— Так мне поступить так, как вы от меня ожидаете, или попробуем по-человечески? Некоторое время Кравец молчал. По его лицу Алла видела, что внутри у него идет борьба. С одной стороны, всякий следак только рад передать дело другому, но тут существовало два «но». Первое: каждый человек, работающий в районных участках, кровно ненавидит людей из Комитета, у которых априори больше полномочий и, как следствие, раздутое эго и презрение к тем, кто не имеет комитетского прикрытия. Второе: если Четыркина окажется жертвой маньяка, то, расследовав дело, Кравец может заслужить очередную звездочку на погонах. Алле думалось, что второе «но» перевешивает: Кравец с первого взгляда показался ей скорее карьеристом, нежели борцом с вселенской несправедливостью. Она предполагала, что следователь примет правильное решение, не станет вступать в конфронтацию с более сильным противником, и именно по этой причине Алла не мешала его внутренней баталии. Наконец он заговорил: — Вам надо поговорить с Олегом Мартынюком. — Ему удалось что-то узнать? — Не просто «что-то». У нас есть подозреваемый! — Да ну? — встрепенулась Алла. — Это же великолепно! Кто он? — Некий Князев, доктор. Он знал девушку, хотя и отрицает этот факт. Подозрительно, не находите? — Простите, вы сказали — Князев? — Алла едва не поперхнулась. — А в какой больнице… — Во Второй городской. А что такое? — Н-нет, ничего… — Вот уж чье имя она не ожидала услышать! — А что заставляет вас считать этого человека подозреваемым? — У жертвы обнаружена его визитная карточка. — Ну знаете, если мы начнем записывать в преступники всех врачей, которые раздают карточки пациентам… — Четыркина не являлась его пациенткой, и я еще не закончил! Девушка приходила к Князеву накануне гибели. Он утверждает, что она его не застала. — Может, правда? — Может. Только вот наш доктор отрицает, что знал погибшую! — Но что, если он не врет? К примеру, девушка заполучила карточку не лично от него, а взяла у кого-то? — Исключено: Князев признался, что сам дал ей визитку. — Вы же сказали, он отрицает факт знакомства? — Не знакомства, а того, что знал Четыркину. — Что-то я потеряла нить! — Князев признает, что встречал жертву, но всего один раз, в поезде. По его словам, она выглядела напуганной и еще, кажется, он заметил следы синяков на ее коже. Он дал ей визитку и предложил обращаться, если возникнет необходимость. Видите ли, он проникся сочувствием к незнакомке и решил оказать поддержку! Странно, да? Вовсе нет, подумала Алла. Все, что она знала о Владимире Всеволодовиче Князеве по прозвищу Мономах, которое он получил благодаря имени-отчеству и фамилии, говорило в пользу ошибочности мнения Кравца: Князев мог пытаться помочь незнакомке, это вполне в его характере. Алла столкнулась с ним во время расследования убийства адвоката Гальперина, оказавшегося впоследствии изощренно обставленным самоубийством[1]. Первое, что доктор сделал при их знакомстве, — измерил Алле давление, почувствовав, что подъем по лестнице дался ей тяжело. Тогда Алла весила на семь килограммов — и четыреста граммов! — больше, чем сейчас, и она до сих пор боялась признаться себе, что именно слова Князева заставили ее всерьез задуматься о диете. Он здорово помог ей с делом, но и помешал тоже, отпустив подозреваемую. Женщину, убившую несколько человек. Скорее всего, она была психически нездорова и верила в то, что действует из милосердия. И все же Алла до сих пор хранила обиду на врача, хоть и понимала мотивы его нежелания отдавать преступницу в руки правоохранительной системы. Но одно она знала почти наверняка: Князев не убийца. — Между прочим, у него отсутствует алиби на момент убийства, — добавил между тем Кравец. — Он утверждает, что ко времени визита Четыркиной покинул рабочее место, но охранник затруднился подтвердить. — Вы сказали, Князев познакомился с жертвой в поезде, — перебила Алла. — У него, наверное, есть личный автомобиль? — Она точно знала, что есть, но не собиралась говорить Кравцу, что знакома с подозреваемым. — Его тачка в ремонте. Он так сказал, но это еще предстоит проверить. — А как насчет обратного билета? Если Князев и обратно возвращался на поезде… — Тоже проверим. Но согласитесь, то, что он отрицает близкое знакомство с Четыркиной, подозрительно? — А почему именно близкое знакомство? — удивилась Алла. — Пока что я не вижу нестыковок в его показаниях. — Хотите расскажу, как мне видится все это дело? — спросил Кравец. — С удовольствием послушаю. — У Князева с Четыркиной был романчик. Несерьезный — так, время провести. Он ее поколачивал… или один раз поколотил, когда Четыркина кинула ему предъяву с беременностью. — То есть вы полагаете, отец ребенка — Князев? — уточнила Алла, надеясь, что ее лицо не выдает того, насколько абсурдным выглядит предположение. — А какая разница? — Такая, что тест ДНК снимет все сомнения! — Но она могла и лгать, так? — не сдавался следователь. — В смысле, пыталась подсунуть доктору чужого отпрыска? — Почему нет? Четыркина — неблагополучная девица, судьба свела ее с человеком совершенно иного уровня, вот она и вцепилась в него обеими руками в надежде что-нибудь поиметь! — Откуда вы взяли, что она неблагополучная? — Четыркина снимала комнату у хозяйки, вот что мы выяснили. Опера комнату осмотрели. Жила бедно, нигде не работала. — А на что жила, как за жилье платила? — Может, Князев подбрасывал деньжат? — А хозяйка видела его в квартире? — Нет, — насупился Кравец. — Она говорит, вообще мужчин не было… Но это ничего не значит — может, он светиться не хотел? — Следуя вашей версии, Князев ребенка не хотел и потому толкнул Четыркину под машину. Кстати, вы пока не доказали, что это было сделано преднамеренно! — Есть свидетели. — Им могло показаться. Скажем, мужчина в капюшоне бежал не разбирая дороги и случайно задел жертву. Она не устояла на ногах, оступилась и упала. Между прочим, как вам удалось отыскать свидетелей за столь короткий срок? — Врачи «Скорой» рассказали. — Получается, вы основываете свои предположения на показаниях, сделанных с чужих слов? — Да найдем мы свидетелей, найдем! По Пятому каналу прошли сообщения с просьбой позвонить в студию тех, кто стал очевидцем происшествия. — Но вы уже мысленно осудили врача лишь на том основании, что он вручил свою визитку незнакомой девушке из желания помочь? — Осуждает у нас суд, Алла… — Гурьевна, — услужливо подсказала она, прекрасно понимая, что Кравец запомнил ее редкое отчество и просто пытался сделать их общение менее официозным или, что гораздо хуже, старался унизить ее, отыграться за комитетские корочки. — Так вот, Алла Гурьевна, я никого не пытаюсь подставлять. Мне, как и вам, важна правда! — Что ж, надеюсь, так и есть, — пробормотала она себе под нос, но достаточно громко, чтобы следак ее услышал. — Могу я теперь поболтать с оперативником, который допрашивал Князева? * * * Нажимая на звонок, Мономах не переставая твердил про себя, что совершает ошибку. Ну кто просит его это делать? Полиция разберется! Но какое-то шестое чувство мешало Мономаху поверить в то, что Мартынюк будет слишком стараться. А вдруг опер и впрямь решил сделать из него главного подозреваемого? Он, разумеется, ничего не решает, все будет зависеть от следователя по делу, но мнение оперативника внесет свою лепту как пить дать! А в том, какое мнение Мартынюк составил о нем, Мономах не сомневался ни секунды: будь опер судьей, его уже везли бы в ИВС. Мономах решил наведаться в съемную квартиру Яны Четыркиной не только в надежде снять с себя подозрение. Он ощущал ответственность, как будто какое-то его действие, предпринятое вовремя, могло все изменить и девушка осталась бы жива. Отчасти на эту мысль его натолкнул разговор с Гурновым. Приятель не пытался вызвать в нем угрызения совести — наоборот, надеялся облегчить бремя, но его попытки возымели обратный эффект. Мономаха мучил вопрос: зачем Яна приходила в больницу? Она получила временный пропуск в его отделение. Администраторша, видимо, не заметила, что он уже ушел, потому и выписала его. Если бы они встретились, что бы это изменило? Узнай Иван о том, что сейчас творит Мономах, схватился бы за голову! — Так это вы мне звонили? — уточнила хозяйка, провожая его в квартиру. — Вы — друг Яны? — Да… знакомый, — не слишком уверенно подтвердил он. — Это хорошо. — Почему? — У меня создалось впечатление, что у бедной девочки никого нет — по крайней мере, здесь. Полицейский, который со мной беседовал, спрашивал, не знаю ли я кого-то из знакомых Яны, но я ничего не смогла сообщить. Наверное, вам стоит встретиться с этим полицейским? У меня записаны его данные… — Я с ним разговаривал, — перебил женщину Мономах. — Тогда зачем вы пришли? — Вы же понимаете, что в полиции мне ничего не расскажут? — Ах, ну да, конечно. Что вы хотели узнать?