Пистолет грохнул – и больше Новику не надо было ползти. Больше ему уже ничего не надо было. БТР перекрыл дорогу, пропускали по одной полосе. На другой стороне дороги, носом к Казани, задом к Ижевску, стояла вереница машин. Работала следственная группа. Кто-то просто курил, стоя в сторонке и ожидая результата. Следак что-то писал в большой тетради… раньше все на диктофон, потом перегоняли. А теперь и бланков то для протоколов ни хрена нет, на чем придется, на том и пишут. Да и кому это… Эксперт подошел… – Товарищ… – У вас начальник есть. Ему докладывайте. – Виноват. Но сам не ушел, остался. Огнестрельные… баллистику надо назначать и трасологию… как минимум три разных ствола. Хорошо поработали… – Товарищ полковник… По обочине, оскальзываясь – утром дождь был, – бежал кто-то из УГРО. – Там… Трошков. – Что значит – там Трошков? – Убитый! Попцов приехал не первым – от Воткинского шоссе гнать долго. Прокурорские первыми успели. Трошков лежал на спине, его сфотографировали, потом осторожно перевернули. Одна пуля в затылок, разворочено все. Похоже, не перемещали. Бывший подчиненный. Еще с учебки друг друга знали. С милицейской школы. Твари… – Убрали информатора? – вслух поинтересовался прокурорский. – Платить не захотели. У полковника Попцова потемнело в глазах, рука сама упала на пистолет. – Убью! Навалились, со всех сторон, за руки схватили. – Товарищ полковник, нельзя же… успокойтесь. – Убью… крыса канцелярская… – Люди же… – Убью… Прокурорский от греха подальше смылся. На дороге тормознули еще две машины – эфэсбэшники. – Убью гада… Бывшая Россия Граница Удмуртии и Кировской области, лес В России есть много глухих мест, но главные из них – не в Сибири, как кто-нибудь думает. Ведь глушь – это не просто глушь. Не просто тайга, как в Сибири, или пустота, как на Севере. Куда более страшная глушь – это те места, которые раньше были как-то обжиты человеком, а потом им были покинуты. Или кто-то остался – один из десяти. Вот это – настоящая глушь, с покосившимися избами, уходящей в никуда ниткой узкоколейки и брошенными трелевочными тракторами да зонами, тоже брошенными. Это – по-настоящему страшно… – Хъа, хъа, къамал дац. Дик ду[6]. Пожилой, но все еще крепкий человек с жестким, словно вырубленным из камня гор лицом передал гарнитуру рации молодому парню, который постоянно был при нем, привычно погладил висящий на боку «МP5SD». – Работаем… Несколько кавказцев – пожилой был у них старшим, – сверившись с картой, углубились в лес. Перед тем как уйти, один из них оставил рядом с машинами ловушку из гранаты… Лес… Лес был знаком пожилому, как и любому чеченцу, но не русский лес. Русский лес сырой, там нет черемши, которую собирают все чеченцы и которая стала одним из национальных блюд, но тут есть грибы. Как и почти все пожилые чеченцы, этот не ел грибов. Потому что в ссылке, которую их народ отбывал в Средней Азии, они во многом приняли местные обычаи, а там грибы не едят, потому что грибы носят такое же название, как и конские гениталии. Но сейчас такое время пошло, что и свинину есть будешь, и грибы только так полетят. Подлое время… Идти по русскому лесу тяжело. Он сырой. Папоротника много, заросли целые. Есть и орешник – орехи есть и в чеченском лесу, если ушел в лес – тоже можно покушать, если совсем нечего есть. Впереди просветлело – дорога или еще чего… Ваха, их проводник и снайпер, залег у края опушки, смотря на мир через оптический прицел автоматической G3, лежал какое-то время, затем показал палец. Не средний, большой… Мегар. Можно. Чеченцы редкой, волчьей цепочкой пересекли прогалину с разбитой и заросшей дорогой и идущей в никуда заржавевшей веткой узкоколейки. Пожилой подумал – все-таки они с русскими чем-то да похожи. И те и другие ищут спасения в лесу, только у чеченцев земли – вот столечко, как и леса, как и всего, а у русских столько, что за всю жизнь не обойти. И зачем тогда русским их земля? Аллах знает. Хотя сейчас разницы нет никакой. Нет больше ни чужой земли, ни своей земли, ничего. Есть только тяжкая кара Аллаха, и то, что она поровну легла и на неверных и на правоверных, свидетельствует лишь о том, что Аллах не поверил в искренность их веры и наказал их так же тяжко и страшно, как неверных… Да и как иначе могло быть? Столько мечетей построили – а молодежь старших не уважает, люди водку пьют, нехорошо ругаются, в Москву едут, чтобы сделать блуд. Он как-то раз отчитал такого, который в хадж собирался, а перед этим в Москву, кокаин нюхать, с бабами это самое сделать. А отец у него – глава райадминистрации, ворует. Он тогда спросил его – неужели ты думаешь, Аллах не видит, что ты делаешь? Молодой негодяй, который и тогда был навеселе, сказал: «Аллах простит». Вот из-за таких, как этот мерзавец, все и пострадали. И продолжают страдать. И хоть мысли были тяжкие – а опыт бывшего полевого командира подсказал – люди устали. – Привал… Расположились, охранение растворилось в лесу. Кто мог отдохнуть, тот моментально лег или сел, начал распаковывать еду. Раньше были «Сникерсы» – это хорошо, в лесу все тропинки были усеяны обертками от «Сникерсов». Сейчас «Сникерсов» нет, это плохо, но они самодельные батончики сделали. Чеченцы вообще быстро привыкают к любым обстоятельствам. Кто-то закашлялся, но тут же зажал рот. Помнят еще: за шум, кашель в лесу положены палки. Сам пожилой расстелил на коленях материал, выбил пин, наскоро раскидал свой пистолет-пулемет, потер, брызнул смазкой. За оружием следить надо – не русские «калашниковы», хотя и за ними надо следить. Но тихий, как смерть тихий… Тот же внутренний метроном показал – пора. – Пошли. Только через еще пару часов перехода они приблизились к месту, которое по ориентирам им передали по дальней связи… Первым опасность почувствовал Ваха. Дым. Запах дыма. Значит, тут есть жилье, есть человек. А это опасно… Опасность… Чеченцы, и так осторожные, преобразились, не получая команд, волчьей стаей они выдвигались на обхват, каждый видит другого, выносчики[7] заранее назначены, если что. Каждый знает что делать, каждый охотился…