– Шайтан, чо это… – раздалось с заднего сиденья, – чо это за движения тут такие? – Дуа читай, – сказал Салахуддин, – помнишь на память? Салахуддин уже не боялся… он видел это. С заднего сиденья громко бубнили дуа. – В Сирии не было так страшно? – В Сирии такого не было, астауперулла…[15] – Ну, смотри… Тонированное стекло «Рейнджа» бесшумно поползло вниз, Салахуддин обернулся с пистолетом. Глушитель ткнулся в оскаленную харю. – Видишь? Он ствола не боится. Нежить замычала и попыталась сунуть руку в салон. – Э, брат, стреляй, да! Пистолет хлопнул, и тварь повалилась у борта «Рейндж Ровера». Запахло порохом. – Вот видите. В голову выстрелил – все, да? – Астауперулла… это кара Аллаха. – Мы правоверные. Нам не страшно. Хозяева денег появились через час с небольшим. Припарковался банковский броневик «Фольксваген», за ним – КамАЗ, бронированный, росинкассовский. Третьим был «Крузер», из него вышли люди, у двоих – короткие автоматы. Салахуддин узнал одного. – Ждите здесь. Этого давай сюда… Их увидели… рассредоточились… впрочем, это немного значило. Из чеченцев, прилетевших в Москву, трое прошли Сирию в составе спецбатальона военной полиции, оружия у них было хоть попой кушай, и своего, и трофейного. Одного альфовского сколько взяли, две снайперские винтовки, МР5. Многие из чеченцев теперь так и держали при себе МР5 вторым оружием. Один из них как раз лежал на крыше «Газели», держа противника под прицелом НК-417. – Я поговорить хочу, да? – крикнул Салахуддин. – Поговорить надо… Один из приехавших снял очки, присмотрелся. Это был как раз тот парень, что у Майснера сидел в приемной. Тот, про кого ходили слухи, что он из израильского спецназа. Он подошел ближе, но не слишком близко. – Говори, что хочешь… Салахуддин подтолкнул вперед Ибрагима. – Он говорить будет… Видели когда-нибудь миллиард рублей наличными? А полтора? Салахуддин видел. Деньги находились в большой комнате, снаружи она была обычной, но изнутри там был еще ряд кирпичей проложен, и оконные проемы были полностью заложены. Таким образом, получалась комната в комнате, Салахуддин это видел, потому что инкассаторы набивали мешки в машины и таскали в КамАЗ. Деньги лежали на стеллажах наподобие тех, что были в дешевых супермаркетах под товар… – Ты, собственно, чего хочешь? – В тему хочу войти. В реальную тему. Парень этот, типа израильский спецназовец, нехорошо улыбнулся, почти оскалился. – Ты Бориса Львовича завалил, а теперь в тему хочешь? Наглость – второе счастье, да? – Борис Львович погиб потому, что его постигла кара Аллаха за то, что обратился к колдуну. Не я убил, а Аллах убил. Салахуддин кивнул на деньги, на суетящихся инкассаторов. – Далеко собрался? – Тебе что за дело? – Да никакого дела нет. Уже. Ты чего, не понял? Бурко – колдун, его волей сам шайтан управляет. Может, он и есть шайтан. … – Не веришь, посмотри в Инете – это повсюду уже. И в Англии, и в Америке. Хочешь – я уйду отсюда. И посмотрю, далеко ли ты с бабками этими уйдешь. Я в Москву свои джамааты вызвал. Один из них здесь, твоих под прицелом держит. Другой дальше по дороге. Не договоримся – на ноль помножат. – А если мы тебя в машину посадим? – Попробуй. Помолчали, смерили друг друга глазами. – Я предлагаю договориться. И вместе дела делать. У тебя бабло, связи, понимание, где и что лежит ценное. У меня – люди с оружием, джамааты, многие Сирию прошли. Сейчас бабки, авторитет немного будут значить, главное – кто сколько стволов собрать может. Я многих из общины смогу подтянуть. – У нас своя крыша есть. – Фейсы? Они вас первыми и сольют. Ты что, не просек – это же твари. С ними договориться нельзя. Очкарик подумал. Он, кстати, был не таким уж и очкариком, в привычном понимании этого слова – рукопожатие у него было крепким… – Я такие вопросы не решаю. Но твой вопрос поставлю перед теми, кто решает. – Хорошо. Этот тебе нужен? Очкарик пожал плечами. – Зачем? Салахуддин приставил ствол к голове Ибрагима и выстрелил – тот даже крикнуть не успел. Один из инкассаторов сумку выронил. – Мне он тоже не нужен… И тут на улице раздался крик, грохнули автоматные очереди… Как они не перестреляли друг друга тогда – непонятно. Дело в том, что подъехали менты. Из главка, видимо, но и спецгруппу с собой притащили, СОБР, или физзащита, как это сейчас называется. Увидели, что бабки уже грузят, положили инкассаторов, потом попытались в адрес зайти. Чего они не предусмотрели, так это чеченского джамаата поблизости. В котором были и снайперы, и те, кто Сирию прошел. Короткая и жестокая перестрелка длилась чуть больше двух минут, сыграла свою роль внезапность нападения и наличие опытных снайперов у чеченцев. Еще то, что спецназовцы промедлили… они все-таки были людьми служивыми, не такими как коррумпированная мразь из Главка ФСБ, и понимали, что приказы, которые им отдали старшие по званию незаконные, за них отвечать придется. И несколько секунд потеряли, пытаясь понять, что происходит и как действовать – в полный рост или как. Это им обошлось очень дорого – в бою даже несколько секунд могут стать решающими… Когда Салахуддин, другие чеченцы и эти… инкассаторы вышли на улицу, там все кончилось уже. Пороховой дым, разбитые пулями машины, трупы на асфальте, оплывающие кровью. Один из них застонал, начал подниматься, Салахуддин прицелился и выстрелил в голову. Подбежал один из чеченцев, отрапортовал, как и положено отчитываться полевому командиру. – У нас один шахид, Салахуддин-эфенди. – Кто? – Алибек. Один из сельских. – Да простит Аллах его прегрешения, да повысит его степень и да введет его в высшее общество. – Аллаху акбар. Почему Салахуддин, простой парень из Грозного с непростыми родителями, имеющий высшее образование, так легко смог стать полевым командиром? Почему его начали слушаться люди и так же легко он смог выживать и выжил? Почему большинство (не все) русских в такой ситуации либо попали бы в полицию, либо погибли бы, и уж точно они не собрали бы джамаат, и никто не стал бы их слушаться, включая родную жену и детей? Ответ на этот вопрос очень простой. Правда, он не всем понравится. Потому что Салахуддина с детства воспитывали мужчины – отец, другие родственники. Потому что они учили его быть мужчиной, а не хорошим послушным мальчиком, и в первый раз он стрелял из автомата в шесть лет. И потом, окончив вуз и прижившись в Москве, он все равно этого не забывал.