ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ Бонус Превращаемся в «парочку карьеристов», как однажды замечаю ему с нервным смехом. То есть, меня на работе давно за такую держат, потому что работать мне нравится и тяну я, как дурная. Никто не возражает до поры-до времени, покуда не начинаю требовать того же от других — вот тогда натыкаюсь, если не на откровенный хейтинг, то на раздосадованный раздрай. Рик бодренько проходит-проскакивает испытательный срок у Франка. Вернее, если бы Рик по какой-либо причине вздумал спрыгнуть, тем самым подставив какую-нибудь очередную важную взрывную работу, плохо пришлось бы в первую очередь Франку. Так что это Франк его, этот срок, проходит. Как и предполагалось, на одних взрывах Рик не засиживается: обнаруживает опытность в работе в девелопменте — и вскоре работает уже попросту везде. Помимо ЭфЭм Рик все также ездит-наезжает по «не своим» делам, каким-то образом ухитряется в один день поспевать в два, а то и — черт его знает — в три места. Отмечаю в нем некоторую общую перемену. У тебя что — новый? — интересуется Каро — однажды на выходных мы с ней созваниваемся по видео, а у меня на заднем плане околачивается Рик. Когда удивленно отвечаю, что — нет, все тот же, она поражается, мол, надо же — не узнала. «Не узнает» его и Рози. Вернее, после встречи в обед — такие у нас с ним теперь случаются редко — глубокомысленно замечает: «Ну надо же, как изменился Рик». Изменился. Мое наблюдение, что он может и, кажется, даже любит работать, оказалось «в точку» — я бы и тут сказала «зверь», если бы не побоялась повториться. А то я ведь такое четко распознаю. Мне вспоминается, что по своем вселении ко мне Рик обещал «начать приводить в порядок дела», когда «разгребет», вернее, «поживет» у меня. Я тогда не придала значения тем его словам, но теперь соображаю, что именно это он, кажется, сейчас и делает. Будто сидит в нем внутреннее что-то, что гонит его вперед. Мне кажется, я скоро узнаю во все подробностях тот проект, который Рик силится завершить с таким рвением и упорством. Он и сейчас уже, нет-нет, вскользь упоминает отдельные детали. Отсюда у меня возникает предположение, что наиболее интересным вопросом относительно в этом проекте является не «что?», а «почему?» И все-таки куда бы ни мотался Рик и сколько бы ни работал — измотанным его не назовешь. Наоборот: кажется, он в своем элементе. И теперь мне порой бывает трудно представить, что это с ним я повстречалась в метро чуть более полугода тому назад. *** Итак, новой работой Рик, кажется, доволен. Хотя... детка Так он порой все еще называет меня. есть проблема «Мини», думаю, что ли, сломался? срочная Твою мать, повредился на работе?.. чето трахаться мало стали А-а... — Детка... — звонит он, едва я успеваю дочитать и смущенно-рассерженно хихикнуть. Наезжаю: — Вот ты сволочь, чего пугаешь... — Ни хера се. Эт хуже некуда, по-моему. Слышу в хриплом голосе весело-возбужденные нотки и со сладко-горькой нежностью предугадываю, прежде чем голос этот и правда предлагает: — Через десять минут... — У меня ж... — Мне похуй, детка. Сочини че-нить. Ты ж умничка, для тебя — херня. Вот засранец, колотит во мне все — не только сердце — когда разговор наш окончен. И главное, он оказывается так же прав, как и я через десять минут оказываюсь на воздухе. Возбужденно-взбудораженная и готовая согласиться с любой его схемой проведения следующего получаса. Ну, или сколько получится. Правда, хлебнуть этого воздуха мне не дают — заваливаются ртом ко мне в рот, при этом умудряясь подталкивать меня в какую-то машину — а, в мою... — твердя, что, мол, «давай, а то эвакуируют щас...» В машине Рик продолжает неистово меня ласкать. Целует лицо, волосы, шею — как-то особенно возится он с шеей — а я настолько никакая, что забываю возникнуть, чтобы он смотрел на дорогу. Чтоб полегче там с моей машиной. И о машине-то забываю. Удивительно, как мы без приключений добираемся до дома и сколько народу на светофорах снимало на сотку наши безобразия, одетые, впрочем. Рик раздевает меня в прихожей и несет прямиком на кровать. Я приготовляюсь было к роли голой куртизанки, ублажающей своего одетого «благодетеля», но Рик на моих глазах раздевается, ложится на меня и любит довольно основательно и весьма консервативным по нашим меркам способом. Меня это вполне устраивает, но он обещает, кончив после меня и целуя мне шею: — Не переживай, детка... после будет доги-стайл... — при этом зевает: — Дай передохну только. И сваливается головой — и всем телом — на меня. Правой рукой глажу его по голове, а левой нащупываю у себя на шее нечто тоненькое, нежное. — Ух ты... Приподнимаю мини-кулон на филигранной цепочке до уровня своего взгляда так, чтобы лучики от бриллианта светили прямо в его глаза. Чтобы мне их — глаза — было лучше видно. — Нравится? — искрит-ухмыляется он мне одними только глазами. — Страшно, — целую его, затем инквизитирую: — Чего, бонус дали? Прошел испыталку? — Мгм. Че, теперь все о‘кей? Меня одобрили? — Так а ты документально получил? — не понимаю поначалу. — Подтвердили? Полагаю, что он же это про испытательный. — Я в плане — теперь мне тут и с ночевой можно? А-а, вот он о чем. Припоминаю его давешнюю угрожающую, кусючую «благодарность» мне за то, что устроила его на работу. Не собираюсь и в этот раз спускать ему наглого стеба: — По мне — так можно. Я думала, что разрешала... — А по маме? Хорошо хоть «по матери» не сказал. — А я ее разрешения давно не спрашиваю. Никогда не спрашивала. А вот свое так и назад забрать могу. — А она не разрешила бы, если б безработный был? Зачем, думаю, еще сильнее его против мамы настраивать. Однако все равно постебываюсь в ответ: — Сам-то как думаешь? Была б твоя дочка?.. — Была б моя дочка? — деловито рассуждает он, а сам ездит своим успокоившимся ненадолго мужским достоинством по моему тазу. — А круто. — Что — круто? — Что ты не моя дочка. Щекочет меня языком от шеи до пупка, а оттуда — вопрос техники. Это он так «передыхает». — Между прочим, — стону я, — меня со своей мамой вообще никто знакомить не думал. Фееричное щекотание прерывается. — Хочешь — познакомишься, — угрожающе-глухо отзывается откуда-то пониже голос, придушенный моими ногами. — Нет уж, вот ты захочешь — ты и познакомишь. Если честно, я и сама не знаю, хочу я или нет. Готова ли. Это, если не брать в счет того, что рассуждать и принимать решения мне сейчас вообще сложно. Он до сих пор так и не представил меня. Мама бы точно заявила, что мне стоит обидеться, что не додумался, но в некоторых вопросах у нас с ней мнения расходятся. Читай: мне не обидно. А что это значит, если мне не обидно? Если я даже не думаю обижаться? Даже сквозь самое заоблачное возбуждение неопределенность в собственных чувствах толкает меня лезть на рожон, задыхаясь на «последних метрах»: — Ты думаешь... я маме прям взяла... и все рассказала... — Дай угадаю, — мои стоны, как видно, не мешают ему сконцентрироваться, — о чем ты не рассказала маме...