— Я уже представляю себе победное шествие доллара по просторам Сибири! — с улыбкой произнес Скотт. — Вы зря улыбаетесь, — серьезно заметил тому Филди, — этот момент не за горами. Как не за горами и еще кое-что… Собственно, я перехожу непосредственно к теме нашего собрания. Если Советский Союз рухнет, это будет означать, что и границы его, до сего момента сдерживающие толпы русских варваров, в одночасье падут. А пресс власти, уже чисто по инерции, все еще будет продолжать давить, давить на эту толпу. Да так, что она не потечет, а буквально взорвется, брызнув во все стороны ошметками грязи. А в ошметках этих, господа, — Филди понизил голос, — будут тысячи Соломонов Смоляновых, Багдасарянов, Матовичей, Барановых… Последний, к слову, именно к моменту прогнозируемого нашими аналитиками развала Советского Союза и должен будет выйти из тюрьмы, отсидев свои 12 лет. Так что вместо победного парада золотого доллара по Сибири, мистер Скотт, мы можем тут же заполучить обратную волну в виде потока грязных фальшивок. Последствия этой волны для экономики Штатов могут быть сопоставимы с одновременным ударом тысячи торнадо по югу нашей страны. И в этой связи у меня вопрос ко всем вам. Что будем делать, господа[3]? ЧАСТЬ 1 Конец 80-х. Город N-ck Глава 1 Загадочный сосед «Три рубля… Ха! Для чего старик попросил нарисовать именно эту купюру? Почему, скажем, не сотку? Или хотя бы червонец?» — недоумевал Валька. Оторвав от бумаги кисть, он покосился на раздолбанную «Электронику 302»[4], жалко шипевшую «Богемской рапсодией» “Queen”. Собственно, вины магнитофона в этом шипении было мало. Просто кассета заезженная. Когда-то на нее записывались «Ласковый май», «Мираж» и «Кино». А теперь вот… “Queen”. I see a little silhouette of a man, Scaramouche, Scaramouche, will you do the Fandango. Thunderbolt and lightning, very, very frightening me. Galileo, Galileo, Galileo Figaro… «Нет, определенно, Фредди Меркьюри заслуживает новой кассеты! А стоит она… — вздохнул Валька, — почти треть моей технарской степухи — девять рублей! Вот если бы нарисовать сейчас не трояк, а, к примеру, десятку — по-настоящему, не акварельками, а какими-нибудь специальными красками, да так, чтобы в палатке звукозаписи ни одна продавщица не заметила бы подвоха…» Вот тогда и импортную кассету на 90 минут можно будет купить, да еще рублишко останется на пиво и мороженое. Да, именно такое странное сочетание: пиво и мороженое! В Вальке — несмотря на то, что он уже второй год после наступления совершеннолетия брился, не брезговал спиртным, покуривал, да и почти сформировался как хотя и не высокий, но крепенький широкоплечий мужичок, — где-то внутри все же еще жил ребенок, продолжающий ждать праздника… «ПОДДЕЛКА ГОСУДАРСТВЕННЫХ КАЗНАЧЕЙСКИХ БИЛЕТОВ ПРЕСЛЕДУЕТСЯ ПО ЗАКОНУ», — прочитал Валька на оборотной стороне взятого в качестве натуры трояка. Правда, содержание надписи ничуть его не насторожило. Лишь озадачило: как такие меленькие буковки вывести кисточкой? Он отыскал в ящике письменного стола красный карандаш, тонко заточил его лезвием и старательно переписал буквы. Отвел листок с эскизом трехрублевки подальше от глаз: сойдет! «Нет, но почему же именно трояк?» — снова задался вопросом Валька. Странная просьба! Да и сам ее автор, этот их новый сосед по коммуналке, не менее странен. Одна внешность старика чего стоит! Длинноносый, с серыми пышными бакенбардами и такой же седой, но все еще довольно кудрявой шевелюрой, — он был похож на постаревшего Пушкина, каким того рисовало Вальке воображение. И фамилия у старика была довольно странная… * * * Борис Аркадьевич Кранц — так звали нового жильца коммунальной квартиры. Хотя, пусть юному соседу он и годился в дедушки, у Вальки язык не поворачивался употреблять в обращении к нему слово «дед». Дядя… Дядя Боря — и никак иначе! Проворный такой дядечка: щупленький, лицо в морщинах, а глазки из-под кустистых седых бровей смотрят живо, оценивающе так, будто фотографируют. Валька даже не особо удивился, когда узнал потом, что работает их сосед фотографом. Уж на пенсию давно пора, а он все трудится. Молодец! До вчерашнего дня, правда, особо и не общались они. Так, «здрасьте, дядь Борь», «здрасьте». То чайники на плиту одновременно поставят, то еще какая-нибудь надобность чуть ли не сведет их лбами на неизменном месте встречи соседей, коим в коммунальной квартире являлась кухня. Но вчера Валька занял плиту вовсе не чайником… Кранц, выйдя на кухню, удивленно шевельнул бровями. На конфорке пыхтело видавшее виды ведро, в котором обычно кипятили белье, а возле него, как опытная прачка, стоял его юный сосед, с сосредоточенным выражением лица макавший что-то в этом ведре белой скалкой. Вся кухня при этом буквально пропиталась неприятным запахом хлорки. — Никак, стирку затеял? — полюбопытствовал старик. — Круче, дядь Борь, — ответил Валька и, высунув от старания язык, еще раз макнул скалкой нечто, булькающее в ведре. — Ну, уж не кашу же ты на хлорке варишь? — Не… — Валька загадочно улыбнулся и шепотом поставил в известность соседа: — Джинсы варю, дядь Борь. — Джинсы? — удивился тот. — Это что, портки никак? — Угу. — И на кой же ты их варишь? Да еще с хлоркой! — Чтоб по моде вышло, — просветил Кранца Валька. — Сделаю из своих старых джинсов варенку да загоню одному лоху. — Как это… варенку? — Очень просто. Скрутил джинсы, обмотал проволокой да в воду с хлоркой. Ща, покипятятся еще чуток, и будет, как фирмА. — Хм… — озадаченно хмыкнул дядя Боря. — Все одно представить тяжко, что у тебя получится. Валька пропел: — «Если долго мучиться, что-нибудь получится!» — и пояснил: — Мода такая теперь, дядь Борь. Просто вытирать джинсу теперь не актуально. — От чего вытирать? — не понимал старик. — От краски, — улыбнулся его юный сосед. — На коленях, там, на заднице… Однотонность, она, дядь Борь, убивает. Как хаки. Цвет такой, — пояснил он, тут же пропев из «Нау»: — «Я не видел толпы страшней, чем толпа цвета хаки…» — Да уж… — вздохнул Кранц, — хаки… — глаза его вмиг утратили свою внешнюю живость — казалось, старик перенесся в какой-то другой мир, подальше от мира сего. — Да я ща покажу вам, дядь Борь! — вернул его в настоящее голос с юношеской хрипотцой. Валька выудив скалкой из ведра бесформенный, исходящий едким паром, мокрый сверток и шлепнул его в загодя поставленный на полу белый эмалированный таз. — Ну и лепеха! — усмехнулся старик. Валька присел и нетерпеливо, обжигая пальцы, распутал проволоку, после чего, взявшись за лямки для ремня, осторожно приподнял джинсы. — Во! Ну как, дядь Борь? Тот продолжал улыбаться. — Прям как из этой… Ну? Сам понять должен… — Так это они еще мокрые, дядь Борь, — Валька слегка потряс штаны. — Просушить как сле… — он осекся, заметив, что из заднего кармана «варенок» торчит краешек чего-то, явно забытого в джинсах перед погружением тех в ведро. Кусочек тонкого красного картона или, может быть, ткани… Валька мгновенно побледнел. — Не может быть… — прошептал он, доставая двумя пальцами из кармана то, что осталось от… — Комсомольский билет! — всхлипнул Валька, вытащив на свет хорошо прокипяченный вместе с джинсами в хлорке документ, от которого, по сути, осталась лишь одна красная обложка с трудом угадывающимся на ней профилем Ленина. — Вот те и хаки… — с сочувствием вздохнул Кранц. — Как же ты так, паря? — Не знаю… Я уж и забыл, когда в руках-то его держал, нам ведь штампики о взносах не каждый месяц, а в конце семестра стравят… — начал оправдываться Валька перед соседом, будто перед комсоргом технарской группы. — Вот беда-то, а! — И что же теперь тебе будет за это? — Да уж будет, — Валька, отпустив джинсы обратно в таз, безвольно присел на табурет. — В мои времена за подобное люди жизни себя лишали! — припомнил Борис Аркадьевич. Валька невесело улыбнулся: — Это в ваши времена, дядь Борь. А теперь это всем по фигу. Перестройка ж! Но… все равно, некстати. Ох, как некстати, а! Мне ж в армию скоро, дядь Борь. Приписали в погранку. И куда ж теперь без комсомольского? В стройбат? — А скоро в армию-то? — Через месяц. — И что, отсрочки тебе разве не положено? Ты ж учишься. — Не, дядь Борь. Я ж после десятого в технарь поступил. А если среднее образование есть, то никаких отсрочек. Такой закон вот идиотский! — Печально, юноша. — Уж куда печальнее, — вздохнул Валька. — За месяц билет этот чертов могут и не восстановить. Да еще комсоргия наша краснозвездная залупиться может, какой-нибудь испытательный срок назначат… Эх, плакала моя погранка! — безнадежно махнул он рукой. Кранц протянул руку к Вальке: