– Враньё это всё про судьбу, – назидательно сказал старик, – давно жили в жаркой земле у синего моря люди-ахеяне. Так они выдумали себе трёх старух, будто те нить жизни прядут. Именем рыбьим ещё их обозвали. Сайрами, что ли. Или мойвами? – Мойрами, – сказал Дмитрий, едва сдерживая улыбку. – Во! Точно. Да всё равно ерунда это. Человек сам себе судьбу творит: хлипкую, как паутинка, либо прочную, что тетива. – Или как канат. – Верно, – кивнул Хозяин, – Канат – это имя такое у кыпчаков, означает «надёжный». – И откуда вы, сараши, всё знаете, – в какой уже раз удивился Дмитрий, – грамоте не обучены, книг в жизни не видали. У вас и письменности-то нет. – А зачем нам грамота? Всё, что было сказано или подумано, или будет размыслено, без разницы – всё узнать можно. Просто надо знать, как. На берегу появился болотник. Замахал руками, показывая направление. – Ладно, заболтались мы, – сказал Хозяин, – попробуй острогу, по руке ли? Князь поднялся, упёрся ногами в борта лодки. Взвесил толстое древко в четыре локтя длиной, с зазубренным трезубцем на конце. Остался довольным. Кивнул молчаливым гребцам: – Осторожнее теперь. Вёслами не хлопайте, спугнёте. – Не спугнут, – вмешался сараш, – он нынче наелся, сытый да сонный. Хоть кукарекай – и усом не поведёт, из омута своего не выберется. Жена его икру отметала да уплыла, а он гнездо стережёт. – И как выманим? – Есть способ, – подмигнул Хозяин, – сом – животина страшно любопытная. Только бей сразу, второй попытки не будет. Он здоровенный, пудов на десять. Давеча козлёнок на водопой пришёл – только его и видели. Утащил и сожрал. Князь переместился на нос. Поднял обеими руками тяжёлое орудие и стал вглядываться в прозрачную воду, где неспешно шевелились длинные водоросли – будто водяной бороду полоскал. Сараш достал деревянную штуку хитрой формы – квок. Хитрым движением шлёпнул по воде: раздался странный звук. Ещё раз, и ещё. – Сейчас явится выяснять, что за странное чудище в его владения заплыло да так неуважительно тявкает. Князь увидел тёмный силуэт – будто толстое бревно всплывает к поверхности – и занёс острогу. * * * Тихо потрескивал костёр, пылая невидным в солнечным свете пламенем. Бурлила вода, неспешно крутились куски белого сомовьего мяса. В сторонке парни суетились у огромной туши речного царя, отрубали топорами жирные пласты для коптильни. Хозяин сарашей подошёл к котлу с готовящейся ухой. Вытащил из рукава связку сухих трав, пошептал над ней, бросил в варево. Вкусно запахло пряным. Князь сглотнул слюну: – Долго ли ещё? – Что, проголодался? – усмехнулся сараш. – Ясное дело, натруженное тело подмоги хочет. Ловко ты его, с первого раза, молодец. – Это ребятишки твои молодцы. Не выволокли бы на берег – ушёл бы. Здоровенный, чертяка. – Главное – первый удар верной рукой. Ну, добычу положено отметить. Чтобы и впредь везло. Выпей, княже. Дмитрий принял глиняную плошку. Вдохнул крепкий можжевеловый аромат, глотнул: ободрало глотку тёплым огнём, кровь побежала веселее. – Крепка, – сказал севшим голосом и с удовольствием допил. Смотрел на задумчивую речушку, на колышущиеся едва камыши. Констатировал: – Хорошо… А охоту я не люблю. Суета эта, загонщики, бояре с челядью. Морды красные, жадные. Только и ждут, что рогатина сломается, что медведь одолеет, а не я. Да и жалко его, мишку. Как на задние лапы встанет – чистый человек. – Не твоё это. – Смертоубийство для развлечения – не моё. Рыбалка – она честнее. Вот так, острогой: одного взяли – и достаточно. А не сетью поперёк речки, всю рыбу подряд выгребать. – Я говорю – всё не твое, – задумчиво сказал Хозяин, – и охота, и бояре, и время не твоё. Скучаешь по своему времени, княже? Дмитрий ответил не сразу: – Нет. Там гнусных рож и обмана гораздо больше. – Значит, другое гнетёт. – Понимаешь, бессилие моё всю душу выело. Я ведь сразу после того, как мы с булгарами четыре года тому монголов обратно в степь загнали, по князьям поехал. Объяснял, уговаривал: вернутся враги, да сильнее будут вдесятеро. Объединяться надо, с междоусобицами завязывать, готовиться. Булгары гораздо умнее нас. Побратим мой, Азамат, со своим куренем на службу к ним ушёл, откочевал на булгарскую границу. Так рассказывал: по всем южным рубежам земляные валы насыпают, засеки делают, крепости ставят. По Уралу, Кондурче, по Белой реке. Готовятся, словом. А мы, как всегда: авось пронесёт. Не пронесёт. Не послушали меня князья. Черниговский сразу взвился: мол, Дмитрий Добришский за Владимир хлопочет, под его руку всех исподволь подмять мыслит. Не бывать тому, чтобы один князь всей Русью владел, у каждого – своя гордость, свой интерес. Рязанцы – те давно сами ничего не решают. Считай, часть Суздальской земли. А сам Юрий Всеволодович, великий князь Владимирский, меня в другом подозревает: мол, я на эмира стараюсь. Юрий-то давно с булгарами соперничает, спорит за торговые пути. Звон золота ему все иные звуки заглушил. Не слышит набата. Хозяин сарашей слушал внимательно, сочувственно кивал. – Ладно, что это я, – спохватился Дмитрий, – отдыхаем же, а я – о делах. Всё, не хочу больше. Откинулся на подстеленный дружинником лапник, посмотрел в небо. Заметил: – Так и не улетел орёл-то. Не выглядел добычу. Неужели все зайцы в полях кончились? – Говорю же: не за зверем он охотится. Другого ждёт, – сказал Хозяин. – Жарко сегодня, – Дмитрий сел, вытер пот с лица, – пойду, искупаюсь. Стянул рубаху тонкого фряжского полотна, скинул сапоги и портки. Пошёл к воде. Попробовал воду ногой: у берега она была нагретая. Вдохнул, набирая воздух, и прыгнул: прохлада смыла пот с разгоряченного тела и надоевшие заботы с души. Вынырнул, в пять гребков одолел узкую протоку, вернулся на середину. На берегу стоял гридень Воробей, смотрел внимательно за князем, готовый в любой миг броситься на помощь, если понадобится. Сарашата позвали Хозяина: что-то у них не ладилось с коптильней. Старик ушёл, ворча. Дмитрий лежал на спине, едва шевеля руками. Было легко, как в детстве: чистое небо (чёрный крестик орла Димка старался не видеть), тихая река, пустая до звона голова. Ни грозных монголов, ни списка закупок для ремонта городской стены. Только вкусные запахи с берега да дробь дятла в ближнем сосняке. Будто на выезде дедушкиной университетской компании на Ладогу, под Петербургом. Хорошо… Сильный всплеск вернул к настоящему, заставил биться сердце. Дмитрий открыл глаза: чёрный орёл падал вниз, обречённо сложив крылья. Поднял голову: гридень лежал в прибрежной воде, из спины торчала оперённая стрела. И – тихо. Только тишина эта перестала быть безопасной. Нырнул беззвучно. Плыл, пока ноги не нащупали глинистое дно. Пошёл к берегу, напряжённо вслушиваясь в шелест камышей. Наклонился над телом дружинника, потрогал древко. Глубоко стрела вошла, в самое сердце. Уловил боковым зрение какое-то движение, распрямился – и захрипел. Шею обожгла колючая петля аркана, затянулась так, что померк свет. Август 1227 г., Тангутское царство Вошла в шатёр, не глядя на согнутые спины свиты. Села на богатый трон, украшенный цзинскими мастерами – весь в золочёных драконах, с боковыми столбиками в виде замерших перед прыжком львов. Слишком просторно на сиденье одной: трон предназначался для двоих, великого хана и его старшей жены. Одиноко на таком… К этим глазам, подобным звёздам, стремился вернуться Тэмуджин из походов. Запах этих волос мечтал вдохнуть, замерзая в зимней степи. И возвращался. И вдыхал… Четырёх сыновей породили эти бёдра. Уже не заструится горячая кровь по жилам, не забьётся сердце, не наполнится тихой нежностью и благодарностью за полвека любви. Ушёл. Опять ушёл в дальний поход, даже не обернувшись в седле. И не вернётся больше: будет ждать у огня в небесной юрте, согревая для неё ложе. Как она когда-то согревала, прислушиваясь: не зазвучат ли копыта его коня в ночи? Жди меня, Тэмуджин. Я скоро приду. Только управлюсь с делами здесь, чтобы оставить в порядке тобой построенный дом. Жди меня, свою маленькую Бортэ – цэцэг, свой цветок… Всё так же глядя поверх голов, сказала твёрдо: – Никто не должен знать о случившемся, пока мы не возьмём Чжунсин и не приведём тангутов к покорности. Кто посмеет говорить о смерти хана за стенами этого шатра – лишится языка вместе с головой. Нукеры, вы слышите меня? Пусть ваши мечи не знают пощады к болтунам. Три мрачных воина в чёрных латах, темник хишигтэна и его начальники дневной и ночной стражи, кивнули и приложили ладони к сердцу в знак готовности исполнить приказ. – Дальше. Хишигтэну поручаю я похоронить тело Чингисхана так, чтобы ни люди, ни звери, ни звёзды небесные не знали о месте могилы. Как это исполнить, вам известно. Подозвала младшего сына: – Толуй, отныне ты – блюститель отцовского трона, имеющий власть над войском и всей страной. И будешь им, пока великий курултай не изберёт нового владыку. Завтра же отправь гонцов во все концы, чтобы созвать братьев твоих и племянников, всех нойонов и военачальников. Всех, кому Великая Яса даёт право голосовать. Толуй поклонился: – Я сделаю всё, как сказано тобой и как заповедано отцом, госпожа. – На рассвете служители Тенгри проведут необходимый ритуал, и ты сядешь на этот трон. А если курултай так решит, то и останешься на нём.