Глава 6 Веревка захлестнула шею спящего столба и резко натянулась, судорожно дернувшись в руках. Эта сторона сада скрывалась в темноте — дремали широкие проемы окон за закрытыми веками штор, сонно шелестел яблоневый сад. Никого, кто мог бы помешать одинокой фигуре взлететь по веревке на четырехметровый забор и беззвучно спуститься вниз, прихватив веревку с собой. Несколько секунд абсолютной тишины и поиска нужного окна. В доме живут всего шестеро, потому отыскать жилые комнаты среди полутора десятков окон несложно — стекла вымыты, сквозь них проглядывают новые занавески, а в одном удачно приоткрыта форточка. Веревка вновь взлетела, чтобы поймать своей петлей кирпичный завиток на крыше. И вновь тишина — не услышал ли кто? Сад дышал ароматом перезрелых яблок, и более — ни звука. Разве что доносилось еле слышное позвякивание посуды, но то — в другой части дома, в обширном холле, залитом светом. Тому, кому есть что скрывать, яркий свет противопоказан. Осторожно проверить на вес: для начала — повиснуть рукой, оставаясь на земле, затем потянуть веревку двумя руками, и только после этого дать левой ноге оторваться от земли. Вот и все тело повисает в воздухе — крепление выбрано удачно. Начинается неспешное восхождение, руки подтягивают тело до уровня второго этажа — ровно настолько, чтобы заглянуть в темную комнату, затем еще выше, к раскрытой форточке. А затем — скользнуть головой вперед, ловко удержавшись от падения сначала за ручку окна, затем за подоконник. Согнуть руки, вытянуть ноги с улицы, скользнуть вбок, чтобы через мгновение оказаться уже на ногах и внутри. Можно позволить себе тихий выдох и законную гордость — никто не заметил. — Максим, ты где пропадал? Вот блин. Из кромешной тьмы ближнего угла в сумрак перед окнами, словно древний вампир из сказок, шагнул домоправитель. Он был мрачен, с бледной кожей, одет в черный сюртук и зловеще тянул ко мне руки, явно нацелившись на шею. — Вы сейчас так на директора нашего похожи, — доложил я ему доверительно. Учитель сбился с шага, невольно оглядел себя и переместил руки на пояс, нависнув надо мной всей фигурой. — А сейчас на завуча. За наблюдательность я был оглажен тугой волной воздуха, пролетевшей над затылком. Щелкнул выключатель настольной лампы, окрашивая серое теплым светло-желтым светом. Вот и сюртук стал вовсе не черным, а темно-синим, а белая кожа наставника обрела привычный здоровой цвет. Только все так же лежали серые тени под глазами, с тревожной заботой смотревшими на меня. Отчего-то стало нестерпимо стыдно, куда сильнее, чем перед Русланом Артемьевичем. — А вам, наверное, уже из школы все сообщили, да? Учитель коротко кивнул, выдвинул стул и присел, облокотившись о спинку. — Я ведь просил, звони мне, если что-то случится. Советуйся перед тем, как что-то делать, — прозвучал голос, полный укоризны, но без капли обвинения или злости. — Так я звонил, только абонент выключен или вне зоны, — дернул я плечом. Старик нахмурился и выудил из внутреннего кармана серый прямоугольник телефона. С досадой понажимал на клавиши, пытаясь пробудить его к жизни, потряс, хлопнул по коленке, потряс еще и чуть виновато констатировал: — Сломался. — Вот! — взбодрился я. — Да все будет хорошо. — Что хорошо?! «Приходи. Будем драться. Лучший победит. Учись рыдать». Что за диалект мумба-юмба?!! — Зато ни одной запятой! — Как ты мог подписать это княжеской подписью?! — Да кто знал, что она там будет! — с жаром отстаивал я свою позицию. — Я хотел просто написать «Император», а тут эта табличка вылезла. — О-о-о, так нам еще повезло! — схватился учитель за голову. — Ну… Виноват, да, — запнувшись, пригорюнился я. — Виноват, — припечатал старик ладонью по коленке. — И княжий гнев на семью навлек. И с Пашей своим никогда больше не помиришься. — Это почему? — Потому что станешь причиной его поражения, — покачал он головой. — Нет для дружбы вещи хуже. — Да выиграем, — взбодрился я. — Там всего-то маленькое соревнование будет… — Маленькое соревнование, — передразнил старик. — Нет больше никакого «маленького соревнования»! Мне тут уже сообщили… коллеги-учителя… — отчего-то смутился он. — Со старого места работы. Хм. Так вот, соревнования переведены на всеимперский уровень, без ограничения на участие! С таким призовым фондом, что тебе представить сложно! — Сколько кубических метров денег? — А? — замолчал наставник и чуть удивленно посмотрел на меня. — Ну, какую тележку с собой брать, — пояснил я терпеливо. — Максим, такие соревнования невозможно выиграть, — в тон мне произнес старик. — Ты умный и хороший мальчик, но шансов нет. Вообще. Так теперь спроси себя — к чему привели твои поступки? Может, стоит очень сильно подумать, перед тем как делать? Стоит думать перед тем, как бить? Думать перед каждым решением в своей жизни? Особенно когда твои поступки могут ударить по семье? — Отец сильно расстроился, да? — после длинной покаянной паузы робко спросил я. — Очень, — немилосердно жестко прозвучал ответ. — На твою радость, князь очень хорошо относится к вашей семье. Удивительно хорошо. Иначе бы… Ты себе и представить не можешь… — потухшим голосом завершил он. И за этим «представить не можешь» таились настолько безрадостные картины, сами собой мелькнувшие перед глазами, что на мгновение проморозило все внутри. — Я их там… шоколадным тортом обкормил… Так что, может, еще убежишь от ремня… — легкой улыбкой подбодрил старик. — Но лучше не бегай. — Эх, — поделился я эмоциями с темным вечером за окном, раскрыл ставни и принялся сматывать веревку. Резко раскрылась дверь, и вместе со сквозняком внутрь вошел отец, пропустив вперед сестер и чуть погрузневшее пузо. — Я услышал голос… — начал он, глядя на учителя, потом заприметил мой силуэт на фоне окна и гораздо строже произнес: — Максим! Отец схватился за пряжку ремня и дважды попытался вывернуть ее из-под пресса живота. — Ладно, потом, — задумчиво произнес он и вновь посмотрел на меня. — Извините меня, пожалуйста, — потерянно сказал я, продолжая сматывать веревку. — Максим, не надо! — сорвался голос отца, а руки отчего-то протянулись в мою сторону. — Да нет, надо. Я очень перед вами виноват, — настаивал я на извинениях, дергая канат и пытаясь скинуть его с зацепа на крыше. — И вовсе не виноват, — занервничал папа. — Да ведь, девочки? — Ага! — пискнули хором Тоня с Катей. — Я сильно вас подвел, — покачал я головой. — Максим, давай обсудим это позже, — сглотнул отец. — А пока убери веревку, очень тебя прошу. — А? — удивился я, глядя на моток каната, кольцом свитого у меня на руках. Рядом зеркалил удивлением учитель. — Да нет, это не то, что вы подумали. Я по ней в окно залез. Верхняя петля наконец-таки слетела с крепления. — Уф, — выдохнул Михаил и чуть присел, упершись ладонями в колени. — Не делай так больше. — Не стану, — гарантировал я, будучи уверенным в своих словах. — Больше никогда не стану писать письма под чужим именем. — И это правильно. — И никто не сможет написать, — решительно кивнул я. — Ну, за остальных мы не в ответе. Если у них там такой бардак с электронной подписью… — В ответе, не в ответе, но я на всякий случай флешку с собой забрал. — Примерившись к мотку веревки и пространству небольшой комнаты, я все же решил выкинуть ее в темноту сада. — Ай! — тут же крикнула темнота голосом Федора. — Он там что делает? — тревожно перегнулся я через подоконник. — Это чтобы ты не сбежал, — виновато подсказала Тоня. — М-максим!!! — взревели два голоса за спиной. Резко захотелось яблок. А там еще Федор в беде, так что я мигом прыгнул вниз, приземлившись на ноги, прыжком достиг места падения веревки и нашел Федора под ней. — Да я сам выберусь, — заверил меня брат и огладил живот. — Но потом. Там торт такой вкусный, я тебе кусок оставил, — доверительно шепнул он. Но веревку я все-таки снял и положил ее Федору и себе под головы. Потому что над нами была красивая звездная ночь, и совершенно расхотелось куда-то убегать, даже от двух ярящихся в окне старших, то требующих телефоны (у учителя не работал, а папа оставил в гостиной), то велящих немедленно вернуть флешку, то хором обещающих лишить здоровья. Но и они довольно быстро утихли, заинтересовавшись нашим молчанием. — Максим, Федор, у вас все хорошо? — Не очень, — ответил я правду. — Что с Федором? Что-нибудь нужно?! — Воды, — простонал Федор.