Учебка, тренировки, отработка совместных действий, немного математики, химии, физики, десантирование за Полярный круг, посвящение. Десяток операций — для начала в периметре охранения, затем — непосредственно. Первые трупы от собственной руки, шок, таблетки из металлического пенала, адреналин, кураж. Неделя пьяного загула — и все вновь повторяется. Лычки младшего лейтенанта, собственная боевая тройка. Перелеты по всему миру, которые уже не приносят удовольствия, потому что стали работой. Пятнадцать лет выслуги, по шесть-восемь операций в год, новые погоны и пять троек подчинения, солидный счет и мысли уйти в отставку. А затем — новый вылет, тупиковая улица в железобетонных джунглях Токио и неестественно серьезный паренек в строгом черном костюме возле глухой стены, с алым гербом школы напротив сердца. И пули из шести стволов, которые никак не могли проложить дорожку к вроде бы неподвижному телу. Зло загудел ветер, сжимаясь в хлыст под давлением воли Николая, вспыхнул рожденный даром огонь меж рук его зама Семенцова, дрогнула земля, перекрывая своим стоном близкий гул машин — отряд вовсе не растерялся, уже не в первый раз им доставалась сложная цель, совсем не желающая приблизить выплату призовых. Они попали, все трое — не столь сложно бить по так и не сошедшей с места фигурке. Чистая физика — давление, идеальная среда для горения, каменные стены горнила — все для того, чтобы три стихии, соединившись, ударили на порядок сильнее, чем поодиночке. Отработанная связка, обкатанная не единожды, на этот раз не повредила даже форму на плечах пижона, что так и стоял, рассматривая своих палачей, с непроницаемым восточным ликом. А потом последовал ответ, вычеркнувший из списка живых две трети отряда, превративший Николая в калеку… Ранг «учитель» — это примерно танковый взвод. Танковый взвод, отработавший по узкому тупичку меж двух складов, в который, как оказалось, не они загнали цель, а она привела их за собой. Очнулся Николай в тюремной больнице — почему-то их не стали добивать на месте, не увезли в родовые пыточные. Просто оставили умирать в каменном крошеве, под завалом из булыжников и арматуры. Новость подарила надежду — «Древичи» своих не бросали, а значит, скоро их должны были вытащить, перевезти на родину, обеспечить целителей и протезирование. Страшно жалко было ноги и очень тревожила непослушная рука, но были бы деньги — и это тоже можно было решить. От них отказались. Какая-то большая политика, связанная со сближением двух империй. Не было «Древичей» в Японии, не было отряда Николая Роскова, а были бандиты, допустившие разбойное нападение на аристократа из Великого рода. Наказание — гнить до смерти в сыром карцере местной тюрьмы, приговор вынесен и приведен в исполнение. Год в заточении поставил крест на восстановлении ноги, полностью отказала левая рука. Добавился надсадный кашель и отек на ноге здоровой. Забавно, но новая болезнь его спасла. По неведомому перекосу в мозгах местных, они старательно лечили даже таких приговоренных, как он, чтобы вновь закинуть в камеру и продлить агонию. В санблоке удалось зацепиться языками с санитаром-индусом. Английский, приправленный языком больших денег, помог сблизиться и наладить отношения, а ключ-пароль от одного из анонимных счетов и вовсе сделал их близкими друзьями — достаточно близкими, чтобы направить письмо от Николая курьером в далекий Верхний Новгород. Николай заказал «Древичам» собственное спасение — комплекс мер с эвакуацией из режимного заведения в количестве одной персоны и перевозкой домой. В письме очень рекомендовалось дать ему солидную скидку, но не было ни единой угрозы и бранного слова. Скидку дали. Тем не менее операция обошлась в большую часть отложенных на пенсию средств, остаток же их ушел на лечение — да и то не хватило. Из частной клиники выходил калека с перекрученной энергосистемой тела, не способный ныне ни на что более, чем сметать порывом ветра листья и снег. Так появился в интернате дворник и сторож в одном лице. Тут кормили, была постель (своего жилья не было, а квартиру родителей занял младший брат с семьей), не спрашивали о прошлом и предпочитали не замечать те дни, когда Коля нажирался водкой в хлам, пытаясь заглушить страшную боль во всем теле, приходившую с каждой резкой сменой погоды. В другом месте давным-давно бы вышвырнули… А тут была даже женщина… на которую он бы раньше и не посмотрел. Сейчас планка изрядно упала, на самое дно, как и вся его жизнь, — так что рад был и такой. Жизнь встала в размеренную колею и неторопливо покатила, съедая день за днем. До сегодняшнего дня. Сердце лихорадило, отдавая частым пульсом в виски, ладонь правой руки покрылась потом — оттирай не оттирай о джинсы, все без толку. И даже в онемевшей руке будто бы постреливало огненными искрами от напряжения. Последний раз с ним такое было давным-давно, когда цель, пьяная до изумления, решила выползти из-под брони танка и отлить у недальних кустиков. И Николай, тогда еще всего неделю как «дружинник», торопливо выставлял рамку прицеливания, чтобы не упустить свой Шанс. Сейчас торопиться было некуда, но как объяснить это разошедшемуся воображению, подгоняющему тело идти еще быстрее? Сложно оставаться спокойным, когда тот самый Шанс с большой буквы, что нынче выглядит до крайности обиженным ребенком, сам приходит к тебе — вот так вот буднично, занимая соседнюю койку. Вообще, сторож хотел банально избить пацана, сразу поставив на место и обозначив старшинство. С местными иначе нельзя, они только кажутся невинными ягнятами, а на самом деле то еще зверье. Отвернешься — украдут, поверишь — обманут, привяжешься — сядут на шею. Даже если новый постоялец не из таковых, это ничего не меняет. Его просто заставят воровать старшие. Решение только одно — мелкий должен был бояться его больше, чем кого-то другого. А вот как оно вышло-то… Все дело в том, как парень расправился с обидчиками, а именно в тех мелких деталях, вряд ли известных кому-то, кто не входил в небольшое число одаренных. Один одаренный на десять тысяч — невольно образуется сообщество, выпускать информацию из пределов которого строго не рекомендуется. А если вспомнить, какой мизерный процент из них принадлежит к верховной аристократии и как берегут они свои тайны… В общем, Николай тоже знал далеко не все, но кое в чем не сомневался. У аристократических родов, насчитывающих более полутысячи лет, может появиться родовая способность — совершенно случайная: боевая или защитная, мирная или созданная убивать. Способность просто по праву крови, ее не надо изучать — будто бы характерная черта, вроде волевого подбородка, только на энергетическом уровне. Изначально умение слабое, на уровне «подмастерья». Однако с каждым поколением сила его растет, если оба родителя нового носителя из числа одаренных, и угасает (или может пропасть вовсе), если кто-то из супругов не владеет даром. За тысячелетия грамотного династического отбора способность эволюционирует в настоящий ужас для врагов, оружие ранга «мастер» или «виртуоз», в настоящий козырь, извлечь из рукава который может кто угодно в семье, вне зависимости от боевого ранга, пола и возраста. Об этом не принято говорить, и уж тем более никто не одобрит разговоров о принадлежности умения тому или иному роду. Только сами аристократы, из числа высших, следят за Силой Крови, выпалывая любые упоминания о них в газетах и книгах, на радио и по телевидению. Эта тема — табу для обсуждения. Потому две клуши — директриса и Машка — вряд ли сообразили, что они видели. То, что парень одаренный, — знали несомненно, а вот что это не простой пацан, мамка которого согрешила с аристо и сдала в детдом плод короткой страсти, — понимать не могли. И уж тем более не знали, что ключом к Силе Крови являются чистые эмоции. Чем сильнее любовь, любопытство, ярость, ненависть — тем сильнее раскручивается в теле спящая мощь поколений. А ведь парень — Максим, кажется? — так вот, парень своих обидчиков даже не ненавидел — злился, да… Значит, ударил крупицей силы — из океана, которым его наградила целая прорва благородных поколений за спиной. Как же так получилось, что аристо оказался в интернате? Да в общем-то невелика тайна. В период родовых войн всех новорожденных принудительно оформляют под чужими именами и фамилиями, вписывая в графу «родители» отказ от материнства. Все для того, чтобы палачи противоборствующей стороны не убили младенца. Государственные клиники находятся под протекторатом императора, но они — совсем не крепость, и не стоят у дверей «мастера» и «виртуозы». А тех, кто нападет, еще требовалось поймать и обвинить… Жестоко, грязно — разумеется. Но если представить, что вот такая прелесть вырастет, направляемая ненавистью к убийцам родителей, и в один солнечный день накроет Огненным Штормом Родовой Силы имение своих обидчиков, со всеми, кто в нем находится, в том числе и детьми… Тут-то и задумаешься, выбирая — одна невинная чужая жизнь сейчас или сотни твоих родных, столь же невинных, после. Потому и переименовывали детишек, указывая неодаренными, не записывали в журнал матерей — все для того, чтобы дать шанс выжить, убрать из огня войны. Родная мать, разумеется, знает имя своего ребенка и легко найдет его потом, когда угроза жизни малышу пройдет, вот только… иногда тайна уходит вместе с матерью. И появляется такой вот круглый сирота — Максим. Никому не нужный ребенок, судьба которого — раз проснулся дар — украсить своей персоной вооруженные силы императора, отрабатывая потраченные на его содержание деньги… Если только добрый-добрый дядя Коля не устроит ему воссоединение с родней гораздо раньше — разумеется, за огромное вознаграждение. Почему-то Николай не сомневался, что у рода с такой Силой Крови вознаграждение будет именно огромным. Коля отер рукавом лоб и отдышался перед очередной лестницей, на этот раз — на третий этаж, туда, где был архив с картотекой дел воспитанников. А Машка потерпит, никуда не денется… Перед сторожем нет закрытых дверей — и связка с ключами на поясе тому лучшее подтверждение. Аккуратно провернулась личинка замка, затрепетали разогревающиеся прямоугольники ламп, освещая десяток поставленных поперек длинной комнаты стеллажей. Николаю не нужна была фамилия паренька — много ли Максимов на потоке? Примерный год рождения он прикинул, так что задача отыскать личное дело его Шанса и найти в нем группу крови и номер родильного отделения представлялось не такой и сложной задачей. А дальше — наведаться туда, порасспросить: может, искал кто мальчугана. С чего-то нужно было начинать, какие-то данные иметь на руках, чтобы действовать самому или просить об услуге старых знакомых. Стойка с одногодками нашлась довольно быстро. Только вот не было среди поименованных картонных папок ни одной с именем Максим. — Может, с годом не угадал? — буркнул Коля, почесав переносицу. В соседней стойке Максимы действительно были, только им уже стукнуло по двенадцать, да и выглядели они — на черно-белых фото «три на четыре», прицепленных к делу, — совсем не так, как его сосед. Ничего страшного, есть общие журналы, есть журналы выделения довольствия и постельного белья, есть прививки, наконец! Николай полностью погрузился в поиски. Через полтора часа он привел картотеку в прежний вид, выключил свет, неспешно закрыл дверь и только потом позволил себе крепкое слово и удар по стене открытой ладонью да так и замер, опираясь рукой. Не было Максимки. Будто не существовал никогда. Тем не менее в его комнате сидел означенный паренек. Он жил тут, учился, спал, дрался. Значит, информацию просто изъяли — поделилось подсознание ответом. Несложно определить, кто это сделал, — власти на такое хватило бы только директору, по его приказу, с его участием. Гораздо сложнее — зачем? Сложный вопрос, немного нервный, как и в любом другом случае, когда кто-то, пусть и не зная того, лезет в твои планы. Николаю парень был нужен, чтобы отдать родне и получить свою награду. Для этого не нужно прятать документы, скрывать и заниматься подлогом. Воссоединение с семьей — что может быть законнее и проще? Капелька крови, анализ ДНК, адвокат в хорошем костюме — и государство легко откажется от иждивенца. Директрисе нужен был… одаренный? Не учтенный государством, прошмыгнувший из-за особенностей рождения мимо отлаженного механизма определения дара… «Нет, не вяжется, — качнул головой Коля. — Его проще легально усыновить, как обычного ребенка без дара. Новых родителей будет обожать, получится ручное оружие, которое потом легко можно продать». Ерунда получалась: как бы ни прикидывал — не находил причины досрочного изъятия целого человека из списка живых. Все было гораздо проще решить парой-тройкой липовых справок, подписью и оттиском печати. А ведь у директора должны быть сообщники. Такое в одиночку никак не скрыть, кто-то должен присматривать и отгораживать паренька от лишних расспросов. Машка, например. Имя встроилось в общую систему идеально, тут же понизив градус настроения на пару пунктов. Вспомнились иные постельные разговоры, в которых разомлевшая подруга рисовала картины совместной жизни. Николай угукал и отмалчивался, но в общем-то был не против — кому он такой еще будет нужен? Выходило, что для кое-каких дел их отношения были недостаточно близкими. Или Машку запугали. Покрутившись на лестничной площадке, маясь тяжелыми мыслями, которые два часа назад и представить не мог, Николай сделал следующий шаг. Вернее, спустился на пролет вниз и уверенно шагнул в темноту коридора, по памяти следуя к кабинету директора. Бывал он там частенько, не по служебным делам, а в приятной женской компании — Машке почему-то нравилось делать это на столе начальницы, а Николаю в общем-то было наплевать. Нужный ключик нашелся почти сразу — так как отличался от остальных основательностью и рельефом. Что совсем не помешало открыть дверь за секунду, нащупать выключатель и напряженно всмотреться в знакомую обстановку с Т-образным столом для совещаний, во главе которого находилось массивное рабочее место директрисы, с кожаным креслом под портретами здравствующего императора и князя Верхнего Новгорода. Занавешенные окна скрывали улицу от Николая и Николая от улицы, левую стену занимали два серванта, разделенные напольными часами. Изношенный паркет успешно скрывал красно-черный ковер. Будто не интернат, а кабинет чиновника. Зато характер сразу читается, вместе с амбициями. Такая вполне могла пойти на подлог. Николая привела сюда скорее интуиция, чем доводы логики — та с негодованием отнеслась к мысли, что украденное личное дело можно прятать вот так нагло, а интуиция просила не торопиться с оценкой разумности некой особы. «Не домой же ей нести такие бумаги?» — пронеслась робкая мысль. «В анонимную сейфовую ячейку положить, раз сжечь нельзя!» — по-армейски гаркнуло в ответ. Тем не менее Николай все же решил проверить. Снял обувь у входа — грязная, еще наследит на ковре — и неспешно подошел к княжескому портрету. Именно за холстом с мудрым ликом Ярослава Семеновича хозяйка кабинета оборудовала себе небольшой сейф в личное пользование. Машка как-то хвастала — а он запомнил, отметив заодно странную информированность подруги. Массивная, окрашенная под позолоту рама с портретом переместилась на пол, открывая доступ к белому прямоугольнику двери с механической ручкой-«бабочкой» и отверстием под ключ. От сердца слегка отлегло — была бы хитрая электроника или вензель Демидовых в уголке дверцы, то проще было бы уйти, убедив себя, что не могла быть начальница такой дурой… А так — ухмыльнулся Коля — посмотрим, на что он еще способен. Взлом сейфов — вообще не его профиль, но это даже сейфом было сложно назвать. Так, пародия в расчете на случайных воришек, а скорее — деталь интерьера, чтобы дополнить образ большого босса. Всего дел — прикинуть расположение подпружиненной детали, которой блокируется засов замка от перемещения, и «надавить» на него стихией, даже покореженного дара на такое хватит. Щелк — и тяжелая, вроде бы надежная дверь легко распахивается к полному его удовольствию. Дохнуло приторным запахом духов из открытого флакона у самой дверцы. Николай аж отшатнулся — еще не хватало, чтобы Машка унюхала, — и, подцепив двумя пальцами флакон, вытянутой рукой отставил его на дальний край стола. На обратном пути прихватил стул — проще рассмотреть содержимое сейфа сверху, не прикасаясь к нему. Внутри — бумаги, сцепленные скрепками, уложенные в цветной пластик файлов, аккуратно сложенные стопкой. У левого края несколько миниатюрных кассет и черный корпус диктофона — все в прозрачном файле. Две пухлых пачки с алыми банкнотами у задней стенки, укрытые еженедельником от случайного взгляда. А на самом дне сейфа, под другими бумагами, проглядывал серый картон личного дела — точно такой же, как у сотен папок в архиве. Еще десяток минут Николай внимательно рассматривал содержимое, впечатывая в память расположение каждого листочка, каждого изгиба пластика — после его ухода все должно выглядеть абсолютно так же. Мысль, что он уже перешел ту грань, что отделяла простое любопытство от взлома с проникновением, вынуждала действовать максимально аккуратно. Визит в кабинет еще можно было как-то объяснить — мол, услышал шум, звон стекла, решил проверить… а вот насчет сейфа придется объяснять уже прокурору. Потому он и стоял, то закрывая глаза, чтобы восстановить содержимое по памяти до последней детали, то открывая вновь, сверяя запомненное с реальностью. Когда Николай уверился, что запомнил все точно, рукой аккуратно поддел за самый низ, чтобы протиснуть под основание горки бумаг ладонь, и медленно перенес все на стол. Далее — разложить все послойно, «размазав» содержимое по плоскости стола. И последним аккордом — скинуть с себя кофту, подоткнуть ею низ двери, чтобы свет не пробивался в коридор, и закрыть дверь на ключ. Чтение получилось… занимательным. Настолько, что Николай, еще не просмотрев и трети бумаг, начал беззвучно повторять: «Сволочи. Какие же они сволочи». Информация никак не укладывалась в голове. Они же женщины! Даже дикие звери жалеют младенцев, а эти… сложно слово подобрать. Николай никак не мог назвать себя «чистеньким», но в такую откровенную грязь ни он, ни его отряд в жизни не лезли. Если убрать эмоции… с-суки, какие они все же с-суки… Так вот, если все-таки убрать эмоции… Есть у одаренных логичная в общем-то особенность — тело под влиянием дара изменяется, привыкая пропускать через себя энергию, усиливается для восприятия нагрузок. Характер изменений индивидуален, как рисунок радужки или отпечаток пальца, влияет на него все: возраст, стаж, стихия, частота практик, наследственность, любимые заклинания и еще сотня других причин. Дар рисует внутри тела уникальную картину энергетических линий и их взаимодействия — поэтому, потеряв ногу, Николай практически утратил над стихией контроль. Теперь представьте, что в результате травмы, болезни или старости какой-то орган выходит из строя — одаренные не бессмертны и подвержены болезням, хоть и в куда меньшей степени, чем обычные люди. Можно обратиться к Целителям — они помогут, но тоже далеко не всесильны. Иногда нет другого выбора, кроме трансплантации органа. И вот в тело одаренного, в его энергетическую структуру, в картину дара, вставляют осколок чужого тела. Если это орган другого одаренного — эффект будет похлеще забитого в зеркало гвоздя. Разве что сын поделится с отцом почкой или частью кожи, но только при условии, что они практиковали одинаковую стихию… и далее по списку. Без гарантий. Поэтому трансплантируют от обычных людей. В отлаженном механизме появляется крайне хрупкая деталь, сродни глиняной шестеренке в чугунном механизме паровоза. Чуть напряжешься — и разлетится в клочья, обрывая жизнь хозяина. Прирабатывать новую деталь придется очень долго, и чем больше возраст, тем капризнее дар относится к поврежденному полотну тела. Но давайте представим невозможную ситуацию — хорошо развитого, спортивного, абсолютно здорового одаренного, который к четырнадцати годам так толком и не коснулся своего дара. Его тело пронизано энергией, но из-за отсутствия практик вместо картины дара — чистый холст. Вырезай и латай любое старое полотно — рисунок на нем восстановится сам… и никаких ограничений на пользование даром. Невозможная ситуация, совершенно. Во-первых, парень должен пройти мимо проверки на дар при рождении, при поступлении в детский сад, в школу и далее — на школьных медосмотрах. Во-вторых, соблюдать диету, заниматься спортом, быть достаточно интеллектуально и духовно развитым. В-третьих, не пользоваться силой, не тренироваться, не осознавать себя одаренным вовсе — иначе ведь сам потянется к стихии, не удержится. Невозможно, тем более при соотношении одаренных один к десяти тысячам…. Невозможно, особенно с учетом пристального внимания СИБ… Или очень, очень дорого. Какие же они все-таки сволочи, Максимка… Николай в свое время очень плотно интересовался этой темой — сам ведь калека, но даже его воротило от мысли убийства ребенка ради обретения ноги или руки. Это надо быть совершенно повернутым головой, пресыщенным властью и беззаконием, чтобы равнодушно ждать, пока для тебя вырастят новое сердце, печень, почки. Эхом пронеслась мысль — куда же он вляпался?.. Куда более спокойно он прослушал записи на миниатюрных кассетах — диктофон показывал почти полный заряд, так что Николай понадеялся, что хозяйка спишет отсутствие одного деления батареи на саморазряд… если вообще заметит. Говорила только Машка, прямым текстом выдавая планы в ответ на вроде бы безобидные вопросы своей начальницы. Если послушать, то представлялось, будто единственным и главным организатором всего была именно дородная нянька. Директриса явно подстраховывалась, ступая по скользкой дорожке. Правда, ей эти записи вообще не помогут: стоит вылезти краешку правды — убьют всех. Причастных, непричастных, его — Николая, выжгут весь интернат. Заказчик не даст СИБ и шанса на зацепку. Потому что есть такие преступления, что не поможет ни титул, ни деньги, ни старые заслуги, ни собственная армия — такую гниду придут убивать все. А диктофон продолжал петь тонким голоском еще вчера близкой женщины… И было там даже о нем самом — краешком, когда Мария обсуждала, как потратит целое озеро денег. В планах калеки не оказалось, а когда начальница напомнила о стороже… От ответа в сердце кольнуло, виски налились тяжестью, как при смене погоды. Николай даже не ожидал, что это может быть так больно. За окном алел рассвет, мягко намекая, что посиделки над бумагами надо бы сворачивать. Коля вернул все на место, тщательно воссоздав первоначальный облик, поднял с пола кофту, надел обувь и покинул кабинет, мрачно рассуждая: что же ему делать дальше? Взять все и понести в ближайшее отделение? Допустим самый идеальный вариант — что его не убьют сразу, дело получит ход, виновных колесуют. Что дальше? А дальше его найдут родственники казненного — что-то вроде троюродных племянников, которых нельзя будет прицепить к делу — и устроят очень долгую и очень мучительную смерть. Справедливость и ее отсутствие тут ни при чем, традиции такие. Нельзя простолюдину быть причиной смерти аристократа и остаться при этом в живых. В долю к бабенкам он не пойдет — крохи души еще не выгорели, чтобы опуститься так низко. Да и не возьмут его в долю — убить дешевле. Вывалить информацию журналистам, скинув конверт без указания отправителя? Интернат сгорит в тот же день. Так и доковылял до своей комнаты, перекатывая невеселые мысли. А потом посмотрел на спящего паренька, зарывшегося под три одеяла, — и все вновь стало на свои места. У него ведь есть план? Найти родичей мальца, огрести кучу денег и жить как князь! Так чем же это плохо? А насчет планов больших людей… Коля азартно улыбнулся и подвигал правым плечом, разминая, — вряд ли парень откажется от уроков стихии ветра. А если откажется — получит по шее. Старые методы — надежные методы, это вам любой из «Древичей» подтвердит. Пройдет время, и парень получит свой рисунок силы. А дальше — как повезет. Если все сложится плохо, хотя бы заберет с собой в могилу заказчика. А родня мертвеца за такую подставу уничтожит исполнителей. Это тоже дорогого стоит… Глава 3 Тайны подкроватья — Ты весь сахар сожрал? — скорее утвердительно произнесли сверху. — Н-нет, — выпалил я в ответ, одновременно переживая легкий стыд и сильную радость — меня все-таки не съели ночью. — А тогда кто? — ухмыльнулась рожа со шрамом, продолжая нависать над постелью. — Та-тараканы? Я зажмурился в ожидании оплеухи.