По рябому лицу Мюриель расплылась довольная ухмылка. Весь завтрак Франциск едва сдерживался, чтобы не выбежать из-за стола, – ведь тогда у тетки появился бы повод наказать племянника. Он не должен был поддаваться на ее уловки. «Чертова Мюриель… ненавижу!» – скрежетал про себя Франц, с неистовством черпая овсянку. Он раздумывал о коварной мести… Всякий раз, когда тетка называла его лоботрясом, хамом и невеждой, Франц воображал, как прокрадывается к тетке в спальню и привязывает ее волосы к столбику кровати… кромсает ножницами рюшчатую шляпку… подливает в чай воду из уборной… Наконец принесли поднос с чашками. Увлекшись последней фантазией, Франц сделал первый глоток и чуть не поперхнулся. «Что за ерунда?» Коричневая жидкость в чашке была странной. По виду – чай, но вот вкус… Франц поднял взгляд: тетушка Мюриель прихлебывала из своей чашки без каких-либо проблем, лицо миссис Фармер не выражало большего неудовольствия, чем обычно. – Эм… На него не обратили внимания. – А можно… Можно мне другой чай? Губы миссис Фармер слегка дернулись, но глаза остались холодны и мертвы. – Нет, – отрезала она и отвернулась. Франц еще раз втянул ноздрями запах и наконец узнал его. Лекарства. По-видимому, тетушка была в курсе: ее лицо расплылось в ухмылке. Мать уже давно ничего не подмешивала в еду Франца, и он было расслабился, но сейчас… Все из-за переезда. «Она боится, что я выкину что-нибудь еще, – подумал Франц. – И Мюриель нас выставит». Что это были за препараты, Франц не знал. Иногда к ним заезжал доктор, и после его визитов на столике матери оставались бутыльки. А затем еда и питье Франца приобретали странный запах. Мать делала вид, что ничего не происходит – хотела, чтобы все казалось нормальным. Но суть оставалась такова. Делайла считала, что странности Франца – последствия того случая и, не желая верить сыну, предпочитала накачивать его сомнительными снадобьями. Одно лекарство сменяло другое, и после некоторых мальчика сильно мутило. Иногда от «успокоительных» начиналась мигрень, но чаще всего в голове воцарялся такой туман, что Франц переставал соображать, что говорит и делает. Лекарства связывали язык. Наливали тяжестью руки и ноги. Одурманивали мозг. Это было нужно для того, чтобы он не делал и не говорил ничего странного – разумеется, странного лишь по мнению матери. Как-то раз Франц даже потерял сознание, но мать списала все на тепловой удар. Мальчик этого не забыл. И это была еще одна причина ненавидеть Делайлу – то, что она не гнушалась ничем, чтобы добиться своего. Заставить Франца молчать. Связать его по рукам и ногам. Соблюсти приличия. У него не оставалось выбора: он знал, что мать все равно заставит допить эту дрянь. И Франц пошел на уловку – задержав дыхание, в несколько глотков осушил чашку, поблагодарил за завтрак, чинно вышел из столовой и, оказавшись вне зоны видимости, рванул в сад. В саду тенькали синицы, а в темных буковых ветвях сновали чьи-то шустрые маленькие тени, то и дело нарушая деревенскую тишину писком и шорохом. Хлопнув входной дверью, Франциск буквально скатился с крыльца и помчался в дальний угол сада, подальше от пронырливых взглядов матери и тетки. «Скорей, скорей!» Укрывшись в кустах под огромным буком, Франц надавил двумя пальцами на корень языка и через секунду сложился пополам, расставаясь с содержимым желудка. Он знал, что до полудня еще далеко и тетка не позволит съесть что-то в перерыве между трапезами. Он останется голодным. Но выхода не было. Чем скорее избавишься от лекарства, тем слабее оно подействует. Может, и вовсе не успеет. Утерев рот листьями, Франциск прислонился лбом к стволу огромного бука. Кора еще холодна – солнце даже не начало припекать, и мальчик позволил прохладе расползтись по охваченному огнем лицу… Он надеялся, что переезд изменит их жизнь. Но все продолжалось: бедность, косые взгляды, презрение матери, ночи под замком, болезнь Филиппа, лекарства… «Пожалуйста, – взмолился Франциск, – если ты меня слышишь… Если можешь… Спаси меня. Прошу, спаси меня из этого ада – как тогда! Я готов на все, чтобы сбежать отсюда. Покажи мне путь. Подай знак! И я найду эту Дверь. Я ждал все это время, и ради тебя – я смогу. Поверь мне… Поверь хоть ты… Прошу…» Франциск закрыл глаза, гладя холодную кору дерева и представляя образ того, кого призывал. Он позволил мыслям покинуть его и воззвать к чему-то далекому, неведомому, но столь желанному… Его мысль – стрела. Он не видел направления, но знал цель и пустил стрелу – потому что ничего иного не оставалось. – Прошу… – прошептал он. И тут… Прямо за спиной Франца раздался очень странный звук. Глава 6 о появлении бражника Басовитое, сочное гудение, тут же переместившеесячуть вперед. Франц приоткрыл глаза и с удивлением увидел зависшее перед лицом странное существо… Это было насекомое, причем очень большое. Франциск похлопал глазами, пытаясь скинуть наваждение. Неужели лекарство подействовало? В голове словно клубился легкий туман – возможно, просто странный эффект нового снадобья и ему все только кажется? Но нет, насекомое было вполне реальным. Франц протянул руку, и мотылек отпрянул, но не улетел, а продолжил покачиваться в воздухе, работая крылышками с бешеной скоростью. Казалось, он намеренно гудел совсем рядом с мальчиком, разворачивая и вновь скручивая хоботок. Обычно Франц носился за насекомыми с сачком, а этот мотылек и не думал удирать. Напротив, завис перед лицом мальчишки, словно всматривался в него, словно… силился вспомнить? «Ерунда! – Франц тряхнул головой. – Насекомое не может меня разглядывать и уж тем более помнить! Черт, а Фил иногда прав, я слишком много придумываю. Это самый что ни на есть обыкновенный бражник, просто такого гигантского я ни разу не видел!» И в этот самый момент бражник резко качнулся из стороны в сторону. – Э… что? Франц уставился на мотылька. Тот вновь сделал то же странное движение. И Франц вдруг понял, что… это сродни мотанию головой, когда человек хочет сказать «нет». Вправо-влево. Разве не так? «Чушь, – заявил голос в голове. – Бражники не понимают человеческую речь!» Но другой голос – шедший из сердца – прошептал: «Или… могут?» – Ты же обычный бражник, да? – повторил Франц, чувствуя себя до крайности неловко. Движение вправо-влево. У Франца перехватило дыхание. – Ты… ты меня понимаешь? Грузное тельце бражника приподнялось и тут же опустилось. Франциск оторопел, чувствуя, как слабеют ноги. «Это лекарства… просто подействовали лекарства!» – затарахтел голос в голове, но второй, из сердца, окреп и зашептал в противовес: «Сам знаешь, что нет». Франциск смотрел на бражника, а тот все не улетал, чего-то ждал… У мальчика перехватило дыхание. Он вспомнил, как говорил: «Покажи мне путь. Подай знак! И я найду эту Дверь». Франц вздрогнул от неожиданно накатившего озноба и был готов поклясться, что это не следствие вызванной им тошноты или действия снадобья. Таинственное и сумеречное предчувствие скрутило живот – так, будто вот-вот случится нечто из ряда вон… Будто еще миг – и Франциску откроется нечто волшебное… По-настоящему волшебное! – Тебя прислал он? Бражник повисел в воздухе, будто раздумывал, затем «кивнул». – Кто ты? Бражник спикировал на рукав Франциска, повернулся, и мальчик ахнул. Тело бражника было длиннее, чем указательный палец Франца, мясистое и мохнатое. На самом верху черно-желтой спинки темнела странная отметина, напоминающая человеческий череп. Насекомое поднимало и опускало мягкие щетинки, словно дышало, и оттого создавалось впечатление, что череп кивает… Никогда в жизни Франциск не видел ничего подобного. Правда, перед отъездом мистер Бэрил – единственный взрослый, который всегда сулил ему большое будущее в качестве натуралиста, – сделал любимому ученику роскошный подарок. Большая энциклопедия насекомых. Учитель знал, что больше всего в мире фауны мальчик любил насекомых, а именно бабочек и мотыльков. Очарованный необычным узором, Франц размышлял, найдет ли такой вид в книге. «Череп… Почему – череп? Если это действительно его знак, почему он такой странный?» Впрочем, мотылек не был опасным – он медленно ползал по рукаву мальчика, касаясь ткани хоботком, и вовсе не стремился ее прокусить. Напротив, Францу казалось, будто бабочка относится к нему с дружелюбием, и сомнения, вызванные страшным рисунком, развеялись. Из этого уголка сада было хорошо видно крайнее окно спальни близнецов. Остальные окна заперты, это – распахнуто. Отсюда Франц мог видеть, как ветер колышет бледно-голубую занавеску, и та вновь пляшет – то накрывает подоконник, то исчезает в комнате. Снова эта паутина… за которой прячется попавшийся в ловушку мотылек. Филипп, пожалуй, сейчас лежит в кровати и смотрит в окно: он любит думать о чем-то, наблюдая, как плывущие по небу облака меняют форму… Видимо, брату снова душно, раз открыл раму. Франциск потянулся левой рукой к вороту и, расстегнув пару пуговиц, вытянул ключ. Стержень тускло блеснул на солнце, но буквы при свете стали отчетливее. – Кризалис, – прошептал Франц. Вдруг бражник, переползший уже на локоть, расправил крылья и взлетел. Секунда – и мотылек завис прямо перед ключом, вытянул хоботок и коснулся надписи. У Франциска перехватило дыхание.