– Рахмат. – Вопрос в том, что ты будешь делать дальше? Салик не колебался. – А что надо? Бывшая Россия Где-то на границе Удмуртии и Кировской области Тысяча тридцать восьмой день Катастрофы Взять меня так и не взяли – попробуй сейчас возьми, без вертолетов и нормальной связи. Но, когда я прибыл на место, оказалось, что оговоренное выполнили все, кроме меня. А это чертовски хреново… Мы засели в одной из опустевших зон, расположившись и в запретке, и в прилагерном поселке, сейчас полностью вымершем. Я этот поселок знал, потому что этими местами шли, зачистка тут была. Вон там еще виселицы остались, костяки еще валяются, а вон там пепелище – это клети для монстров, которые мы сожгли вместе с их обитателями. Места мрачные, хоть фильм ужасов снимай, – но мы, уральские, к этому привычные. У нас природа неласковая, но мы все равно тут живем. Потому что наша это земля. Мы – это несколько групп, которых объединял только я и которые смотрели друг на друга с подозрением. Чеченцы, во главе с Исой Тепкоевым – в основном его родственники, уцелевшие после того, как неизвестный самолет подверг их дом атаке хлором, а потом пошла в бой группа зачистки. Несколько блатных во главе с Сомярой, которых он подписал на «братское дело». Элинка с Димой… Вот в ком я сильно ошибался – так это в Элинке. Не сказать, чтобы я к ней относился как к шлюхе, которую приютил, чтобы пользовать и не более того. Но память-то все равно оставалась, хотя я просто не думал об этом – сейчас столько думок обо всем, что об этом думать просто глупо. А она кремнем оказалась. В одиночку завалила пришедших за ней ублюдков – профи, и ведь не сбежала, нашла Димыча, его от почти верной смерти или похищения спасла. Не каждый мужик такое сделает. Я понял, что повезло мне – и сильно повезло. Найти женщину, которая не только не пилит и не доит тебя, но и относится всерьез к тебе, к твоим увлечениям, готова идти за тобой, куда бы ты ни пошел, с того света вытащит, если что, – дорогого это стоит. У большинства семейная жизнь – это перманентное моральное изнасилование… Проспал я почти сутки, потом поел, взял винтовку… тут рядом просека была заросшая, директриса – хоть на километр, хоть на два. Остановил машину, пошел, выставил мишень на тысячу, пешком пошел назад. Когда вернулся, у машины уже был Димыч, он переоделся в охотничий камуфляж и с автоматом и с короткой бородкой походил на манагера, косящего под спецназ. Ну вот хоть убейте меня, почему-то так Димыч и выглядит, несмотря на то что Бог внешностью не обидел… Я молча снарядил тремя патронами магазин, выпустил два, посмотрел в трубу, потом подкорректировал прицел, сделал третий выстрел. Так и есть. Я взял винтовку и понадеялся на поправки, которые оставил владевший ею украинский снайпер. Но то ли ее ударили после пристрелки, то ли еще что – поправки врали. И сам я не перепроверил – патронов пожалел. Это было не так заметно при стрельбе по машинам, но по человеку я промазал. Да что же это такое с Украиной? Почему все, что связано с Украиной, оборачивается всегда каким-нибудь косяком. Винтовка – кривая, власть – дурная. Они что там все – в понедельник родились? Худо дело. Верный выстрел упустил, да еще и врага предупредил. Ягафаров больше так просто не подставится, может, вообще на дно уйдет – ищи его теперь… – Винтовка косит? – спросил Димыч. – Ага. Поговорку знаешь? Что плохому танцору мешает? Во-во… … – Беспалов что говорит? – Ну, как. Упал, очнулся, гипс. – Врет. – Сто пудов. С Забродиным где-то влип, потом ходу назад уже не было. Дмитрию было не впервой иметь дело с коррупционерами, и что они говорят в таких случаях – он прекрасно знал. – Качнем маятник? – Ближе к ночи давай. – Устал я… – Если ты устал, то я как должен устать? – Да не физически… … – Просто задумываешься, а вот есть ли предел у вранья, у скотства. Черпаешь, черпаешь помойку, а дна все нет и нет… Да. Нет предела скотству. – Больно? – Нет. Я соврал. Терпеть не могу болеть. Такое ощущение, что твое тело тебя предает. – Лежи спокойно. Запахло чем-то отвратительным. – Что это? – Медвежий жир. – Где достала? – В район ездили. – Тебе туда ездить не стоило. Элина промолчала. Закончив натирать меня этим самым жиром, она принялась навязывать на меня повязку, как на старика какого-то. Потом легла рядом. – Страшно было? – спросил я. Мы так и не говорили об этом. – Нет. – Честно? – Честно. Нет. – Молодец. Алина помолчала, потом сказала. – Страшно сейчас. – Почему? – Потому что я поверила. Поверила в то, что даже сейчас где-то может быть нормальная жизнь. Просто нормальная жизнь. А оказалось… Да. Оказалось. Проблема в том, что и до Катастрофы нормальная жизнь включала в себя полчища отморозков и моральных уродов. В том числе в форме. Но есть разница. Если раньше закон защищал прежде всего их – нас он не защищал, потому что эти подонки не сильно задумывались о законе, то теперь все в равных условиях. Закон нас и раньше не защищал, а теперь он не защищает их. Перед пулей СВД или «Баррета» все равны. Оборотни в погонах в том числе. И если они намерены отнять у нас нашу жизнь, то мы попробуем отнять жизнь у них… – Все будет нормально, – сказал я, – я обещаю. – Еще раз. Почему вы не сообщили в ФСБ, когда Забродин начал угрожать вам? Беспалов, бывший глава Камбарки, смотрел в пол. – Ну, сообщил бы я, и что?