Вкусно запахло пряным. Князь сглотнул слюну: – Долго ли ещё? – Что, проголодался? – усмехнулся сараш. – Ясное дело, натруженное тело подмоги хочет. Ловко ты его, с первого раза, молодец. – Это ребятишки твои молодцы. Не выволокли бы на берег – ушёл бы. Здоровенный, чертяка. – Главное – первый удар верной рукой. Ну, добычу положено отметить. Чтобы и впредь везло. Выпей, княже. Дмитрий принял глиняную плошку. Вдохнул крепкий можжевеловый аромат, глотнул: ободрало глотку тёплым огнём, кровь побежала веселее. – Крепка, – сказал севшим голосом и с удовольствием допил. Смотрел на задумчивую речушку, на колышущиеся едва камыши. Констатировал: – Хорошо… А охоту я не люблю. Суета эта, загонщики, бояре с челядью. Морды красные, жадные. Только и ждут, что рогатина сломается, что медведь одолеет, а не я. Да и жалко его, мишку. Как на задние лапы встанет – чистый человек. – Не твоё это. – Смертоубийство для развлечения – не моё. Рыбалка – она честнее. Вот так, острогой: одного взяли – и достаточно. А не сетью поперёк речки, всю рыбу подряд выгребать. – Я говорю – всё не твое, – задумчиво сказал Хозяин, – и охота, и бояре, и время не твоё. Скучаешь по своему времени, княже? Дмитрий ответил не сразу: – Нет. Там гнусных рож и обмана гораздо больше. – Значит, другое гнетёт. – Понимаешь, бессилие моё всю душу выело. Я ведь сразу после того, как мы с булгарами четыре года тому монголов обратно в степь загнали, по князьям поехал. Объяснял, уговаривал: вернутся враги, да сильнее будут вдесятеро. Объединяться надо, с междоусобицами завязывать, готовиться. Булгары гораздо умнее нас. Побратим мой, Азамат, со своим куренем на службу к ним ушёл, откочевал на булгарскую границу. Так рассказывал: по всем южным рубежам земляные валы насыпают, засеки делают, крепости ставят. По Уралу, Кондурче, по Белой реке. Готовятся, словом. А мы, как всегда: авось пронесёт. Не пронесёт. Не послушали меня князья. Черниговский сразу взвился: мол, Дмитрий Добришский за Владимир хлопочет, под его руку всех исподволь подмять мыслит. Не бывать тому, чтобы один князь всей Русью владел, у каждого – своя гордость, свой интерес. Рязанцы – те давно сами ничего не решают. Считай, часть Суздальской земли. А сам Юрий Всеволодович, великий князь Владимирский, меня в другом подозревает: мол, я на эмира стараюсь. Юрий-то давно с булгарами соперничает, спорит за торговые пути. Звон золота ему все иные звуки заглушил. Не слышит набата. Хозяин сарашей слушал внимательно, сочувственно кивал. – Ладно, что это я, – спохватился Дмитрий, – отдыхаем же, а я – о делах. Всё, не хочу больше. Откинулся на подстеленный дружинником лапник, посмотрел в небо. Заметил: – Так и не улетел орёл-то. Не выглядел добычу. Неужели все зайцы в полях кончились? – Говорю же: не за зверем он охотится. Другого ждёт, – сказал Хозяин. – Жарко сегодня, – Дмитрий сел, вытер пот с лица, – пойду, искупаюсь. Стянул рубаху тонкого фряжского полотна, скинул сапоги и портки. Пошёл к воде. Попробовал воду ногой: у берега она была нагретая. Вдохнул, набирая воздух, и прыгнул: прохлада смыла пот с разгоряченного тела и надоевшие заботы с души. Вынырнул, в пять гребков одолел узкую протоку, вернулся на середину. На берегу стоял гридень Воробей, смотрел внимательно за князем, готовый в любой миг броситься на помощь, если понадобится. Сарашата позвали Хозяина: что-то у них не ладилось с коптильней. Старик ушёл, ворча. Дмитрий лежал на спине, едва шевеля руками. Было легко, как в детстве: чистое небо (чёрный крестик орла Димка старался не видеть), тихая река, пустая до звона голова. Ни грозных монголов, ни списка закупок для ремонта городской стены. Только вкусные запахи с берега да дробь дятла в ближнем сосняке. Будто на выезде дедушкиной университетской компании на Ладогу, под Петербургом. Хорошо… Сильный всплеск вернул к настоящему, заставил биться сердце. Дмитрий открыл глаза: чёрный орёл падал вниз, обречённо сложив крылья. Поднял голову: гридень лежал в прибрежной воде, из спины торчала оперённая стрела. И – тихо. Только тишина эта перестала быть безопасной. Нырнул беззвучно. Плыл, пока ноги не нащупали глинистое дно. Пошёл к берегу, напряжённо вслушиваясь в шелест камышей. Наклонился над телом дружинника, потрогал древко. Глубоко стрела вошла, в самое сердце. Уловил боковым зрение какое-то движение, распрямился – и захрипел. Шею обожгла колючая петля аркана, затянулась так, что померк свет. Август 1227 г., Тангутское царство