Когда он так настырно стимулирует меня, а затем входит, держа под коленки, оргазм мой приходит через считанные секунды. — Догадливый... — выдыхаю я ему прямо в рот. Потом выдыхаю еще и еще, и где-то на третьем или четвертом разе выдохи эти уже: «а-ха-а... ха-а-а... а-а-а...» Припоминаю, как мы с ним повстречались. Наслаждаюсь мыслью о том, как много не рассказала маме, особенно это. От того, наверно, кончаю безудержней. Рик, кажется, читает все это на моем лице. А я не думаю шифроваться — наоборот, глажу его по волосам, тихонько массирую ему затылок до его урчания — до того мне приятно вспоминать нашу с ним первую встречу. — А помнишь, — посмеиваюсь, — как ты ввалился в транспорт и давай приставать и матом крыть в лицо... это ж надо было додуматься ... — Не приставал. Не крыл. — Крыл. Напомнить, что сказал? — Не про тебя, а про всех женщин. Ты к ним не относишься. — Ну, тогда-то я этого не знала. А вот если б я ментов позвала или других пассажиров на помощь, что б ты тогда сделал? — Не позвала бы. Я это тогда уже понял. У меня, в отличии от тебя, с интуицией нормалек все. — А если б все равно позвала, у нас бы ничего с тобой и не было. — Скажи еще. — Чего? — Скажи «у нас с тобой». — У нас с тобой. — Скажи «мы». — Мы. — Скажи «мы вместе». — Так, мы вместе сейчас коллективненько поднимемся и пойдем на работу, — и правда порываюсь подняться, — я — на свою, ты — на свою. Благо теперь она у тебя тоже есть. — Сейчас, подожди, — не пускает Рик. — Чего? — Я должен еще трахнуть тебя сзади. Я обещал. — А — ну, похвально. Ладно, давай, раз обещал, только побыстрей. ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ Снег в апреле В Берлине любят жаловаться на все и все ругать, а я ведь из Берлина, коренная-без двух лет урожденная. Я говорила, что работать люблю, работы не боюсь, работу грызу, но... я ж говорю, тут все всем вечно недовольны. Весна, тепло и... гроза, паразитка, с дождем, громом и даже... На глазах у безмолвной Рози открываю окно и высовываю руку — снег. — Блин, лето ж на носу... — бормочу себе под нос и еще немножко смакую собственную блажь — собираю урожай мелкого жемчуга, мимолетного, как мгновение, но все это целое мгновение твердого и холодного. Хоть настроение у меня сегодня поганенькое, испытываю условное облегчение от того, что можно наблюдать грозу из окна офиса и в следующие полчаса не нужно никуда бежать. И по своему обыкновению воспринимаю подобное облегчение, как незаслуженную халяву, отсрочку, не вызывающую доверия. — М-да, — соглашается Рози. — Конфет, ты теперь, конечно, всегда на высоте, но сегодня, кажется, подуставшая, хм-м?.. — Дефицит, сахарок, — говорю сквозь зубы. — Чего?.. — Сна. — Вчера вроде вовремя закончила. — С выходных. — Так сейчас четверг. — Так на неделе было не лучше. — А что случилось?.. — Работала. — Неужто с Франком? — Не, не с Франком. С Риком. Точнее, «на Рика». Просто мне то ли досадно, то ли смешно так говорить, хоть, по сути, так оно и есть. Впору задуматься, что дарственный кулон намедни — это на самом деле аванс был. Или гонорар за «все включено». *** Но если серьезно, то все началось вот как: Однажды Рик возвращается из Нойштрелица несколько измочаленным. Я не отстаю, пока не заставляю его поведать мне, что на объекте, так сказать, с поличным подрядчика взяла за задницу «проверка». Оказывается, «ремонт» перерос в перестраивание, но ни одна сволочь не потрудилась подать в стройведомство заявку о легализации. Высказываю соображение, что упущение сие случилось по незнанию, по нежеланию или в силу пофигизма участников, но Рик просто и коротко поясняет: — Не, я не мог просто. А кроме меня некому. Прошу разъяснить попонятнее и узнаю следующее: Рик неведомо какими ухищрениями нашел нового подрядчика и надеялся осуществить-таки проект. Не тот, с борделем, а этот, побезобиднее, в Нойштрелице. Проектом условно занимается фирма, которую безусловно эта су... — так, спокойно — отобрала и присвоила. Но я должна быть объективной. — Она тебе бабки за долю так и не перечислила? — осведомляюсь максимально спокойно. — Она не может щас. Ей не с чего. — А кто щас может?.. Ладно проехали. Дай угадаю: фирма теперь ее, но делать она ни хрена не делает. — Делать она щас тоже не может. Да твою же ж мать. Чувствую, что чем больше тут будешь спрашивать, тем сложнее будет слушать ответы без мата. Правда, Рик — не в пример прошлому разу — не обнаруживает попыток зацеловать или даже затрахать и тем самым пресечь проявление моего, как он однажды назвал его, любопытства. Стиснув зубы, принимаю это, как неосознанный сигнал: ему нужна моя поддержка. Отгоняю мысль о том, что поддержка эта на самом деле поступит в некий благотворительный фонд под названием «для этой су...». — Так, ладно, — «соглашаюсь» по-деловому, хоть он меня ни о чем и не просил. — Завтра возьмешь меня с собой. Он «переспрашивает» одним только взглядом, пристально-серо так. — Я сделаю тебе заявку, — киваю, мол, правильно понял. — На легализацию. А для этого мне, естественно, нужно посмотреть объект и составить смету. Принимать помощь, о которой он не просил, ему стремно, но проект — это для него слишком важно. Поэтому — одним лишь сухим кивком своей упрямой башки — он соглашается. Так, ну а с этого момента мои расспросы — это больше не «любопытство, а твои ответы — это, итит твою мать, обязательный минимум. — Ты сам не можешь сделать, потому что... — ...потому что не могу. У меня не примут. Мне вообще нельзя там светиться и звездеть, что я что-либо делаю.