Не только ментально — мои игры с шампанским приходится возобновить, так что помимо нервов изматываю еще и печень. Покорная судьбе и изнуренная в край, улучаю момент и забуряюсь в какой-то угол вместе с Рози: — Сахарок, шампуню?.. Рози принимает из моих рук бокал, в этот момент Рик оборачивается к нам. Рози поднимает бокал ему навстречу. Он, кажется, тоже утомился. Сей светский раут ему наскучил. Думаю не без злорадства, что с шампанским в руках вообще его впервые вижу. По-моему, сейчас он куда более охотно пошел бы выпить пива где-нибудь на Котти или на Алексе. Не в силах подавить в себе лукавую улыбку, тоже поднимаю к нему навстречу бокал. К нам оборачивается и моя новоиспеченная подружка и охотно «отвечает» мне, что в общем, хорошо — после «воздушных» мне можно отвернуться, а смотреть на нее необязательно. Так что я отворачиваюсь и «отдыхаю» от нее и от возникшей «ситюэйшн». — Конфет, она тебе в подметки не годится, — уверяет Рози. — Не годится, — соглашаюсь я, безэмоционально наблюдая, как Рик в этот момент обнимает Нину за талию. — Да брось, — настаивает Рози, — ему не такая нужна. — Мне похеру, какая ему нужна. Меня это больше не касается. — Да-да, — Рози чмокает меня в пылающую от заспиртованной взбудораженности щеку. Конечно, это уже глюк какой-то. И Рози тут еще со своим «подходит — не подходит». Издалека, так «ничего». Издалека, так они все одинаковые. Все пары. Нормальные. Что там у кого под кожей кроется, какие тараканы — да разве ж это кому интересно. Из нашего угла почти и не видать их этой порнографии. Нет, все это цивильненько у них, мало обнаженной кожи, мало страсти и скукотень вообще-то, но это ж... порнография. Чувствую, что начинаю задыхаться в нашем закуте и вылезаю. Есть такие люди, мимо которых на светской тусе просто не пройти — Нина из их числа. У нее это профессиональное. Поэтому стоит мне вынырнуть, как меня опять затягивает их полукружок. И на мою мгогострадальную голову — чувствую, достанется ей завтра — сыплются перлы Нининого нетворкинга, сыплются часто и больно, как желуди. Вспоминаю про то, что у ЭфЭм на «городке» что-то загорелось этой ночью, и делаю вброс в их «команду»: — Вы ж до утра на «городке» ковырялись... Как на ногах еще держитесь. — Так и держимся, — отвечает Рик. Мои глаза встречаются с его — да, выглядит он помято и дабы продемонстрировать, как сильно он устал, даже кладет голову Нине на плечо. Какого хрена на меня при этом зырить?.. Такого: — Да я б не пришел, — он подавляет зевок. — Франк пригнал. У-у-у-ух-х-х — вот так вот бритвочкой — чи-и-ик... по чему там... по горлу... Только на хрен ему бритвочка — он же оснащен от природы. Ведь, помнится, и горло покусывать любил, и хватать лапой за горло — тоже... От этих воспоминаний фантомно почесывается горло. Они отшибают бритвочку, со звоном шарахнув ее о стену, а всю меня словно впихивают в мясорубку и крутят. Гляжу в его глазищи, которыми посверкивает на меня, скотина. Разбираю в этом взгляде номер «было-когда-то-или-не-было» встревоженную озабоченность — ха, моим состоянием? «Как сама?» Да рвать и метать готова. — Ты что, тут та-а-ак крутячно, — подергивает плечиком Нина, дзынькая бокалом о мой бокал. Я опрокидываю внутрь очередную порцию шипучки, от которой у меня давно уже оскомина, а теперь еще и в животе урчит. Надеюсь, им не слышно. Милостиво улыбаюсь и ей, и Рику: — Я тоже не хотела приходить. — Франк пригнал? — смеется Нина. — Нет, не Франк, — обворожительно улыбаюсь я. — У меня на это Мартин есть. Специально ради меня затеял, чтоб сегодня. Боюсь, из-за меня пригнали вас. Схавай, гад. Мне не хуже, чем тебе. Кто знает, может, даже лучше. И мне для этого не надо приземлять ни на чьем плечике свою башню — она у меня сама по себе прекрасно на плечах держится. А, ревнуешь, да? — это я — себе уже. Ревнуешь... Не смей ревновать, дура. Ничего нового и интересного тебе сегодня не показали. Такие комплектовки ты видела не раз. Просто замена актеров. Актрисы. Главной его героини. Официальной. А насчет того, что его от нее не прямо, чтоб «штырит», но он тебя все равно отфутболил — по хер это. И на хер. Его. Их. Пошли вы, думаю внезапно. Все пошли. Решаю и сейчас придержаться собственного правила — уйти первой. Уйти, когда захочу. Уйти, куда захочу. Не дожидаться, пока мне предложат, попросят или направят. Не убегаю, не спешу подобно Золушке — она спешила по ступенькам вниз под шелест накрахмаленных юбок, а я спешу по коридорам к лифту под шелест развевающегося плаща. Все разлетается — и газики в бокале — бульк — внутрь — готово, и мои мысли. Соображаю, что внизу у лифта сейчас толпа — галдит и курит, и, не дай Бог, меня еще кто-нибудь заметит и задержит. Поэтому решаю ехать не вниз, а вверх, на конференц-этаж. Нет, определенно, я — не Золушка. Кажется, сдали под конец нервишки, а... Сдали, сдали... А как ты хотела, думаю, блуждая в кулуарах раздевалок. Конечно, они вместе. Конечно, он ее тискает. Конечно, она на седьмом небе от кайфа. Она ведь влюблена в него. Как там бывает? Кайф этот настолько мощный, что на них обоих хватит. И вообще — что она влюблена в него сильнее, чем он в нее — может, так, а может и нет. Один черт — жизнь все разровняет. Их жизнь. Тешь себя тем, что вашу страсть никто не повторит. Что никогда больше этим раздевалкам по гроб их существования не стать свидетелями такого... Тешь, если это поможет тебе осуществить твой план — уйти, забыть. Оставить все позади и двинуть дальше. Так, кто это, что это там... кому это приспичило тут появиться?.. И тут следует сцена, самая тупая немая сцена со времен изобретения киносказок. Первым на съемочную площадку выходит Рик, за собой он тащит Нину. Кажется, до нее не дошло еще, что они тут делают. Или будут делать. А до меня дошло. Меня выкореживает изнутри. Интересно, что это у него такое?.. Не ностальгия же, не жажда мести (мстить ему мне, по-моему, не за что, сегодняшний обмен покусываниями он первый начал). Наверно, ему тупо захотелось потрахаться, а может — ей. А он, в отличие от нее, реально знает, где тут можно. Но — чу! — он замирает, когда взгляд его падает на меня, стоящую здесь, на балконе с пустым бокалом в руках. Снова встревоженность эта в его глазах. Он делает последний полушаг по направлению ко мне, только что руку не протягивает, чтобы схватить — а до меня доходит. До меня доходит, но теперь по-настоящему. Да, уж лучше б он ее сюда трахаться привел. Ведь я сама рассказывала ему в Сфере. Я «говорила», что из-за его херни «готова спрыгнуть с крыши»? Вернее, я-то говорила, что не готова, но он «услышал», будто бы готова. Он селективно слышит и теперь пришел, чтобы не допустить. Он же всегда оказывается, где надо и он же... о, это уже полный маразм... вожак стаи... Только если бы я выбрала себе стаю, то вожака бы в ней не было, а если б даже был, то точно не он. Не этот. Ориентируюсь молниеносно: через долю секунды тереблю наушник в ухе и что-то говорю самой себе (на самом деле просто включаю музыку) — таким образом пояснения, зачем я сюда пришла — у меня, сука, гребаный-важный звонок — излишни. Да я, кажется, еще разговариваю. Да мне, кажется, недосуг сейчас сбрасывать. И недосуг оказываться осыпанной прощальной трескотней Нины. Что, бишь, я там решила?.. Кивком «прощаюсь» с ними и, «разговаривая», ухожу. *** Я ухожу одним из выходов, известных мне. С Ку‘Даммом встречаться не хотелось — хватит на сегодня знакомых — и я прокладываю себе альтернативную дорогу через вычурно-шикарную Тауэнтцин-штрассе. Nachts! Kokain! Tauentzien! Det is‘ Berlin! Ночь! Кокаин! Тауэнтцин! Эт Берлин! «Эт» было сто лет назад, в двадцатые годы двадцатого века, а сейчас не так, и век не тот. И мне не надо так. Иду-плыву в сгустившуюся Бесконечность и даже чуть покачиваю бедрами — не от шампанского, а потому что тут, перед этим бутичком, обсаженным аккуратными озеленениями, так уютно. Тут так уютно, что мне хочется гладить кончиками пальцев идеально подстриженную колючую живую изгородь. Я глажу, и даже колючки меня не ранят. Я нежно говорю колючкам: — На хер. Всё — на хер. Когда кончаются колючки, ласкаю нежно-прохладный низенький забор из блестящего гранита. Вплываю в бесконечность Плюшки через черно-голубую ночь, заляпанную вангоговскими огнями. Темно-синенькая — под цвет ей — малолитражка, Ситроэн, кажется, припаркована на обочине моей пьяной окосевшим раздраем траектории. Иду-плыву, вернее, пританцовываю высокими каблучками черных ботильонов. Руки сунула в карманы распахнутого темно-синего плащика, кончающегося повыше колен. Темно-синяя юбка-колокол еще короче плащика танцует и колышется вокруг стройных, облаченных в черные колготки ног. На хер. Все, все на хер. Бормочу под нос — или про себя в голову свою раздраенную вбиваю. Получается какой-то недо-треск, как будто дерево не рубят, а пилят, да и то — затупленной, заржавленной пилой. Кажется, песня у меня в ушах тоже зовет кого-то «на хер». Можно сказать, я просто подпеваю. В малолитражке свет; там на водительском и переднем выясняют отношения парень лет двадцати пяти и девушка. Он только что сказал ей что-то, приведшее к ее неудовольствию, она в ответ на это наезжает и вызывает неудовольствие у него. Похоже, он подстрял. На хер, думаю. Всё — на хер. Тут парень смотрит прямо на меня сквозь лобовое, задерживает на мне взгляд и — что такое? — елозит взглядом туда-сюда. По мне елозит. Цепанула, что ли? Глазами своими синими, отчаянными, бешеными резанула? Ноги стройные завлекли, колышущаяся юбчонка, походка разбитная? Чувак, таким макаром стресса с твоей не разрулишь. Но ты ж уже взрослый — держи... Дарю ему улыбку, подмигиваю и юбочкой, как бонус — кач. Он невольно улыбается в ответ. Нет, парень, решительно, ты безнадежен. Бывают ли ведьмы-блондинки? Русые?.. Мелированные?.. А то. Наверняка бывают и наверняка они похлеще рыжих.