Похоже они гармонично срослись внутри. Я с удовольствием наблюдал за окружающим меня миром и людьми. Я стал подмечать детали, которые не особо интересовали в прошлом воплощении. Например, я подметил что соответствующие настоящему времени архитектурные формы и строения были как бы устремлены в будущее. При этом совсем не было рекламы, если не считать киноафиш, вывесок, названий магазинов и гостиниц. Это совсем не мешало. Мне было с чем сравнивать. То тут, то там на глаза попадались советские лозунги. Они встречались намного реже, чем реклама, которую я перестал Я смотрел на тумбу инсталляцию из окна, которая сообщала окружающим, что конституция СССР гарантирует человеку право на жилище и право на труд. И к моему удивлению я заново открывал эти слоганы. Когда-то давно они казались мне ложными. Теперь же я снова понимал, что это часть мировоззрения большинства советских людей. В этом времени, в восьмидесятых в нашей стране было приятно так думать и жить. Страна расслабилась после тяжелейшей войны и годов восстановления, где каждому нужно было предпринимать нечеловеческие усилия для того, чтобы страна выстояла, выжила и снова расцвела. Казалось, что теперь наступило благоденствие. Люди стали ездить отдыхать на курорты, играть в драмкружках, рисовать, писать стихи, массово заниматься спортом и ходить в турпоходы. Расцветало творчество: театр, кино, телевидение, музыка и культура. Наука и медицина, разогнавшись, достигли невиданных высот. Все вокруг строилось. Дороги, заводы, жилье, школы и сады, парки стадионы. Страна дышала полной грудью. Страна развернулась. Я видел все это вместе с великолепными морскими пейзажами из больничного окна. И моя грудь наполнялась какой-то необычной, легкой энергией и радостью. Видимо, это чувство называется гордостью за свою страну. Я был счастлив от того, что попал сюда. В Союз Советских Социалистических Республик. Меня выписали после обеда. Мы договорились с генералом доиграть с партию по телефону после выписки. Конечно же, повинуясь своим привычкам, мой сосед по палате, не дал записать его телефон, сообщив мне, что он сам меня найдет. Это вызвало мою улыбку. На которую он впервые слабо ответил своей. Прощались мы с ним, если не как старые друзья, то как давнишние соперники, испытывающие к друг другу взаимное уважение. Я собирался уже уходить, как генерал жестом остановил меня на выходе. Он достал книгу из своего пузатого портфеля. Было видно, что он подготовил книгу заранее. Но лишь сейчас решил подписать ее для меня. Нацарапав перьевой ручкой красивым каллиграфическим почерком короткую надпись, «Бороться и искать, найти и не сдаваться. Максиму Бодрову от почитателя его шахматного таланта», он протянул ее мне. Подписано было тремя инициалами. Н. А. В. Генерал не изменил своим замашкам. Он пожелал остаться инкогнито даже на титульной странице книги. Это был очень редкий, отпечатанный в 1967 году, экземпляр романа «Белые и Черные» о почти запрещенном чемпионе Алехине. Я сделал вид, что ничего не знаю про этого чемпиона, сердечно поблагодарил генерала и сообщил, что буду ждать продолжения партии. Забрав свою одежду и обувь, я поспешил не домой, а в свою десятую школу, потому что в понедельник по расписанию у меня была репетиция в актовом зале. До выпускного оставалось совсем немного. У нас с Машей Баландиной, той самой партнершей, из-за которой та троица, а точнее двоица, третий ведь сбежал, завязала драку, осталось всего два заключительных прогона. Потом выступать перед всей школой, гостями из РОНО и родителями. Я заскочил в фойе школы. Поймал себя на мысли, что никак не мог привыкнуть к тому, что нигде нет охранников. До терактов на транспорте, больницах и в учебных заведения еще далеко. Здесь безопасно в этом смысле. Вход в школу был абсолютно свободен. На стене напротив входа висели стенгазеты, посвященные окончанию десятого класса, стенд с заповедями строителя коммунизма. Правила поведения пионера, который всем ребятам пример. Октябрят, которые дружные ребята — читают и поют и весело живут. Слега защемило сердце от увиденного, мне показалось, что я точно такие же видел в своей юности. Школа даже пахла по-особому. Хоть уже начались каникулы, и ученики не ходили на занятия, из столовой тянуло запахом булочек. Еще в коридоре ощущался запах солярки, при помощи которой, протирали паркет и каменные ступени лестниц, по шут его знает, какой причине, Я остановился и осмотрелся, вспоминая, где находится актовый зал. На стене, за плексигласовым стеклом стояло красное школьное знамя на древке с золоченым навершением. Оно представляло из себя контур наконечника стрелы с серпом и молотом внутри. Свободный союз рабочих и крестьян. Бляха-муха! Как же мне нравилась эта страна! Не доходя до актового зала, я услышал голоса учеников, проводивших какое-то собрание. Сначала мне показалось, что я просто перепутал день и репетиция перенесена на другую дату. Подойдя ближе к помещению, я прислушался. Кого-то собирались исключать из комсомола. Вдруг дверь распахнулась, мне даже пришлось срочно отшагнуть назад, чтобы не получить дверью в лицо. Но я успел среагировать. Из помещения вышел молодой человек, похожий на актера Абдулова, только в шестнадцатилетнем возрасте. Он явно куда-то спешил по своим делам, но увидев меня остановился, как вкопанный и оглядел с ног до головы. Он скорее нервничал от встречи со мной, нежели пытался выразить свое превосходство таким образом. Мое появление его явно сбило с толку, и он не смотрел мне в глаза. — Ну что пришел, Бодров? — обратился он ко мне. Я просто кивнул, пытаясь вспомнить кто это. — А мне сказали, что ты больнице спрятался. Решили собрание без тебя проводить. Кто знает, когда ты выписался бы… — Кто сказал? От кого или от чего мне прятаться? — Ну это теперь уже не важно. Так… Он явно не знал, что со мной делать и колебался. — Ладно пойдем, — молодой человек развернулся и вошел обратно в актовый зал, — так, товарищи, тишины! Прошу минуточку внимания. На собрание явил… — он запнулся, а потом поправился, — прибыл товарищ Бодров. Проходи, Бодров. Я и так уже зашел в зал, не дожидаясь его приглашения. На сцене стоял стол, за которым сидело шесть человек. Они, как и все присутствующие уставились на меня. В зале воцарилась тишина. Тот, которого я встретил у двери обратился к собранию: — Раз, он появился, то давайте, товарищи, продолжим собрание в его присутствии. Девушка в белой блузке и очках в президиуме обратилась ко мне. — Бодров, ты согласен? — С чем? — переспросил ее я — Присутствовать на собрании. — Разве я отказывался? Только, что за собрание? О чем оно? — Не придуривайся, Бодров. Ты прекрасно знаешь, что слушается вопрос о твоём безобразном поведении и исключении из комсомола. — Моооёёём безобразном поведении? Таааак, — слова сами растягивались от удивления, — Да. Я не против. Я бы с удовольствием послушал бы про мое безобразное поведение. В зале раздался неодобрительный гул, и я услышал обрывки осуждающих фраз. «Посмотрите на него». «Да, что его спрашивать, он себя вести не умеет». «Вот такие люди и позорят ряды ВЛКСМ» Но обстановка нисколько не сбила меня с толка. Я чувствовал себя более, чем уверенно. Конечно, это было очень неожиданно: получить собрание об исключении из ВЛКСМ вместо репетиции. Вроде, за мной косяков не числились. По крайней мере покопавшись в памяти Макса я ничего не нашел. Мне даже стало интересно посмотреть на то, как это все происходит. Видимо, меня собирались скинуть вниз по социальной лестнице — на нижнюю первую ступень в обществе. Я немного опустился на землю. Худшие качества людей во все времена одинаковые. Зависть, злоба, невежество, слабость, подлость, выражающаяся в желании пнуть падающего. — Тишина в зале! — девушка в белой блузке постучала молотком по специальной шайбе, — садись вот здесь, Бодров. Она указала на отдельно стоящий стул. Я прошел и посмотрел на него. Стул был сломанный. Его сиденье едва не проваливалось между ножек, к тому же он был низкий и неудобный. Я выглядел бы на нем комично и даже жалко, поэтому я отставил его, в два прыжка оказался на сцене, метнулся за кулисы. Затем быстро вернулся с самодельным стулом, похожим на барный. Я вспомнил, что его использовали в постановке школьного спектакля, высмеивающую жизнь французских буржуа. Усевшись на него, я осмотрел зал. «Пусть садится на обычный», «Безобразие» «Ему, что? Особые привилегии нужны» — зашумели комсомольцы, глядя на меня. — Сам садись на сломанный! — громко ответил я тому, кто предлагал пересадить меня обратно на рухлядь. — Товарищи, тишина. Пусть Бодров сидит там, где сидит. Так нам его лучше видно, — подхватил один из членов комсомольского актива в президиуме. Ученики в актовом зале затихли. И тут я увидел двух персонажей с синяками на лицах. У одного был бланш на весь правый глаз, второму досталось в ухо. Оба смотрели на меня волком. — Продолжим, кто за то, чтобы поставить вопрос об исключении ученика 10А класса, 10 школы Бодрова М. А. из рядов членов ВЛКСМ на голосование?