– Доброй ночи. – Тисса на всякий случай отступила от кресла. – Гавин сказал, что вы… заболели. И нужна моя помощь. Вы можете встать? А когда тан злится – она как-то сразу поняла, что их сиятельство и вправду очень-очень злы, – глаза его становятся серыми. – Вы замерзли. И если не согреетесь, то умрете, – добавила она совсем тихо, испытывая одно желание – сбежать. – А ты, значит, погреть пришла? Вот как с этим человеком нормально разговаривать? Надо успокоиться. Больные люди грубят, потому что им больно. Так мама говорила. А тану, судя по всему, больно постоянно. Наверное, это возрастное, он уже немолодой. Но Тисса потерпит. Ее долг – заботиться о муже. Хотя он явно против. – Греть будет ванна. И вино. Горячее. Их сиятельство все-таки соизволили подняться. От помощи Тиссы отмахнулись, пробурчав: – Ванна. Вино. Женщина. А я не в состоянии… – Что «не в состоянии»? – Ничего не в состоянии. Позор. Гавин! К счастью, Гавин появился вовремя, чтобы удержать тана от падения. Ну не в одиночку… Все-таки зачем тан таким большим вырос? Это крайне непредусмотрительно с его стороны. Может, поэтому в балладах часто упоминают об изящном сложении героев? Таких, наверное, тащить легче. И коням в том числе. Над ванной поднимался пар, и Тисса проверила воду. Ну конечно, оставалось их сиятельство только сварить. Ведь сказано же было – теплая, а не горячая. Мама предупреждала, что если вода будет слишком горячей, то сердце может не выдержать. А у него и так слишком часто бьется. Пришлось разбавлять холодной. Их сиятельство стояли, упираясь руками и лбом в стену. Хорошо, что не говорили ничего под руку. – У вас голова не кружится? – Тиссе, кажется, удалось достичь нужной температуры. – Кружится. – Тошнит? – Уже нет. Ребенок, иди спать. Я сам управлюсь. Во-первых, вряд ли управится, во-вторых, Тисса всерьез сомневалась, что сумеет заснуть. – Вы ведете себя безответственно. – Говорить следовало уверенно, но голос предательски дрожал. – И если вы отказываетесь от помощи доктора, то терпите мою. Вот у мамы получалось разговаривать с больными, ее все слушались, даже папа. Правда, он вечно ворчал, что сам разберется… а мама отвечала, что еще не готова стать вдовой. – Раздевайтесь, – сглотнув, велела Тисса. – Для тебя – с удовольствием. Ох, это не только неприлично. Это недопустимо! Особенно если с удовольствием. Правда, оказалось, что руки их сиятельства не слушаются, и Гавину пришлось стаскивать грязную куртку, а потом и рубашку. Тисса поспешно отвернулась. Однажды она видела папу без рубашки. Но это было давно. И папа – это же совсем-совсем другое… если бы не разбитый затылок тана, которым предстояло заняться, Тисса немедленно бы вышла. А получалось, что уйти нельзя. Кто бросает дело недоделанным? И температуру воды следует постепенно повышать. Их сиятельство в ванну не забрались, рухнули, выплеснув половину воды на пол и на Тиссу, – ночная рубашка тотчас прилипла к ногам. А тан заорал: – Горячо! – Сидите. Вам так кажется. Вы просто промерзли насквозь. Тиссе пришлось обернуться. Она пообещала, что смотреть будет только на затылок… ну некоторые обещания крайне сложно сдержать. Спину тана покрывали старые шрамы и свежие синяки темно-лилового, черного почти цвета. Густо. Плотно. Страшно. Как он вообще ходит-то? И не просто ходит, но, упершись руками в борта, пытается вылезти из ванны. – Пожалуйста, потерпите. – Тисса положила руки на плечи и поняла, что удержать его просто не сумеет. – Скоро жар пройдет. Вы должны прогреться. А я – осмотреть вашу голову. Его трясло то мелкой, то крупной дрожью, переходившей в судорогу. Но это – хороший признак. Мышцы отходят. Всегда больно, когда мышцы отходят. Их надо бы растереть… Тисса пытается, но это то же самое, что растирать камень. – Гавин, помоги, пожалуйста. Помогает. Сосредоточенно, не обращая внимания на шипение их сиятельства. И лучше бы кричал в самом-то деле… – Я добавлю горячей. Выдержите? Кивок. А пульс еще ускорился, но не настолько, чтобы бояться за сердце. – Ребенок… – Что? – Спасибо. – Не за что. Сейчас посидите, пожалуйста, смирно. Тиссе нужны были таз, тряпка и ножницы, потому как она подозревала, что просто расчесать слипшиеся волосы не выйдет. И оказалась права. Все спеклось в черно-бурый ком, который не желал размокать. Их сиятельство терпели молча. Лишь однажды попросили Гавина добавить горячей воды. Волосы вокруг рваной раны Тисса выстригала аккуратно, а когда достригла, тан – ну неймется ему! – оттолкнул руку и сам ощупал затылок. – Ты шить умеешь? – поинтересовался он. – Я пробовала… на овцах. К людям мама ее не допускала. – Хорошо. Представь, что я овца. – Скорее уж баран, – не удержалась Тисса и поспешно добавила: – Овца – девочка, а вы… – Мальчик. Мальчик-баран. Примерно так себя и чувствую. В кофре, который принес Гавин, имелся набор игл разной формы и толщины, шелковые нити, ножи и даже струнная пила – ее Тисса только на картинках и видела. – Извини, но я буду ругаться. И тан сдержал слово. К счастью, рана была не такой и длинной, Тисса в пять стежков уложилась. Страшнее всего было прокалывать кожу в первый раз. И она все медлила, уговаривая себя, что это все равно надо сделать, даже если будет больно. А больно будет, потому что Тисса не умеет шить и руки у нее трясутся, но отступать некуда. Второй стежок дался легче. А на третьем тан сказал что-то такое, отчего Тисса едва иглу не выронила… и перестала его слушать. – Все, – объявила она, отрезая нить. – И вам пора выбираться из воды. – Сейчас. – Он опять сунул пальцы в волосы, точно проверяя, хорошо ли сделана работа. – Ребенок, глянь, пожалуйста, что у меня за ухом. Жжется… Он наклонился, чтобы Тиссе было лучше видно. Не за ухом – на шее. Красное пятно, размером с медяк. Яркое такое… круг и перекрещенные мечи. – Это… – Тисса поняла, что сейчас расплачется. – Это клеймо… Кто-то ударил их сиятельство по голове. Подло. Сзади. И когда тан потерял сознание, избил. Но показалось мало. Еще и клеймо, которое рабам ставят. И это же навсегда! Как можно быть настолько жестоким? – Клеймо, значит. – Тан накрыл ожог большим пальцем. – Вот с-с… сволочи. Ничего. Я злопамятный. Найду – сочтемся. Так, о том, что тут было, никому. Ясно? Тисса хотела ответить, что само собой не собирается никому рассказывать, и вовсе не потому, что их сиятельства боится. Но вместо слов получился всхлип. И тан обернулся.