– Я чаю налью? – Давайте… Следом за Майснером он прошел на узбекскую кухню – в коттедже были сразу три кухонных помещения, русское, еврейское и узбекское. Майснер начал заваривать чай, настоящий узбекский кок-чай, который можно сказать и чай, и пища – с топленым маслом. Салахуддин сел на попавшийся табурет – он был для повара, в Узбекистане пищу вкушают без столов и стульев. – Зачем тебе автомат, Салик? – спросил Майснер, колдуя над чаем. – Ты боишься старого еврея? Или как? – Мне нужны ответы. – Тогда задай вопрос. – Кто убил Лом-Али? – Не знаю. – Кто такой Бурко? Майснер посмотрел на Салахуддина поверх очков. – Бурко, Салик, наш новый Иисус Христос. Салахуддин вздрогнул. Ему показалось, что он сходит с ума… хотя вся его жизнь последних дней была полна безумия. – Не придавай Аллаху сотоварища. В вашей религии нет такого правила? – Есть. Но Бурко действительно новый Иисус Христос. … – Отложи пистолет. Возьми пиалу. И послушай, что я тебе расскажу. … – У меня рак, Салахуддин. … – Точнее, у меня был рак. Я съездил в Израиль, хотя не люблю эту страну, лег в клинику. Четвертая стадия, ничего нельзя было сделать, и это подтвердили мне три врача. Три. Бурко все сделал за сутки. Рака больше нет. – То есть как – сделал за сутки? Что вы такое говорите? Майснер поднял палец вверх. – Мы прокляты, Салик. Мы прокляты верховным божеством, мы изгнаны из рая и никак не можем туда вернуться. Вечная жизнь не для нас, мы обречены жить и умирать в мучениях. И знаешь, что нас ждет там? ? – Ничего! Ни-че-го. Майснер сардонически захохотал. Салахуддин попытался вспомнить дуа, оберегающее от шайтанов, и не смог. – Бурко придумал лекарство. Лекарство от всех болезней. Один укол – и все, нет больше рака. Я проверил это на себе. Салахуддин кашлянул… горло пересохло несмотря на чай. – Он солгал вам, Борис Львович. Это происки шайтана. – Нет, он не солгал. Те же три врача подтвердили, что рака больше нет. Они подумали, что оборудование ошиблось, но я знаю, как было на самом деле. Мне сделали укол, и рака больше не стало. Понимаешь, не стало. Теперь можно будет лечить все что угодно – рак, СПИД, все что угодно. Все болезни! Бурко станет продавать это лекарство, и он станет богаче, чем Билл Гейтс! Влиятельнее, чем Путин и Трамп, вместе взятые! Он не дарит надежду, он дарит людям новую жизнь! Понимаешь? – За что убили Лом-Али? Майснер схватил руку Салахуддина. – А какая разница? Какая разница, Салик, за что его убили. Мы на пороге нового времени, когда люди перестанут умирать от болезней! Что значит твой автомат перед этим? Что значит чеченская месть по сравнению с этим!? Салахуддин оттолкнул руку Майснера. – Бурко – лжец. Он колдун и одержим силами зла. Не слушай его, ибо он ложь и отец лжи! Не слушайте его! – Ты ничего не понимаешь, – Майснер говорил все быстрее, – ты ничего не понимаешь, потому что еще мал. Бурко создал то, благодаря чему он станет владеть всем миром. Больные получат исцеление, как в Библии. Никто больше не будет умирать. – А мой брат? В чем он-то был виноват? – Какая разница? … – Какая разница, Салик, в чем? Мало ли людей было убито, он отдал свою жизнь за то, чтобы жили другие. Салахуддин схватил пистолет и направил его на Майснера. – Чушь! … – Он умер, потому что его жизнь отняли! Теперь я отниму жизнь того кто это сделал! Я убью Бурко! – Нет! Салахуддин встал со своего места, демонстративно бросил на стол тысячу рублей – по-чеченски это означало выражение презрения, расплатиться за стол, за который ты был приглашен. Сплюнул и пошел на выход. – Подожди! За спиной раздались шаги. – Подожди, Салик… То, как звучал голос Майснера, заставило Салахуддина обернуться – он увидел, как Борис Львович торопится за ним, весь красный. – Борис Львович. – Подожди… Майснер схватился за косяк и стал оседать. Салахуддин смотрел на это в каком-то оцепенении. – Подожди… подожди… не надо… Руки Майснера отказали, он упал на пол, стукнувшись, и это вывело Салахуддина из оцепенения. Он бросился к Майснеру… – Таблетки! Таблетки – где?! – Салик… не надо… не надо… Салик. – Шайтан вах… Салахуддин бросился в кабинет… пиджак на стуле… карманы… нет, не там. Ключи… может быть, в ящиках стола… шайтан, все ящики стола заперты, что и следовало ждать от Майснера. Где еще… ничего нет. Ничего… Графин… стакан воды. С графином он выбежал в коридор и понял, что Майснер умер. У него был остановившийся взгляд и синие губы. О, Аллах… Салахуддин ни разу не сомневался – то была кара Аллаха. Борис Львович посмел приравнивать себя к нему, точнее не себя, а Бурко, но сказано же – не придавай Аллаху сотоварища! И сказано – Аллах скор в расчете. Вот он и покарал… Салахуддин пытался вспомнить дуа, чтобы кара Аллаха не постигла и его, но губы не слушались, а мозг отказывался подбирать нужные слова. Салахуддин поставил графин, присел, проверил пульс. Пульса не было… Мертв. Надо, наверное, читать какую-то молитву… но Борис Львович не мусульманин, какую молитву ему читать? И что будет теперь с ним? А что, если подумают, что это он убил Майснера?