Она ведь умоляла оставить ее! Она твердо и в выражениях изысканных в последний раз два дня подбирала, стараясь выразить именно то, что чувствовала и думала. У нее есть долг. Перед будущим мужем. Перед сестрой. Перед их светлостью, который принял Тиссу и Долэг в своем доме. Перед леди Изольдой: она добрая и милая. Тисса даже перестала читать листовки, хотя ей предлагали, но теперь это казалось предательством. Как и просьба Гийома о встрече. Она же не давала повода! Не было ведь ни проигранного в фанты желания, ни предрассветных разговоров на балконе, ни слова, ни взгляда, ничего… Почему он не желает оставить Тиссу в покое? И почему становится таким жестоким? Когда только переменился? «…И мне горестно, что вы отвергаете этот сердечный дар во имя человека, вас недостойного. Он груб, хитер и коварен, как может быть коварен лишь мерзкий раб, но вскоре получит по заслугам…» Тисса отправила письмо в камин. Да как он смеет? Тан, конечно, не самый воспитанный человек, но это же не правильно так о нем писать! Он грубый. И порой – совершенно невозможный. Тиссе приходится прикладывать немалые усилия, сохраняя образ леди. Он смотрит сверху вниз и при любом удобном случае Тиссу высмеивает. А случаев она предоставляет немало… но не тан же виноват, что у нее не получается быть настоящей леди. Что же касается происхождения, то здесь и вправду нельзя ничего изменить. И Тисса впервые за долгое время позволила себе задуматься, как и кто определяет, кем человеку быть. Почему одни рождаются рабами, другие – простолюдинами, а третьи – в благородных семьях. Это были очень опасные мысли. Хорошо, что никто, особенно леди Льялл, не сумел бы их прочесть. Ей бы мысли определенно пришлись не по вкусу. Девушкам и вовсе не полагалось думать: какой мужчина захочет себе думающую жену? И Тисса решительно открыла любовную балладу. Хотя бы там герои обязательно будут счастливы. Мне снова не спалось. Становится традицией. И рыжий кот, устроившийся в изголовье, мурлыкал, уговаривая не глупить. Ночь. И нормальные люди спят. А наша светлость опять круги вокруг кровати нарезает. Мысли покоя не дают. И главное, роятся, аки пчелы над пасекой. Фермы и незаконная работорговля. Законная, впрочем, тоже мало приятней. Воровство из казны. Благотворительность, оказываемая лишь достойным. Девочки, которые в пятнадцать лет считают себя уже совсем взрослыми… и двенадцатилетние невесты. Женщина не может убить мужчину. А мужчина имеет полную власть над женой. Что я могу сделать со всем этим? И надо ли? Может, мне все это лишь кажется ненормальным? Я ведь чужая… и вообще я не подряжалась миры улучшать! Я только замуж хотела. Вышла. И вот теперь не спится. Реформаторский зуд не дает. Но что я знаю об управлении государством? Только то, что власть бывает законодательная, исполнительная и судебная. И вся у Кайя, но реформы – любые – придется проводить через Совет, а это, подозреваю, дело муторное… И вообще, прежде, чем изменять что-либо, надо разобраться, как оно работает. – Лаашья… – Я впервые решилась заговорить с моей телохранительницей. Ее отмыли и переодели. Ей шли алые шаровары, и, удивительное дело, бирюзовая полотняная рубаха длиной до колен вполне с ними гармонировала. Рубаху Лаашья перевязывала широким поясом с перламутровой чешуей. В косицах ее прибавилось лент, а на запястьях блестели браслеты. – Лаашья слушать леди. – Присядь, пожалуйста… Кресла так и стояли у камина. Я заняла то, в котором обычно сидел Кайя, и указала Лаашье на второе. Подойти она подошла, а вот садиться не стала. Не положено? – Я хочу тебя кое о чем спросить. Если, конечно, тебе можно о таком рассказывать. Как у вас принимают законы? При ней нет оружия, во всяком случае такого, которое я бы заметила. Ножи разве что в широких ножнах, перекинутых крест-накрест наподобие патронташа. Из ленты ножен выглядывают белесые рукояти. – Есть большой закон. Есть малый закон. Малый закон жить семья. И семья собираться. Думать. Каждый сестра говорить и старший сестра слушать. Тогда решать, как есть хорошо. Когда решить, тогда закон. Большой закон жить все. И старший сестра каждый семья собираться. Говорить. Спорить. Кричать много-много. Потом решать. Белый камень – быть. Черный – не быть закон. Большой мать камни считать. То есть некое подобие демократии? Обсуждение закона и голосование? – Но Большой мать уметь говорить сам. Она говорить – есть закон. И закон есть. Кто не хотеть закон, тот умер. Ясно, с демократией немного поспешили. – Но так быть мало-мало, – добавила Лаашья и тронула кольца, которые в губе висят. – Большой мать любить всех. Она хотеть, чтобы хорошо быть. Она говорить: не надо сын продавать. Надо сын учить. Корабль строить. Дом строить. Рыба ловить. Много-много делать… красивое. И дочь не только купец резать. Везти вещь на рынок. Деньги быть. Радость. Закон такой – нет. Но Большой мать говорить. Слушать кто – богатый. Я не слушать. Я думать, что сила иметь. И никто не бояться. А вышло иначе. Я проникаюсь невольным уважением к их Большой матери, леди-протектору, которая пытается изменить привычный уклад свирепых дочерей своих. Вряд ли это тоже просто. Не продавать сыновей. Торговать. Жить в мире. Разве боги войны не должны желать обратного? Как мне не хватает Кайя! Он бы объяснил. – Лаашья, сядь, пожалуйста. Здесь никого нет. И вряд ли кто-то появится. Она присела, скрестив руки на груди, вернее прикрыв пальцами рукояти ножей. Малейший шорох, и клинки оставят пригретые гнезда, чтобы поразить цель. – Леди не знать. Лаашья не думать пугать, но леди быть аккуратный. Купцы нанять охрана. И Лаашья их не трогай. Она жди. Месяц жди. И два. И три. Они думать, что нет Лаашья, и больше охрана не платить. И тогда Лаашья выходить. Всех резать. То есть она тоже считает, что наша светлость рано расслабилась? А пример жизненный, и надо бы прислушаться к умным людям. – А бедные у вас есть? Им помогают? Лаашья задумалась. Ее смуглое лицо было словно сшито из лоскутов, соединенных шрамами-швами. – Семья кормить каждый в семья. Сестра иметь корабль. Сестра давать кусок добыча семья. И кусок брать сам. Останется – делить. Семья строить дом всем. В дом жить старый. И дети. Старый растить детей. Песни петь. Учить. Семья слабый – кормить мало. Семья сильный – много. Старший сестра судить, кто делать не так… Что ж, своеобразно, возможно, эффективно, но совершенно понятно, что нашей светлости не подходит. Кажется, пришла пора познавать окружающий мир. И желательно бы в соприкосновении с этим миром. Проснулась наша светлость с легкой мигренью – подозреваю, скопившимся за ночь мыслям попросту тесно было в голове, – но в настроении бодром, готовом к подвигам. Благо имелось, куда энергию приложить: прошения принесли в сундуках. Солидных таких сундуках, окованных железом. Я попробовала один такой приподнять. Тяжелый. И вот что со всем этим добром делать? – Это за последние полгода, – сказала Ингрид, откидывая крышку. Пахнуло плесенью. Бумаги, которыми сундук был забит до отказа, отсырели. На некоторых поплыли чернила. И это только те, которые лежали наверху. Что будет, если копнуть глубже? Я взяла несколько листов. …прошу… ходатайствую… взываю о милосердии благородных дам… …оказать помощь в связи с утратой кормильца… …выделить средства на обучение… …постройку дома…