А свою гимнастерку, пробитую в двух местах, старый фронтовик хранил как память. Даже заплатки на нее он нашивал сам, отстирав кровь, пропитавшую ткань. Абдул-Азиз тогда был еще молод, не женат. Долго было ждать, когда он вернется домой и доверит гимнастерку для починки матери. Вернулся он и правда не скоро. После Германии полк был переброшен в Маньчжурию, где Абдул-Азиз участвовал в боях с японской Квантунской армией. Только через полгода после капитуляции Японии он был демобилизован в звании младшего лейтенанта, до которого дослужился из простых рядовых, проведя на фронтах долгих три с половиной года. Домой Абдул-Азиз приехал все в той же гимнастерке, увешанной орденами и медалями. Через восемь месяцев он женился. В тот самый день вернулся в село друг его детства Амин-Султан Муслимов. Он оказался настоящим героем, гордо носил на груди орден Ленина и Золотую Звезду. Когда до свадебного стола донеслась весть о возвращении Амин-Султана, жених с невестой пошли к нему в гости, чтобы позвать на свое торжество. Благо тот жил недалеко, на соседней улице. Этот неофициальный праздник районного масштаба, который приближался, был именно днем чествования Амин-Султана Муслимова, годовщиной присвоения ему звания Героя Советского Союза. В селе он так и звался — День Героя. По традиции, устоявшейся за много десятков лет, этот праздник отмечался в актовом зале здания районной администрации. Туда приглашали всех фронтовиков. Раньше их было много. Сейчас в селе остались только четверо, во всем районе — полтора десятка. Но тем больше им достается почета и уважения. Всем, а особенно виновнику торжества, дарят подарки, всех благодарят за ратные подвиги и с уважением пожимают каждому руку. Таких праздников в течение года бывает только два — День Победы и годовщина присвоения Амин-Султану звания Героя Советского Союза. Девятого мая его обычно вызывают в Махачкалу для участия в различных мероприятиях. За Амин-Султаном присылают машину, увозят в столицу республики, потом еще пару дней катают по ней, показывают людям как гордость всего Дагестана. Но в другой день он всегда рядом, доступен для односельчан, которые с искренним уважением смотрят на него и на тех людей, которые находятся рядом с ним, увешанные орденами и медалями. Это хорошо. Старый Амин-Султан Муслимов — единственный Герой Советского Союза на весь район. Воевали многие. Но этого звания удостоен только один. Односельчане имели полное право гордиться своим земляком. Так же относился к нему и Абдул-Азиз. Он не понял бы того человека, который за что-то осудил бы его друга детства, сказал бы о нем хоть одно плохое слово. За несколько дней до праздника из Москвы приехал Шабкат, старший внук Абдул-Азиза, причем не один. Шабкат работал на одном из центральных телеканалов, хотел снять, как он говорил, фильм о герое, чтобы молодым парням из Дагестана было кем гордиться и на кого равняться. А то среди русского населения России всех поголовно представителей Кавказа принято считать бандитами и преступниками. Внук вместе со своими коллегами остановился, естественно, у деда, не пожелал осчастливить своим присутствием гостиницу, расположенную недалеко от свалки и впитавшую в себя не самые деликатные запахи. Но съемочная группа не стеснила Абдул-Азиза, который все последние годы жил один. Он похоронил жену, двух сыновей и трех дочерей. Шабкат предупредил о своем приезде звонком на мобильник, который сам же деду и подарил в свой прошлый приезд. Он попросил разрешения приехать со съемочной группой и рассказал, что они желают снять фильм о герое. Внук даже посоветовался с Абдул-Азизом насчет того, что стоит спросить у Амин-Султана и о чем тот разговаривать не захочет. Шабкат вообще был вежливым, воспитанным и предупредительным человеком. Он уважительно относился к старшим и никак не походил на Латифа, второго внука, непутевого и всегда попадающего во всякие неприятные истории. Да и шестеро внучек старого Абдул-Азиза характером и поведением больше были похожи на Шабката, чем на Латифа. Все они давно повыходили замуж, обзавелись собственными детьми, часто звонили дедушке, а иногда и привозили к нему правнуков. При этом матери просили, чтобы Абдул-Азиз встретил их в своей знаменитой гимнастерке с орденами и медалями. Старик всегда соглашался на это, потому что своего боевого прошлого ему стыдиться было нечего. Сейчас вокруг села возникла какая-то напряженность. В воздухе словно повисла тревога и звенела, не переставая, как туго натянутая струна. Так уж случилось, что две недели назад объявился Латиф. Он позвонил деду на домашний телефон, номер которого, как ни странно, еще помнил. Сам дед этим аппаратом давно не пользовался. Он всегда носил с собой мобильник, подаренный ему старшим внуком Шабкатом. Почти четыре года о младшем внуке не было слышно ровным счетом ничего. Он уехал в Москву, там, по слухам, связался с не самыми лучшими людьми, вел разгульный образ жизни, ни в чем не желал себе отказывать и какими-то путями добывал для себя средства к существованию. Все это закончилось тем, что Латифу пришлось уехать из Москвы и спрятаться в родном селе, в доме у деда. Он появился там ночью, тайком, когда люди спали. В те дни к старику несколько раз заглядывал участковый и интересовался Латифом. Мол, нет ли каких вестей от внука? Он уходил недовольный, потому что старый ветеран войны не хотел быть предателем. Если бы к нему обратился посторонний, совершенно незнакомый человек и попросил спрятать, то старик сделал бы это. Он не стал бы спрашивать, почему тот скрывается, за что его преследуют. Это был закон гор в действии. А тут родной внук! Даже если он и совершил что-то противозаконное, то сам решит, как ему себя вести. Тогда Латиф прожил у деда больше месяца. Он выходил из подвала только ночью, не зажигая в доме свет, но долго так жить, понятно, не мог. В молодые годы душа всегда требует действия. Латиф уехал в Махачкалу. Шабкат с ним однажды там встречался. Он остался недоволен этим разговором, но деду ничего рассказывать не стал, на его вопросы отвечал уклончиво, не сообщал ничего конкретного. Спустя еще год Латиф сам позвонил АбдулАзизу из Саудовской Аравии. Он сказал деду, что стал совсем другим человеком, взялся за ум, учится в исламском университете в Эр-Рияде. Старый Абдул-Азиз имел сложные отношения с верой. Он же был когда-то членом КПСС, то есть почти атеистом. Самым главным в этом понятии было слово «почти». Ведь ислам был религией его предков, которых ветеран войны всегда уважал и чтил. Потом КПСС приказала долго жить, не стало и самого Советского Союза. После этого многие люди, особенно почему-то молодые, вдруг сделались рьяно верующими. А вот ветеран войны сильного рвения в этом плане не проявил. Он всегда отличался тем, что собственные ощущения не выставлял наружу, предпочитал держать их в себе и лишь изредка что-то высказывал. Мухаметдинов считал, что именно так и должен вести себя настоящий мужчина. Он сам всегда не только чувствовал себя таким, но и был. Абдул-Азиз был твердо убежден в том, что основополагающим принципом веры является сама жизнь человека. Важно не то, как он молится Всевышнему. Главное — каков он в действительности. Честный и добрый, верный и отважный или подлый трус, предатель, завистливый и ненадежный тип. Да, вера во многом делает людей. А если она является частью древней традиции, то и та тоже становится причастна к воспитанию человека. Но никакая традиция не предусматривает внесение страха в свою и в чужую жизнь. Страх пришел в село через несколько дней после звонка Латифа деду. Тогда внук поинтересовался, как живет его друг детства Магомед Камалов, встречается ли иногда с дедом? Абдул-Азиз рассказал, что Магомед давно уже стал степенным человеком, женился, построил дом, завел уже одиннадцать детей. Работы в селе нет. Магомед живет тем, что возит на своей машине односельчан, кому куда требуется. Чаще всего в Махачкалу. Латиф попросил деда передать Магомеду большущий привет. Потом он произнес ту самую фразу, которая отчего-то очень не понравилась старику: — Пусть продолжает ездить спокойно. Его на дороге никто не тронет. Тогда Абдул-Азиз не понял смысла этой фразы, но она сразу же вызвала у него какое-то смутное беспокойство. Оно резко усилилось двумя днями позже, когда на дороге неподалеку от села, на спуске с последнего перевала, была расстреляна машина капитана полиции, местного участкового. Именно он когда-то, еще будучи только лейтенантом, приходил в дом АбдулАзиза и расспрашивал его о младшем внуке. Вообще-то, у ментов всегда есть враги. Стражи порядка давно уже стали называться полицией вместо милиции, тем не менее в народе сохранили прежнее прозвище. Это неспроста. Не было бы ничего странного в том, что машину участкового кто-то расстрелял, если бы не чрезвычайная жестокость этого преступления. Капитан ехал вместе с женой и четырьмя детьми. Все они были добиты автоматными очередями, выпущенными в грудь, в упор. У старого Абдул-Азиза было свое представление о мужественности и чести. Он прошел через всю Польшу и значительную часть Германии, потом побывал на войне с Японией и ни разу не позволил себе выстрелить ни в женщину, ни тем более в ребенка. Когда фронтовик узнал о трагическом происшествии на горной дороге, он почувствовал себя нехорошо. Словно что-то подозревал. Уже на следующий день случилось второе нападение, на этот раз на машину, которая везла продукты в сельский магазин. Она, как и это торговое заведение, принадлежала местному жителю Ниязу Рамазанову. С ним ехали два грузчика, молодые сильные парни. Их всех изрешетили пулями. Но Рамазанов после многочисленных ранений умудрился каким-то образом прожить еще целые сутки. Менты допрашивали его в вертолете, который увозил Нияза в Махачкалу, в больницу. Абдул-Азизу о результатах допроса никто не докладывал, ничего ему менты, разумеется, не сказали. Он узнал дурные новости утром следующего дня. Ему сообщили их женщины в магазине, пока ждали привоза хлеба из пекарни, расположенной здесь же, в селе. Они говорили, будто владелец магазина опознал главаря бандитов. Это был Латиф Мухаметдинов, которого Нияз помнил еще с детства. Рамазанов умер чуть позже, уже в Махачкале, во время операции по извлечению пуль из его тела. — Латиф сейчас живет в Саудовской Аравии. Он учится там на имама,?— попытался оправдать младшего внука ветеран войны.?— Я сам его столько лет не видел, что не скажу, смогу ли узнать. А тут Нияз, да еще и смертельно раненный!.. Нияз Рамазанов был двумя годами старше Латифа. В школе он слыл не самым примерным учеником. Все сельчане в один голос говорили, что растет молодой бандит, который достойно сменит своего отца. Тот к тому времени уже несколько лет как сгинул где-то на лесоповале в Сибири. Он отбывал там свой четвертый срок заключения. Латиф несколько раз дрался со старшим и куда более сильным Ниязом. Он просто не желал ни в чем уступать ни ему, ни кому-либо другому. Дед помнил это. Он не забыл, как после нескольких драк Латиф хвастался, что Нияз стал его побаиваться. Тем не менее младший внук старика и потом несколько раз приходил домой избитым. У Нияза были верные дружки. Но ни дед, ни отец Латифа в эти дела не ввязывались. Их внук и сын обязан был самостоятельно решать свои проблемы. Иначе мальчик никогда не станет настоящим мужчиной. Все эти воспоминания о детстве младшего внука не смогли убрать беспокойства из мыслей старого Абдул-Азиза. Да, Латиф звонил ему, но не сказал, где находится, в Саудовской Аравии или в Дагестане. Только пообещал, что скоро они увидятся. Абдул-Азиз, конечно, этому обрадовался. Все-таки Латиф был ему не чужим человеком. Но с того дня уже прошло две недели. На горных дорогах были убиты уже больше десяти человек. Некоторых местных жителей бандиты просто ограбили. Но эти люди не были знакомы с Латифом и не могли ничего про него сказать. Зато слова внука, адресованные Магомеду Камалову, были переданы тому. Магомед обрадовался, кажется, не столько сообщению о том, что бандиты его не тронут. Куда больше его осчастливил сам факт того, что Латиф о нем помнил. Это значило, что Магомед был надежным другом и верным человеком. Но встречался он с внуком или нет, ветеран войны не знал. Члены телевизионной съемочной группы спали в своих комнатах. Абдул-Азиз в это время чистил свои боевые награды, старался придать им первоначальный праздничный блеск. Рядом с ним на кухне сидел старший внук Шабкат и пил чай. Медали лучше всего блестели после обработки их пастой ГОИ. Ветеран признавал только один ее вид, первый номер, предназначенный для тонкой полировки. Сама паста была почти черного цвета с зеленым отливом. Медали после ее воздействия особенно ярко блестели и на солнце, и под электрическим светом. Эту процедуру Абдул-Азиз повторял регулярно, дважды в год, перед каждым из праздников, в которых принимал обязательное участие. Мысли ветерана, как это часто случалось в последние дни, вертелись вокруг младшего внука. О старшем особо раздумывать не стоило. У него все было хорошо. Кроме того, он сидел здесь же, на кухне старого дома, построенного еще отцом самого Абдул-Азиза. Шабкат всегда помнил о деде, да и тот его тоже никогда не забывал. Они часто созванивались, разговаривали о разных делах. Не говорили только о здоровье. Старик считал, что жаловаться на него, тратить на это время — удел женщин. Он считал, что для настоящего мужчины такие разговоры являются недостойными. Так дед и внука воспитал. Когда Шабкат там, в своей Москве, лежал в больнице, он из палаты позвонил деду. АбдулАзиз говорил о многом, но ни разу не поинтересовался здоровьем внука. Более того, он даже не спросил, по какому поводу тот угодил в больницу. Старик только потом услышал от чужих людей, что Шабкат попал в большую автомобильную аварию и хирурги его буквально по частям собрали. Но дед и после этого по данному поводу с внуком не разговаривал. Сделали доктора свое дело, вот и ладно, ну и хорошо. На то они и врачи, чтобы толково исполнять свою работу. Абдул-Азиз несколько лет ничего не слышал про младшего внука. Но когда тот позвонил, дед точно так же ни разу не поинтересовался его здоровьем. Впрочем, Латиф поступил точно так же. Это нисколько не обижало старика. Хотя, когда возраст человека подкатывает к сотне лет, тот поневоле начинает думать о смерти. Но смерть — это вовсе не всегда есть болезнь. Абдул-Азиз был убежден в этом. Он понимал, что люди вечно жить не могут, но к своей неминуемой кончине относился спокойно, надеялся только на то, что умрет дома, а не в больнице. Мысли о младшем внуке как-то нечаянно для самого старика заставили его задать вопрос старшему: — Шабкат, тебе Латиф давно не звонил? Они были двоюродными братьями, их отцы — родными. У кузенов имелись только сестры. Старшие из них уже умерли. Шабкат на похороны своей сестры в Каспийск приезжал. А вот Латиф — нет. Просто никто не знал, где он находится и как ему сообщить о беде. Точно так же было, когда покинул этот мир отец Латифа. Это случилось через три недели после смерти старшей сестры. Тогда на похороны сына Абдул-Азиза приехал Шабкат. Он заменил двоюродного брата. — Нет, дедушка, уже давно от него не было никаких вестей. Он не звонит, хотя знает мой номер. Тот у меня всего один. Это у него часто меняется. Я по старому номеру пытался с полгода назад несколько раз позвонить, но ничего из этого не вышло. Я догадался, что Латиф опять его сменил. Раньше он часто так делал. Новый номер я не знаю. А что это ты про него вспомнил? — Он мне звонил две недели назад. Сказал, что скоро увидимся. А откуда говорил, я не знаю. Не спросил. — Мне здесь, в селе, люди уже сообщили, что он где-то в этих горах. Стал эмиром банды, которую предпочитает называть джамаатом. Из-за Латифа меня вызывали однажды в ФСБ. Там еще, в Москве. Около года назад это было. Расспрашивали про Латифа. — И что ты там сказал? — А что я мог сказать, дедушка, если давно с ним не виделся? Поинтересовался только, чем вопрос вызван, что брат еще натворил. — И что они сказали? — Да разве они скажут! Я потом уже через своих знакомых стал справки наводить. Они по моей просьбе узнали, что Латиф в Сирии. Он командует там какой-то немалой бандой. Она отметилась большой кровью мирных жителей. Поэтому меня и вызывали. Я как раз в командировку готовился. Именно в Сирию хотел съездить. Но меня из-за брата не пустили. Впрочем, я на него не в обиде. А что он здесь, в наших горах, делает? — Я разве знаю? А на то, что досужие языки молотят, слишком много внимания обращать не следует. Сам, наверное, знаешь, что у всех людей разное отношение друг к другу. Кто-то кому-то друг, кто-то враг. Друг врага — тоже враг. А враг врага может тебе оказаться другом. Или же нет. Это на фронте все понятно было,?— сказал Абдул-Азиз, глядя на свои медали.?— Вот здесь наш окоп. В нем все свои, несмотря на то как друг к другу относятся, пусть даже кто-то с кем-то недавно ругался. А напротив вырыт немецкий окоп. Там все враги, хотя они тоже друг к другу по-разному относятся, кто-то кого-то недолюбливает, а кто-то кому-то самый первый друг. А в современной нашей жизни попробуй-ка, разберись, кто тебе враг, кто друг. Человек стоит рядом с тобой, в глаза тебе одно выдает, а зайдет за угол, встретит кого-то и сразу начнет тебя с грязью смешивать. Так же и про Латифа говорят. Одни его добрым словом вспоминают, другие ругают. В одном только люди сходятся. Все благодарны ему за то, что он участкового убил. Если, конечно, Латиф и вправду это сделал. Этот капитан наших сельчан сильно доставал. С магазина мзду брал, с почты, якобы за охрану. Он со всех деньги иметь хотел. Латиф не позволил. Но за жену и детей участкового люди его осуждают. А их, может, и не он убил. Это еще неизвестно. Но самого капитана Латифу приписывают. Словно видел кто. С подробностями рассказывают. — Да, пустые разговоры слушать не стоит. Иначе в голове все смешается,?— спокойно согласился Шабкат. Он вообще был таким по натуре — спорить не любил, хотя поступал часто по-своему. На словах соглашался, а делал так, как сам хотел. Такая у него была натура. Это тоже не всем нравилось.