощунством. Разве здесь важна красота? О таких как он надо говорить просто Мужчина, вот так, с большой буквы, и больше ничего не добавлять. — Жаль, что женат, — продолжает Натали. — Лучше бы он на мне женился. — Лучше бы он на всех нас женился, — вторит ей мама, они обе хохочут. А у меня снова подламываются ноги. Я больше ничего не слышу кроме того, что Арсен женат, и в этот день я впервые узнаю, как может плакать сердце. * * * Арсен погладил пальцами камни, полукругом украшавшие ободок циферблата, а потом накрыл сверху ладонью. Каждый раз ему казалось, что от них идет тепло, вот и сейчас ладонь словно ласкало изнутри. Но он точно знал, что это психологический эффект, алмаз не греет. Зато согревает тепло кожи, значит его тело помнит. Арсен положил часы обратно в сейф и захлопнул тяжелую дверцу. Он давно не носит эти часы, они у него как экспонат. Сколько лет назад Януш Дворжецкий сделал эту работу? Пятнадцать? Нет, тринадцать. Арсену тогда было тридцать три, он давно вышел из пубертатного возраста и был слишком счастлив в браке, чтобы захлебнуться слюной при виде дочери старого ювелира. Но шестнадцатилетняя Агата впечатлила даже видавшего виды Шерхана. Наверное, потому что если бы Арсену вздумалось обратиться к Господу с просьбой изготовить женщину по его вкусу, то оказалось бы, что для него давно готов выставочный образец. Уже вполне оформившаяся тяжелая грудь, умопомрачительный переход от талии к бедру не потому, что широкие бедра, а потому что узкая талия. Ноги прятались под длинным подолом, но не мог же Господь, создавая такое совершенство, наделить ее кривыми ногами? Так тогда думал Ямпольский. Он даже представить не мог, насколько постарался Творец. Арсен слишком хорошо их потом рассмотрел, настолько, что стоило лишь вспомнить, как они упирались в его плечи, как обхватывали бедра, внизу привычно потяжелело. Телесная память — великая сила. А тело Ямпольского наверняка обладало уникальной памятью. Это не камни грели, грело тепло узких ладоней, которые ощупывали руку в самый первый его визит к Дворжецким. А еще жар юного тела, о который он чуть не обжегся, когда Агата потеряла сознание. Он был в восторге от работы, ювелир получил щедрый бонус к оплате, а Агату Арсен привлек к себе и поцеловал в лоб. Конечно же, с разрешения отца. Девушка побледнела и упала как подкошенная, он едва успел подхватить ее на руки. — Девочка переволновалась, Арсен, бывает, она у меня очень эмоциональная, — суетился Януш, смачивая холодной водой виски дочки. — Она так хотела, чтобы тебе понравилось! Ямпольский уложил девушку на диван, но продолжал поддерживать под голову. Когда Агата открыла глаза, он увидел, что ее глаза не светло-карие, как показалось вначале, а зеленые, с вкраплениями. Хлопнули длинные, похожие на два веера, ресницы, и губы беззвучно произнесли: «Спасибо!» Поцелуй. Она поблагодарила его за поцелуй. Арсен хотел ответить, но к его губам прижался тонкий пальчик, и он только растерянно кивнул. И долго еще отходил от потрясения — никто никогда не благодарил его за поцелуй. Ямпольский достал телефон и вывел снимок на экран. Девять миллиметров — это почти сантиметр, он раздвинул большой и указательный палец примерно на сантиметр и покачал головой. «Да, парень, совсем ты мелковат». Плод, как любят говорить врачи. Увеличил изображение и вздрогнул, увидев чуть различимые выпуклости по бокам. Неужели это руки? Да какой же это тогда плод? Самый настоящий ребенок, пусть даже сейчас он больше похож на пластилиновые фигурки, которые лепит Машка. Вот только почему сердце так отчаянно ускоряется, когда он смотрит на снимок? И дышать тяжело. Арсен рывком расстегнул рубашку, потянул за ворот. Стало чуть легче. Шерхан с его груди тоже уставился на снимок. Хирург, зашивавший сквозную дыру от пули Рината, признавался, что старался накладывать швы, вписывая их в рисунок татуировки. — Уж очень натурально смотрится ваш тигр, Арсен Павлович, не хотелось его портить! Так что теперь тигр был под стать своему хозяину, со шрамом, отчего казался еще суровее. Арсен поднес к груди телефон и спросил задумчиво: — Что скажешь, Шерхан, он наш?