И степенно двинулся внутрь дома. Медленно и неспешно. Отчего-то только сейчас осознав, что дочка могла все слышать и уже повеситься. — Дорогая, все не так плохо, как ты думаешь! — Нервно провозгласил он, стоило забежать (кого уж стесняться внутри дома) на женскую половину. И было от чего нервничать потому что все — абсолютно все, до чего касался взгляд, было покрыто толстым слоем сероватого песка, а где-то впереди пульсировал со скоростью испуганного биения сердца, пугая своей мощью, источник человеческой Силы. — Дорогая, — постучался он в остов дверного косяка — некогда монолитного, но ныне будто побитого полчищем короедов. — Разреши войти? Но не дождавшись ответа, все-таки открыл створку и осторожно заглянул внутрь, гоня мысли о самой скверной причине молчания. Взгляд тут же метнулся к люстре, но та — по счастью — оказалась на месте, и даже целой, пусть и покарябанной прахом и покрытой пылью. Остальная мебель — шкафы кровать, ковер и паркет пребывали в еще более ужасном состоянии, словно вышедшем из под кисти художника, описывающего комнату в давным-давно брошенном доме. Дочь же стояла посреди комнаты в сером платье, повернувшись лицом к окну. «Живая», — выдохнул отец, и прикусив губу, попытался представить, как начать тягостный разговор. — Что этот подлец задумал на этот раз? — Безжизненно спросила дочь. — Дорогая, я вынужден просить у тебя прощения. Но не торопись меня проклинать. — Остановился Еремеев у самого порога и понурил плечи. Не так он представлял момент выдачи старшей дочери замуж. — Не жалей меня, отец. Кого он решил за меня сосватать? Убогого? Скопца? Серую ослицу? — Все несколько хуже, — печальным голосом поведал он. — Самойлов посватался к тебе сам. Извини, но он хитростью выманил у меня согласие. Девушка посмотрела за окно — как летает хитрость в пятисотрублевых купюрах по двору. А затем отчаянно выдохнула, словно сбросив тяжеленную ношу с плеч. — Ну наконец-то. Глава 19 Во времена, когда атомные часы на орбите планеты будут определять секунду по периодам электромагнитного излучения в стабильном изотопе атома цезия, а ученые научатся корректировать зрение лазером с импульсом в пять фемтосекунд, все еще останутся два неведомых и непостижимых никакими хронометрами явления: это то, сколько на самом деле длятся «пять минут» на скоростях близких к скорости света, и как долго могут длиться обещанные «пять минут», если переодевается девушка. — Пять минут, господа, — вымученно улыбаясь, пробормотал Еремеев шестерым князьям, вновь торопливо возвращаясь внутрь дома. Приходил он уже третий раз, и всякий раз эти пять минут оставались неизменными, а вот лицо отца семейства обретало оттенки обреченности. На второй раз вместе с ним, вежливо поклонившись, ушли обе служанки, что закономерно усугубило ситуацию — всю еду съели, а новую нести стало некому. С разговорами как-то не ладилось: уж слишком хорошим был момент, чтобы портить его обсуждениями любой политической или экономической ситуации. Потому что хорошее для одного непременно окажется неприятным событием для другого, а добродушное замечание запросто может быть воспринято насмешкой. Уж слишком разными были интересы людей, глубоко повязанных как с политикой, так и с экономикой — кому произвол императора, а кому пролоббированный за немалые деньги законопроект; кому — наглое повышение цен и искусственный дефицит, а кому и сверхдоходы… Вспоминать прошлое — тоже не самая лучшая идея для тех, кто имел в прошлом куда больше причин для ссоры, чем приятных воспоминаний. Светлые моменты, впрочем, тоже были — но так получалось, что общими они были максимум у двух отдельно выбранных князей из шести, да и как-то так получалось, что удовольствие в те давно минувшие дни было получено за счет остальных присутствующих… Оставались три вечные темы, которые вряд ли могут рассорить: еда, женщины и погода. Но обсуждать первую в гостях мешало воспитание, а вторую — уважаемый возраст и князь Давыдов, которому точно найдется, что сказать и добавить — а прослушивание многочасовой лекции о московских красотках не входило в планы окружающих. Впрочем, сейчас князь Давыдов был тих и с пьяной сосредоточенностью смотрел в экран своего сотового телефона, медленно, но уверенно набирая на нем какой-то текст. — Василий Владимирович, что-то случилось? — Проявил вялое любопытство князь Галицкий. — Публикую сообщение о сватовстве в инстаграм. — пробубнил тот. — Так вы блоггер, ваше сиятельство? — Скрыл усмешку Яков Савельевич за бокалом с апельсиновым соком, который взял в руки и пригубил. — Кто? Я?! Я — гусар! — Возразил Давыдов с возмущением. — Этот… Бьюти-гусар! Остальные с легким чудачеством были более-менее знакомы, потому не обратили внимание. Разве что Шуйский, как близкий друг, знал, что появление инстаграма в мире Давыдов полагал лично своей заслугой, как ответ на жаркие и истовые молитвы увидеть всех женщин мира в неглиже. Тем более, что созерцание женской груди, по словам всех известных специалистов, весьма положительно сказывалось на здоровье сердечной мышцы — а был князь немолод, оттого за здоровьем следил каждый день. — Новость, безусловно, выйдет выдающаяся, — вежливо продолжил Галицкий. — Абсолютный рекорд выкупа на моей памяти. Бывали, конечно, брачные контракты и на более значительные суммы, но чтобы так — выкинуть на землю… — Задумчиво посмотрев за окно, он оставил фразу повисшей в воздухе. — Многие молодые люди в столице посчитают это вызовом, — поддержал Долгорукий. — Планкой, которую стоит преодолеть. — А остальные будут искренне ненавидеть и завидовать, — потянулся за соком Шуйский и с неудовольствием тряхнул пустой пачкой в руке. Служанок, как говорилось, не было — так что пришлось искать сок среди иных открытых пакетов. — Зависть — это хорошо, — нестойко поднялся с места гусар с телефоном в руках. — У меня два миллиона пятьсот сорок две тысячи завистников! — Подписчиков? — Поправил его было Яков Савельевич. — И их тоже, — пробормотал Давыдов, наводя камеру телефона на кучу денег за окном. А затем возмущенно нажал на кнопку включения, отреагировав на внезапно погасший экран. Но телефон, отчего-то, не желал включаться, не слушаясь ни нажатий, ни гневных княжеских слов. — Господа, а не прогуляться ли нам по двору? — Поднялся, демонстрируя пример, князь Юсупов, и выбрался из-за стола. — Погоды стоят отличные. Дождь, капризный по осеннему времени, уже перестал, а налетевшие было тучи отступили под напором порывистого ветра севернее, оставив ясное небо над головой. — Поговаривают, скоро похолодает, — принял его предложение Панкратов Потому что не было темы благодатнее и безопаснее, чем разговоры о погоде. — Обещают даже снег в конце следующей недели. — Отставив стакан в сторону, двинулся за ними и Галицкий. А там и Шуйский с Долгоруким составили им компанию. Да даже трое молодых людей в красных бабочках решили размять ноги и прогуляться. И только князь Давыдов остался расстроенно вертеть в руках дорогой американский телефон, пытаясь пробудить в нем жизнь. Расхаживать большой компанией выходило неловко, так что люди невольно разбились на три группы: наособицу стояли молодые люди; рассуждали о видах на грибной урожай после такого дождика Шуйский с Долгоруким, вежливо поддакивал им Галицкий, а вот Панкратов с Юсуповым, изобразив короткую остановку рядом с ними, почти сразу отошли от них на десяток шагов в сторону, продолжая неспешно двигаться вдоль условной границы, за которой начиналась россыпь денег, невольно ставшая центром общего внимания. — Михаил Викентьевич, вы что-то хотели мне сказать? — Цепко посмотрел на спутника князь Юсупов. — При всем уважении, но я хотел бы пожаловаться вам на внука. — Замерев на очередном шаге, Панкратов повернулся к куче денег и с нечитаемым выражением лица посмотрел на слегка влажные купюры. — Жалуйтесь, — небрежно махнул рукой князь. То ли — дозволяя, то ли — обозначая, что он может это делать хоть до второго пришествия. — Пришел. Угрожал. Банкира увел, — поиграв желваками, все-таки остался Панкратов доброжелателен, позволив себе только легкое осуждение в адрес молодежи. — Полагаете, дело было именно так? — задумчиво произнес Юсупов. Который наверняка был в курсе всего — вон какой жирный намек на некие обстоятельства, из-за которых Панкратову оставалось только жаловаться, а не требовать. — Я не в претензии на угрозы! Роковое непонимание — он не представился, я не просчитал риски. Но банкир был мой! — Возмущение все-таки пробилось из-под маски спокойствия. — Чей банкир? — Колобов! Банкир Фоминских! — А вы говорите — ваш, — укоризненно произнес князь. — Но пришел-то он ко мне. А ваш внук его увел. — Как-то даже с досадой добавил Михаил Викентьевич. — Свободный человек, — веско произнес Юсупов, скрывая за хитрым прищуром глаз свое искреннее отношение. — Пусть так, — печально вздохнул Панкратов. — Но я ведь пошел вашему внуку навстречу. И ради чего? Чтобы он купил у меня банк Фоминских и тут же продал его Долгоруким?! — Дорого купил? — Словно невзначай вставил слово влиятельный дед. — Дорого, но там этих денег… Сами, вон, посмотрите…. — Тоскливо окинул он взглядом кучу валяющихся на земле денег. — Так в чем же ваша жалоба? — Посмотрел на него взгляд, полный мудрости более старшего поколения. Мудрости, которая умела ничего не понимать, но не подать виду. — Даже не жалоба, выходит… — Михаил Викентьевич чуть замялся, подбирая слова. — Просто я к нему со всей душой, а он все — младшему Долгорукому. — Это Игорю-то? — Ему, — согласно кивнул Панкратов. — Но почему? Со мной же тоже можно договориться. — Мой внук благоволит Долгорукому Игорю и оказывает ему покровительство. Но ваши чувства мне понятны, — осторожно коснувшись его локтя, Юсупов доброжелательно улыбнулся. — Вот что, Михаил Викентьевич. Вас, как я понимаю, до сих пор донимают эти старики из боярской думы? Говорят нелепицу про незаконное нападение на вотчину Фоминских и огнем плюются, требуя все возвернуть обратно?