— Инструкция. Гузь мрачно посмотрел на девочку. Она была прелестной — старше своих лет, с оформившейся грудью, голубоглазая, с двумя русыми косичками и привлекательным лицом. На щеке её был свежий шрам. — Как звать? — спросил Гузь. — Аля, — повторила она, неотрывно глядя ему в глаза. — Тебя уже ебали, Аля? — Я не проёбано. — Это хорошо! Что тебе, Аля, разорвать — пизду или жопу? Девочка смотрела спокойно: — Я лучша отсасо тебя. — Отсосать? А ты умеешь? — Умео. — Умео? Хао! — рассмеялся есаул, расстёгивая ширинку. — На колени, Алька! Девочка опустилась перед ним на колени. — Руку сюда давай. Она протянула ему руку, он взял бластер, включил. Бело-голубой луч загудел над русой головкой девочки. — Если одним зубком заденешь моего юла бриннера — отрежу руку! — предупредил Гузь. Другой рукой девочка взяла и направила в рот его напрягшийся член. Голова её ритмично задвигалась. Мужественное лицо Гузя не изменилось. Облизав верхнюю губу, он перевёл взгляд своих белёсых глаз на Лю: — Дети войны, а? — Их много, — серьёзно кивнул Лю. Девочка делала своё дело с толком. Щёки есаула заалели, рот раскрылся. Он чаще задышал. Обтянутый пятнистыми, серо-чёрно-зелёными штанами зад его ритмично задвигался, луч бластера задрожал. Команда дознавателей СБ ДР спокойно ждала своего командира. — О, да, да, да, ебёна ма-а-а-ать! — прорычал есаул, выпуская детскую руку, и замер. Девочка застыла, глотая сперму есаула и шумно дыша носом. Затем медленно, с чмоком выпустила фаллос изо рта. Выдохнула, облизала свои покрасневшие губы и жадно задышала. Есаул Гузь выключил бластер. — Аля… — повторил он, убирая член и застёгиваясь. Стоя перед ним на коленях, девочка подняла на него свои голубые глаза. — Ты хорошо сосёшь. Кто научил? — Никото. — Самоучка, бля? — хохотнул раскрасневшийся есаул. — Что с тобой делать, дочь врагини народа? — Отпуск, уходо, — попросила она. Гузь вздохнул, глянул в невозмутимые чёрные щёлки глаз капитана Лю. — Ты же знаешь, Аля, служба безопасности никого из арестованных врагов просто так не отпускает. И их родственников — тоже. — Знаён. Есаул задумался ненадолго. — А ты в Бога веришь? — Бого уверо. Мамо веро. Науч. — Тебя науч? — Науч. — Хао. Покажи мне, атеисту, где ваш Бог живёт. Девочка наморщила красивые чёрные брови. — Ну, живо! Где Бог? Она подняла палец кверху: — Там Бого. — Живёт? — Живот Бого. — Закрой глаза, когда говоришь о Боге. Она закрыла глаза. Есаул нажал кнопку активации бластера и молниеносным, точным движением отсёк ей указательный палец. Девочка дёрнулась головой и плечами. И посмотрела на свою руку. — Ну вот… — Гузь поднял обрубок палец с пола, понюхал обуглившийся срез. И швырнул палец в контейнер. — Это, Аля, на память о встрече. Тебе и нам. Девочка молча смотрела на обрубок своего пальца. Покрывшийся запёкшейся плотью, он слабо дымился. — Ты чего, боли не чувствуешь, дебилка? Девочка молчала. Он тронул её носком сапога: — Чего молчишь? Она молча рассматривала свою покалеченную руку. — Разбомблённая, — произнёс ушастый белорус. — Таких много, — невозмутимо заключил Лю. — Вали отсюда. — Гузь снова тронул её. Девочка встала. — Амат! Отопри ей. Алтаец отпер ключом тамбурную дверь, открыл. Аля шагнула в тамбур. Дверь за ней захлопнулась, щёлкнул замок. В тамбуре было сумрачно, промозгло, качало, пахло креозотом и сортиром. На стопкране нарос иней. Прижимая раненую руку к груди, Аля взялась другой за холодную ручку, повернула и вошла в пространство, где было чуть светлее и теплее, чем в тамбуре. И воняло не сортиром, а переселенцами. В вагоне № 13, четвёртого класса, ехали малоимущие, возвращающиеся после войны на свои места. Сидели тесно, семьями, в зимней одежде, с вещами. Здесь русской речи было много. Люди выпивали, празднуя возвращение домой. — Тю, девка! — весело заметил её подвыпивший пучеглазый мужик в распахнутом тулупе. — Ты чего, в сортире ехала? Али в тамбуре? Зайцем? — Зайчихой! — сказала круглолицая жена мужика, сочно откусывая от яблока. Их семейство занимало две лавки, последние перед тамбуром и сортиром. На корзине была расстелена сложенная вчетверо скатерть, и на ней лежали сало, хлеб и яблоки. Большую оплетённую бутыль с самогоном мужик держал на коленях, как ребёнка. — Ши-Хо, — показала палец Аля. — В Ши-Хо была? — перестал смеяться мужик. — Ши-Хо.