– Не помню, – соврал темник и поморщился, будто раскусил гнилой орех, – наверное, глупая сказка, которой утешаются слабые народы Запада. – Может, и сказка, – задумчиво сказал Тэмуджин, – я хотел бы, чтобы спустя века обо мне рассказывали подобные легенды. Не про то, как я жёг города и повергал к своим ногам бесчисленные царства. А о том, как я скакал на золотом коне к победе, с верными друзьями рядом. – К чему ты заговорил о легендах? – осторожно спросил темник. – У тебя впереди ещё много лет для жизни и новых свершений. – Врёшь, – вздохнул Чингисхан, – это тебе не к лицу, ты же не придворная шваль, текущая лестью, словно гноем. Ты – боец. Стань таким Золотым Багатуром. Солнце рождается на востоке и распространяет свет повсюду, стремясь на запад. Приведи мои полки к последнему морю, темник. Империя должна жить. Но жить не войной и кровью, а покоем и счастьем подданных. Субэдэй молчал, удивлённый. Тэмуджин нащупал продолговатый предмет, лежавший у его постели. Передал нойону: – Посмотри. Субэдэй осторожно развернул шёлк. Увидел узкий, слегка изогнутый клинок. Рукоять из почерневшей от древности бронзы в виде приготовившейся к атаке змеи, золотой шар навершия. Удивился: – Что это? Необычная работа. Никогда не видел подобного, а я держал в руках множество мечей: китайских и хорезмийских, персидских и сирийских. Какой мастер сделал его? – Думаю, прошли тысячелетия с того дня, когда его выковали из небесного железа, не знающего ржавчины, – ответил хан, – я нашёл его на берегу реки полвека назад. А может, он нашёл меня. Это – Орхонский Меч. Субэдэй поразился: – Значит, не сказка? Он существует? Меч, приносящий владельцу победу в любой битве. – Конечно, сказка, – сердито сказал хан, – победу в битве приносят мудрый замысел полководца, дисциплина и храбрость бойцов. Или ты думаешь, что я покорил полмира только благодаря этой железяке? – Разумеется, – поспешил согласиться темник. Аккуратно завернул клинок обратно в шёлк и протянул хану. – Нет, – покачал головой Тэмуджин, – забери и лично проследи: когда я умру, пусть Орхонский Меч положат в мою могилу. Да сокроет место её вечная тайна, чтобы не было соблазнов найти её ни у кого, включая моих сыновей. Может, тогда они попробуют править разумом, а не только воинской доблестью. Империи создаются мечом, но процветают в веках с помощью иного – или погибают. Я всё сказал, Субэдэй-багатур, сын урянхайского кузнеца, великий полководец. Прощай. Темник согнулся в поклоне и попятился к выходу, не смея повернуться к хану спиной. Вышел, прижимая к боку свёрток. Обессиленный Тэмуджин откинулся на ложе. Закрыл глаза. Раскинув руки, Великий Хан взлетал в небо, а навстречу ему падал чёрный орёл. Август 1227 г., болота сарашей, Добришское княжество Сарашонок аккуратно положил на кочку короткий лук и пучок стрел. Повалился на изумрудный мох – и аж застонал от удовольствия, вытянув уставшие ноги в лыковых лапоточках. – Ох, мягко как! Слышь, городской, у вас в Добрише, небось, на таких перинах только бояре спят? Чего стоишь пнём? Ложись, отдохнём пока. Молодой гридень с сомнением посмотрел на мох, потрогал сапогом. – Да ну. Ещё змея какая выползет да ужалит. – Не трусь, городской, – засмеялся болотник, зашмыгал веснушчатым носом, – авось побрезгует. Ты же невкусный, печкою копчённый. Куда вам до нас, лесных: мы привыкшие к ветру, приволью, воздухом чистым! Дружинник осторожно присел. Ему было не по себе: от шестичасового перехода по трясине на болотоступах до сих пор покачивало. Слушал вполуха, как сарашонок нахваливает вольное житьё: – …да ещё голубика, брусника. Клюква скоро пойдёт. Грибы опять же. Вечером выйдешь из землянки – лягухи поют, красота! – Дурной ты, болотник, и в грибах не разборчивый. Лягушки только квакают. Ты, небось, и не слыхал, как добрые люди поют. – Э-э, не скажи! Иная лягуха получше вашего дьяка на клиросе выводит. И каждую опознать можно. Вот гляди. Сарашонок сложил хитрым манером ладони и зачмокал: «Куач! Куач!» – Это жёлтобрюхая хвастается, что водяных жуков наелась. А вот ещё, слушай. Надул щёки и выдал низкий звук: «Урр! Урр!» – А это жабий мужик самочку подзывает, – пояснил болотник. – Тише. А то на твой зов все лягушки, любовью томимые, примчатся да уволокут тебя в трясину. Зацелуют этакого красавца до смерти. Сарашонок хохотал так, что чуть все веснушки не отвалились. Гридень тем временем разглядывал непривычно лёгкие камышовые стрелы. Хмыкал, трогая наконечники из рыбьей кости. – Такой ерундой кольчугу не пробьёшь. – А где ты видел гуся в кольчуге? – заулыбался болотник. – Железные наконечники тоже имеются. Только дорогие они, Хозяин для особого случая выдаёт. Вот когда мы с князем Дмитрием ваш Добриш от татарвы отбивали, так мне целых пять штук досталось. Я двух до смерти приложил, а уж потом обычными пулял, костяными. – Ты в штурме Добриша участвовал? – уважительно спросил дружинник. – А как же! Мне тогда тринадцать лет минуло, воин уже. А потом в булгарскую землю ходили, Субэдэя монгольского били. Сам дядя Хорь нас в бой водил, – похвастался сарашонок. Дружинник вздохнул завистливо. Над болотом разнеслись странные курлыкающие звуки: три, после паузы – два, и потом подряд, без счёта. – Пошли, – сарашонок поднялся, отряхнул портки, – зовут. Князь Дмитрий сома бить отплывает. Грести придётся, Воробей. Горожанин кивнул. Потом спохватился: – Откуда прозвище моё знаешь? Я же не назывался тебе. – Так рожок всё сказал, – усмехнулся болотник, – твой десятник тебе привет передал, а наш трубач выдудел. Воробей торопливо натянул болотоступы и поплёлся вслед за резвым сарашонком, удивлённо качая головой. Всё-таки странные они, эти болотники. По-лягушачьему могут, простым рожком целую историю выдувают. И никто сарашам не указ, даже сам Дмитрий им – друг, а не князь. * * * Челн скользил неслышно, деликатно раздвигая зелёную ряску. Был он новодельный: не долблёный, а собранный из тонких смолёных досок. Сам добришский князь уговорил булгарских купцов подарить лёгкий кораблик, за что сараши Дмитрия очень хвалили. Такой-то гораздо сподручнее перетаскивать из болота в речную протоку, коли понадобится. Хозяин сарашей, сморщенный и тёмный, как старый гриб, поглядел вверх. Сказал: – Не к добру эта птица. На месте висит, будто гвоздём приколоченная. – Добычу высматривает, – предположил Дмитрий, – зайчишке какому-то сегодня не повезёт. – Такой огромный орёл и барана утащит. Только он нынче не за зверем охотится, а за душой. Тяжела душа: видать, крови много на ней. Потому самого большого послали. И когти, что персидские ножи: длинные, кривые. А то выскользнет добыча, землю пробьёт да в такое место провалится, о каком и думать страшно. – А кто послал-то? – подначил Дмитрий. – А как тебе нравится, так и называй, – пожал плечами хозяин, – имён у него много, ни на одно не обижается. Твой побратим Азамат его Всемилостивым называет, попы ваши – по-иному. Но, думаю, нынче прозвание Тенгри ему самое подходящее. – Откуда знаешь? – Не знаю. Чувствую. Князь положил руку на наборный пояс – звякнул металл. – Покажи, – попросил хозяин. – Да что ему будет? – усмехнулся Ярилов. – Железяка и есть. Хожу с украшением, как девка какая. Сараш молча схватил Дмитрия за запястье, оглядел браслет древней работы из переплетённых бронзовых змей. Кивнул довольно: – Хорош подарок змея Курата. От хроналексов тебя бережёт. Пока на тебе – Стерегущие Время тебя своим колдовством не найдут, не увидят. Если что случится – позеленеет. Носи всегда, не снимая. Князь потянулся, хрустя косточками. Улыбнулся: – Хорошо тут у вас. Тихо. И просителей не видать, и бояре в ухо не ноют про обиды. – Хлопотно, княже? – И хлопотно, и тошно. То скотина дохнет, то мытарь проворуется. Дожди невовремя – жито гниёт; сушь – жито горит. А то пожары. Две деревеньки спалило, а чем выручать? Сколько в казну ни тащу, глядь – опять пуста. – Да уж, – усмехнулся сараш, – а ты думал, князья – они только сабелькой помахивают да ворога побеждают? – Ничего я не думал. Сам знаешь: я в правители не рвался, так уж судьба легла.