– Не то чтобы… – Объясните, что вы имеете в виду. – Недавно по известному нам с вами делу мне довелось побывать у принца Конде. Там я познакомился с очень приятным молодым дворянином. И вспомнил, что несколько лет назад герцогиня ходатайствовала перед принцем о пятнадцатилетнем юноше, которого благодаря ей приняли в армию под его командование. Тут следует уточнить, что великий полководец принц Конде, сначала выступавший на стороне королевы и Мазарини, и даже помогший им выехать из Парижа, позже из-за своей дерзости по отношению как к кардиналу, так и к самой Анне Австрийской, был арестован и заключен в Венсенскую тюрьму. Но это только заставило еще больше разгореться междоусобную войну, теперь уже возглавляемую сестрой принца Конде герцогиней де Лонгвиль. Этот период даже получил в истории название «Фронда Конде». Мятежники требовали освобождения принца, и королеве пришлось пойти на уступки. Но у принца были отобраны замки и все обещания, данные ему королевой, оказались обманом. Поэтому он возглавил новый мятеж против Мазарини. Его активно поддерживали испанцы. И во многом благодаря им Фронде удавалось еще держаться. Однако со временем почти все аристократические союзники покинули Великого Конде. Но вернемся к рассказу Анри. – До этого мальчик жил в имении Лабранш. Он получил дворянское воспитание, знает несколько языков. Во время его нахождения в Лабранше к нему не раз приезжал один солидный господин – граф де Куси, которого он называет своим благодетелем. Также в разговоре со мной он упоминал знатную даму – герцогиню де Кардона, которую он, по его словам, любит как мать и которая помогла ему попасть на службу. Правда, он отметил, что всегда мечтал служить на море. Но герцогиня распорядилась его судьбой на свое усмотрение. Юношу этого зовут Жан Огюст Леонар де Лабранш. Он считает себя круглым сиротой и почему-то носит титул виконта. – Очевидно потому, что Лабранш – это виконтство? – невозмутимо спросил Арман. «Его хоть что-нибудь может вывести из себя?» – подумал аббат. Дело в том, что титул виконт чаще всего не даровался монархом, а переходил по наследству. Виконтами были все сыновья графа, но только старший после смерти отца получал графский титул. Дюамель-Дюбуа выжидающе смотрел на друга. Наконец тот поднялся, прошел по комнате, остановился у камина, спиной к Анри, и заговорил: – Это случилось, когда мы уже жили в Испании. За несколько лет до рождения Александрин, – глухим голосом произнес Арман. Потом, прохаживаясь по комнате, продолжал: – В октябре 1633 года мне выпала честь присутствовать на королевской охоте. Но день тогда выдался совсем неудачный для подобных развлечений. Двор выехал в лес на охоту, и вдруг начался ужасный ливень. Ища место, где бы укрыться, я направил коня в самую чащу. Весь промокший до нитки, наконец, набрел на какое-то жилище. Потом оказалось, что это был заброшенный дом местного блаженного – то ли отшельника, то ли сумасшедшего. Человек этот недавно умер, и его жилище пустовало. Но не в тот день. Подъехав ближе и спешившись, я обнаружил у коновязи гнедую кобылу. Идти мне больше было некуда, и я постучал. Открыла двери молодая женщина. Красивая темноглазая брюнетка. На вид ей было двадцать-двадцать два, не больше. Это все, что я знал в тот момент об этой незнакомке. Она явно обрадовалась моему визиту. Пригласила в дом, сказала, что тоже нашла это место, укрываясь от ливня и что очень напугана, потому что заблудилась и потеряла свою служанку. Уже темнело, дождь не прекращался, а наоборот – еще более усиливался. И все говорило о том, что предстоящую ночь нам придется провести в этой хижине. Незнакомка не пожелала называть свое настоящее имя, ограничившись вымышленным. Я же сказал, кто я. Комнат в доме было две, поэтому нам ничего не мешало разместиться на ночлег. Я рассчитывал хорошенько отдохнуть и выспаться. Но поверьте, Анри, когда просыпаешься среди ночи от того, что тебя одаривает ласками красивая обнаженная женщина, уже не до размышлений о супружеской верности. Я бы забыл о том случае, если бы не мальчик трех месяцев от роду, подброшенный мне спустя год в замок, и записка от его матери с просьбой приютить малыша, пока сама она находится в изгнании. Вы наверняка помните, что как раз тогда герцогиню за какие-то интриги выслали из страны… – А я-то все думал, что это она вас так осаждает! Но как вы узнали, что та незнакомка – Бланка де Кардона? – Утром заметил у нее на перчатке вышивку с инициалами. Я хорошо знаю геральдику и историю дворянских родов, вы же в курсе. – Ну да… А почему потом она не забрала мальчика и его воспитывали вы? – Я решил, что для виконта так будет лучше. И просто отказался возвращать ребенка герцогине. Огюст жил тайно в одном из моих имений, как вы уже знаете. Слухи о нем не должны были дойти до Анны. Поэтому в тайну его существования были посвящены не многие – всего несколько человек. А устроить жизнь Огюста во Франции тогда мне не составило труда. Моя семья жила в Испании, а сам я часто бывал здесь и виделся с сыном. – Юноша не знает, кто его родители, – проговорил Анри. – Во всяком случае, так он сказал мне. – Да, не знает, – подтвердил граф. – Для его же блага. – Ну ладно герцогиня. Но как вам удалось так тщательно скрыть существование внебрачного сына от жены? – Я вообще не очень-то посвящаю ее в свои дела. Вы же знаете ее характер. О том, что мне достался по наследству Лабранш, она не знает. Как я уже сказал, так будет лучше. Для всех. – Логично. А что сказала герцогиня, когда вы, по сути, отняли у нее сына? Граф говорил спокойно, негромким ровным голосом. – Она действительно хотела его вернуть. Писала мне несколько раз. Но однажды нам все-таки удалось поговорить. К моему решению она, кажется, отнеслась с пониманием. В какой-то момент даже испугалась за мальчика, решив, что ему может угрожать опасность со стороны графини. Но я успокоил ее, сказав, что Анна даже не догадывается о существовании виконта. Еще она радовалась, что мальчик похож на нее. Я занимался его воспитанием, дал ему прекрасное образование. Так что была ее очередь сделать что-нибудь для него. Она устроила его на службу и помогла занять полагающееся ему место в свете. Вот и все, пожалуй. Слушая его рассказ, аббат не переставал удивляться. – Я поражен, граф. И вы столько лет держали все это в тайне! – Я, можно сказать, исповедался перед вами. Теперь вы расскажете мне все что знаете? Однако аббат недаром был большим мастером интриг и знатоком человеческой психологии. Он понял, что граф хочет у него выпытать. – Ах, вот как, – засмеялся Анри. – Простите, Арман, но мне нечего вам рассказать. Я действительно не знаю о графине ничего такого, что имело бы для вас существенное значение. Граф смотрел недоверчиво. Но настаивать не стал. Было ощущение, что друг мягко и ненавязчиво от него отделался. – Мне всегда было жаль таких детей, – проговорил вдруг аббат. – У него есть родители, есть братья и сестры, а несчастный юноша считает себя сиротой и думает, что ему помогают совершенно чужие люди… – Теперь, когда мне грозит опасность быть убитым за мои политические убеждения, или умереть от сердечного приступа, у Огюста должен быть кто-то еще, кроме меня, ─ тихо сказал Арман, скрестив на груди руки и остановившись у окна. ─ Я собираюсь рассказать о брате Армэлю. Он поймет и поддержит, я в этом уверен. Будущее Огюста обеспечено – имение, а с ним и сорок тысяч ливров годового дохода, записано на него. – А дочери вы скажете о том, что у нее все это время был еще один старший брат? ─ медленно произнес аббат, чуть склонив голову и испытующе глядя на друга. Арман промолчал. _____________________________ * Имеется в виду царь Палестины Соломон. Суламифь – его возлюбленная. Глава 9. Эжени – Вот сука! – выругалась Александрин, глядя в окно. На баронессе было светлое длинное одеяние, скрывающее живот. Графиня, только что облачившаяся в платье и рассматривающая себя в зеркале, удивленно взглянула на дочь. – Что такое? – Да вот, смотрю… Анна тоже подошла к окну. Оказалось, к замку подъехали вернувшиеся с прогулки верхом Армэль и Эжени. Ночью прошел дождь, поэтому чтобы не испачкать в грязи сапожки, девушка попросила помощи у виконта. Тот снял ее с лошади и на руках понес к ступенькам. Эжени, одной рукой придерживая платье, другой даже обняла его за шею. – Нищая приживалка, а сколько наглости! – продолжала возмущаться баронесса, но ее мать уже снова стояла у туалетного столика и выбирала веер. Армэль поставил Эжени на ступеньки, и стоял к ней так близко, что это даже выглядело непозволительно. Они о чем-то говорили. Наблюдая за тем, как брат взял кузину ее мужа за локоть, Александрин вся извелась и бедняжку даже стошнило. Едва успела отбежать от окна. В ее положении это не удивительно, но раньше с ней ничего такого не происходило. Сейчас же рвало просто мучительно сильно. Графиня занималась делами, периодически ругала служанок за всякие пустяки, на которые в другое время даже не обратила бы внимания, высказывала недовольство портному, который снова не угодил ей с фасоном платья, критиковала блюда повара. Давно в ней не проявлялись так ярко эти черты ее характера, но сейчас она была как никогда прежде злая, высокомерная, несправедливая. Однажды даже собственноручно высекла провинившуюся девочку-служанку. Все терпели, и относились как-то чересчур по-доброму, словно жалели… Это ощущение униженности от чужой жалости не покидало ее ни на секунду, и она с еще большим ожесточением начинала терроризировать людей. Конечно, все заметили, что муж не проявил особой радости по поводу ее приезда, и покинул ее при первой же возможности. От этого было стыдно. Но гордость не давала показывать свою тоску или вернуться во Флер Нуар. И она с головой окунулась в быт: велела очистить от копоти каминные трубы, заменить шторы в комнатах, стереть фрески, изображающие взятие крестоносцами Константинополя и заменить их на картины из древнегреческих мифов, которые они с мужем когда-то тщательно выбирали. Граф, направлявшийся в замок после очередной тайной встречи с фрондерами, тоже был непривычно зол и раздражителен. Санчо то и дело поглядывал на своего господина, понимая, что его гложет. А у того все мысли были о жене. Вспоминал, как переживал, что сплетни о нем и мадам де Кардона дойдут до нее. Он тогда все ругал себя за то, что, поддался герцогине, провел с ней полную любовного угара ночь. С тех пор, как только доводилось пересечься где-то, Бланка не давала ему прохода. Она не сомневалась в своих чарах. А то, что случайный любовник, оказавшийся графом де Куси, явно избегал ее, только еще больше распаляло герцогиню. Поэтому она донимала его непрестанно. Не нравилась эта история графу еще и потому, что Бланка была возлюбленной его друга Анри. А графиня… Изменила ли она ему с Монфором? Он не знал. Но если да, то, выходит, не так уж дорожила она им. Он ее простил за все прежние ее поступки, не напоминал ни разу, что по роду куда выше нее и что она должна с этим считаться. А она вон уже замену ему подыскивает? Да как она смеет! Забыла о своем прошлом? О жалком и нищем прошлом! По сути, он, как муж и повелитель, мог запороть ее за то, что она сбежала, а потом вернулась как виноватая собака, поджимающая хвост. Своевольства и пренебрежения по отношению к себе он не потерпит. Понимал, что изначально сам ее обидел. Но в гневе человек далеко не всегда отдает себе отчет в том, что говорит. А раз ее так задело это, видимо он был прав. Когда подумал об этом, еще больше разозлился, поводья рванул так, что чуть не поранил коня. Встречать его графиня вышла нарочито спокойная. Слишком спокойная, по мнению всех, кто хорошо ее знал. Держалась, словно принцесса крови или сама королева. Деловито рассказала обо всех переменах, что затеяла по хозяйству, и больше супруги не пересекались – граф занялся приведением в порядок финансовых дел, которые запустил во время болезни, графиня – наведением порядка в замке и хозяйских пристройках. Лишь за ужином они иногда виделись, хотя чаще граф приказывал принести еду в кабинет, где ел, не отрываясь от бумаг. Компанию ему порой составлял Армэль, который все медлил с отъездом в приход. … Филипп де Брионе остановился перед зеркалом и рассматривал свое лицо. Точнее то, что от него осталось. Когда-то он был привлекательным молодым человеком. Что скрывать, Господь одарил его красивой внешностью. Высокий, зеленоглазый, с темно-каштановыми вьющимися волосами. Теперь он превратился в чудовище. Филипп коснулся пальцами обожженной кожи на левой щеке. Веко было неестественно искривлено и сильно искажало форму глаза. Во время пожара он бросился спасать мальчишку-слугу, застрявшего под обрушившимися досками, но в этот момент огонь так полыхнул, что обжег его лицо и руку. Барон с ненавистью смотрел на свое отражение и вдруг резко отвернулся от зеркала. Его жена так красива, и скоро она родит их ребенка, их первенца. Детей он хотел много, но теперь… «Я ей больше не нравлюсь», – думал молодой человек. Даже прикоснуться к Александрин он не решался, думая, что она ненавидит его и вся сжимается внутри от отвращения. В общении с супругой, да и со всеми остальными Филипп стал теперь очень молчалив и замкнут. Предпочитал читать в комнате в одиночестве, часами бродить по парку или сидеть на террасе в кресле. Отсюда он видел, как суетятся слуги, выполняющие приказания графини, как конюхи выгуливают застоявшихся в конюшне лошадей, как его кузина в обществе виконта де Куси возвращается с прогулок. Филиппу и невдомек было, что лицо его пострадало не так сильно, как он воображал. Ожог слегка задел бровь, уголок глаза и рта. Но чудовищем, как он сам себя считал, барон не был. – Матушка, Филипп стал злым. Я не хочу даже заходить к нему в спальню из-за этого, – говорила Александрин, сидя с вышиванием у окна. Баронесса не очень-то жаловала рукоделие, хоть вышивка тогда была одним из любимых увлечений дворянок. Но в последнее время за неимением других возможностей развлечься, потому что живот ее уже стал довольно большим, уделяла рукоделию много времени. – Ты тоже хороша. Играешь с ним как девочка с куклой – захотела, спать с собой уложила, захотела – бросила на скамейке и забыла, – проговорила Анна. – Может, я просто перестала его любить? Графиня пожала плечами. – Идеальных мужчин не бывает. Если даже в какой-то момент тебе показалось, что ты сможешь любить одного из них всю жизнь, это не значит, что периодически у тебя не будут возникать сомнения в этом. – Я не так хотела… Баронесса с грустью опустила глаза. Но через несколько минут она уже крутилась у зеркала, забыв о печали и рассматривая свою фигуру. – Мне кажется, у меня сильно отяжелела грудь, – недовольно говорила Александрин. – Она и так была не маленькая, а теперь просто ужасна. Почему у меня не такие же аккуратные формы как у тебя? – Наверное, ты пошла в свою бабушку-графиню. – Да? У нее тоже была большая грудь? Я видела ее портреты, но в то время носили такие платья, что толком не разобрать какая фигура. Лицо у нее было красивое. А какая она была по характеру? – Ну… Она была очень привержена традициям… – проговорила графиня, глядя на вошедшего за секунду до этого и все слышавшего мужа. Тот взглянул на супругу и отвел взгляд, направившись к книжному шкафу. Осматривал корешки книг, ища нужную. Анна молчала, вспомнив неприятный инцидент с простыней. По взгляду графа она догадалась, что он тоже прекрасно помнил выходку своей матери.