Он швыряет злосчастный кувшин на стол, пинает что-то, подвернувшееся под ноги, и топает к тумбочке, где стоит стационарный телефон. Остервенело тычет кнопками, а потом я какое-то время наслаждаюсь его довольно приличным английский. Кажется, он горничную вызывает. Затем направляется к бару, и гремит там бутылками. И тут я позволяю себе удивиться: дело в том, что даже я не знаю, что там стоит – ни разу не заглядывала, а Тураев знает. Как так? Впрочем, это же он за номер платит, так что… Пока Заир хозяйничает в моём баре, я без зазрения совести любуюсь его видом сзади. Вау-вау!! Пусть это курорт, и обнажёнкой здесь никого не удивишь, и, всё же, одно дело на пляже, под разнузданным солнцем, и другое – в домашней, почти интимной обстановке. А еще такой великолепный экземпляр! Что ни говори, а туристы в Турции совершенством тела нас не балуют. Поэтому мне хочется продолжать любоваться грандиозным зрелищем, устроенным для одной меня, как можно дольше. Бесконечно долго. Всегда. – Ну, чего уставилась? Голых мужиков не видела? Я вздрагиваю, и мои радужные фантазии лопаются, как мыльные пузыри. Опускаю глаза, и отвечаю какую-то банальность насчет работы санитаркой: мол, много, чего видела. Много видела, да не на всё хотелось смотреть дважды. А тут песня для глаз. Ария Архангела. Крыльев только не хватает за спиной. Чёрных. – Санитарка? Получше ничего не могла найти? Москва, всё-таки. От пренебрежения в голосе Тураева моё игривое настроение улетучивается в один миг. Получше? Это с моим-то послужным списком? Впрочем, могла в проститутки пойти, к Эдику Дагоеву, у которого помимо шашлычной, где я работала, ещё и бордель имелся. Небольшой такой, для «своих». А могла симками на вокзале торговать, или наркотой в Митино. Но я полгода туалеты общественные мыла, пока одна тётечка, заглянувшая туда по дороге на остановку, не всучила мне бумажку с номерами телефонов. – Три месяца на курсах отучишься, и ко мне, – инструктировала она меня, натягивая колготки на свой объёмистый живот, словно кожух на барабан. – А то у нас после нового года две санитарки в декрет уходят, а одна на пенсию собралась. Так мне хоть волком вой. Только смотри, чтоб чистая была. Без всяких там ВИЧ и прочее. Проверим. Паспорт хоть российский? – Да. – Ну, и ладушки. Галина Фёдоровна, моя начальница, тётка энергичная, младшему персоналу спуску не даёт. Муштрует нас жестко, как в армии. Работа тяжёлая, и физически и морально, но и деньги платят хорошие. Так что я не жалуюсь, нет. Не всем же с ложкой серебряной во рту рождаться. Машинально тру похолодевшие плечи, разглядывая жуткий беспорядок на полу. Галина Фёдоровна бы здесь уже иерихонской трубой орала и шваброй, как знаменем размахивала. «Профессионал» во мне тоже негодует, но начинать уборку при Тураеве как-то неудобно. – Иди сюда. Я вскидываю голову, смотрю на него с опаской. – Зачем? – Иди! Отталкиваюсь от стены, на которую до сих пор опиралась, подхожу к Тураеву. – Садись, – кивает на кресло. Сажусь, натягивая подол на голые коленки, прячу под себя ступни с педикюром, который кажется мне сейчас неуместно-ярким, оглаживаю растрёпанные волосы. Тураев, похоже, смягчается, даже тон меняет на более снисходительный. – Не узнала меня, что ли? И я иду на мировую – зачем скандалить, когда можно обойтись и без этого? – Без бороды не узнала. Простите. – Впредь двери запирай, прежде чем спать укладываться. Справедливо. И я снова киваю: – Простите. – Прощаю. А теперь рассказывай. Как у тебя документы оказались? – Документы? Ах, ну да. Документы. Ему, наверное, уже доложили. Ну, конечно, вот он и примчался сюда, несмотря на грозу. Рассказываю, как флешка оказалась у меня. А потом спрашиваю то, что больнее всего: – Теперь Вы Асю заберёте? Тураев молчит, что-то высматривает за окном, а я украдкой поглядываю на него. Мне тяжело. Но тянуть нет смысла. Я ведь знала, что рано или поздно это должно было случиться. – Ладно. Пойду, разбужу её. Встаю с кресла, но когда прохожу мимо Заира, он вдруг хватает меня за руку, а у меня ощущение, будто мне на кисть раскалённый наручник надели и защёлкнули его намертво. – Подожди. Замираю. Сердце, как заяц, вдруг подскакивает и бежит невесть куда. Поворачиваю голову, поднимаю глаза – он смотрит прямо на меня, в меня. Зачем так смотришь? Неужели не знаешь, что творишь своими черными, как ночь, глазами? От его голой кожи жар пышет, словно от печки, и меня пот прошибает. Краснею, бледнею, дрожать начинаю. Злюсь сама на себя за своё безволие. – Чего ждать? Документы у Вас. Ася у Вас. Берите, и уезжайте, пока ещё чего не случилось. «И оставьте меня в покое», хочется добавить, а у самой колени сводит от судорог, груди ноют и тяжелеют, тянут вниз. Допрыгалась ты, Загитова, «плывёшь» от мужика. Хуже того - от чужого мужика. Не должна я чувствовать к этому человеку ничего подобного, не имею право! Но тело против воли тянется к нему, уши жадно ловят низкий, урчащий баритон, от которого на загривке волоски вибрируют, и я не замечаю, как мои ладони сами оказываются в его руках. – Что, по-твоему, может случиться? Или ты что-то знаешь? Он гладит мои пальцы, слегка массирует их, а я как под гипнозом тянусь к его телу, хочу дотронуться. Да, вот так… Боже, какой он твёрдый, гладкий, горячий… Согреться об него, успокоить тремор… – Нет, но мало ли… Уже не понимаю, что говорю, лишь бы говорить, лишь бы не отпускать его, удерживать при себе. Знаю, что пропадаю, лечу в пропасть, но отметаю все доводы рассудка. Не сейчас, потом каяться буду, сейчас его хочу. Вот так рядом стоять, обнимать, пить мощь и красоту его тела, дышать запахом, который так не похож на остальные, который так нужен мне сейчас, так необходим. Глаза ласкают его широкую, накаченную грудь, где в поросли тёмных волос спрятались мужские соски, похожие на две плоские шоколадные печенюшки, с изюминками в центре. А если лизнуть? Вдруг, сладкие? Господи, о чём я только думаю! В ужасе отвожу взгляд. Как хорошо, что никто не слышит моих мыслей! Грудь тянет, промежность тянет, меня всю тянет, как на дыбе, пульсирует. Это кричит во мне потребность в этом мужчине, которую мне не суждено утолить никогда. Но почему? Имя Нисар внезапно всплывает в этом дурмане, и я вспоминаю, «почему». Этот мужчина принадлежит не мне, он принадлежит Нисар. Как ты могла, сестра? Не понимаю и никогда не пойму женщину, которая всё имела и сама разрушила. Выпустила из рук, отказалась, променяла… Какая же ты дура, Нисар! Ни себе, ни людям… Затылок почему-то становится невероятно тяжёлым. Голова запрокидывается, и мои глаза встречаются с глазами Тураева. Они безумны, они пожирают меня, мне больно от этого взгляда. С трудом сглатываю, и опускаю веки – я не могу видеть эти угольные очи, они выжигают дыру в моём мозгу, в моём сердце. Если посмотрю в них ещё немного, там останется один пепел. Сухие губы горят. Я облизываю их раз, другой, третий. И вдруг горло опаляет пламенем, будто мне в глотку раскаленный мёд вливают. Вскрикиваю, и начинаю биться, как пойманная птаха, и вдруг понимаю, что зажата в крепких тисках. – Заир! – Тшшш… Поздно, маленькая, поздно. Его губы настойчиво ищут мои, а найдя, стремительно накрывают их, беря в плен окончательно и бесповоротно. Меня целует сама Ночь, присваивая, помечая, разделяя мой мир на «до» и «после»… Глава 28. Заир. Глава 28. Заир. – За… … Заир! – Мм… – Заир, стучат! – Пусть, – снова ищу её губы, и, почти, ловлю их, но Линара упирается мне в грудь. Зачем, глупышка, нам ведь так хорошо? – Заир Самирович! Это, наверное, горничная. – Кто? Чёрт! Буквально заставляю себя оторваться от девчонки. Зажмуриваюсь, стараясь восстановить дыхание, а руки продолжают и продолжают гладить её плечи. Наконец, легонько отталкиваю её. – Открой. И занеси потом мне одежду в душ, – говорю хрипло, не узнавая собственного голоса, и тороплюсь скрыться в ванной комнате, где тут уже со стоном сгибаюсь пополам. Вот тебе урок, Тураев: никогда не начинай того, чего не можешь закончить. Пиздец, яйца сейчас отвалятся, но не мастурбировать же мне здесь сейчас? Врубаю холодную воду и, скрипя зубами, охлаждаю член прямо над раковиной: прости, дружище. В другой раз. Выдыхаю, наконец, и слышу, как в дверь скребутся. Открываю, хмыкаю: оставила пакет с вещами на пороге, а сама сбежала. Трусиха. Ладно, беги пока. Далеко всё равно не убежишь. Хватаю целлофан, требушу его. Срываю с тряпок этикетки и одеваюсь, рассматривая себя в зеркало. Улыбаюсь, как идиот: такого подъёма я давно не испытывал. Горы сверну, наверное. Вот, только яйца немного отпустит, и сверну. От избытка эмоций вдруг подпрыгиваю, хватаюсь за балку под потолком и подтягиваюсь пару раз, буквально брызгая энергией во все стороны. Эхх!! Как пацан, право, которому понравившаяся девочка, наконец, дала грудь пощупать. И тут меня как обухом по голове: а ты ничего не забыл, дружище? Ослабляю пальцы, спрыгиваю. И снова сгибаюсь пополам, уже от другой боли. Не-ет, меня не просто с небес на землю спустили, а сдёрнули за член, и об асфальт харей приложили. И повозили ещё ею, для пущего наущения. Марина. Ты, грёбанный Дон Жуан, забыл про Марину!