Или раньше, еще в школе. Тогда она казалась мне настоящим ангелом со своей копной длинных волос, собранных в косу. Мне нравилось на нее смотреть издалека. Тому пацану из прошлой жизни нравилось рисовать, а Маша вдохновляла. И я криво рисовал ее портреты, а потом сжигал. Потому что мои рисунки не передавали и процента от ее красоты. Казалось, что это была другая жизнь. Прошлая. А потом я умер и переродился в аду. Меня раздражало любое напоминание о том, радужном прошлом. Но не она… С ней я уязвим. Когда она рядом, просыпается тот, кто когда-то верил в чудеса. Кто думал, что мир будет у его ног, родители никогда не расстанутся, отец не уйдет. И я помнил, как больно это терять. Помнил, как повзрослел за один день. Резко поднялся, игнорируя боль во всем теле. Специально не стал пить обезболивающие. Оделся, взял телефон, ключи и вышел на улицу, параллельно набирая Тимура. — Где ты? — отрывисто спросил я. — Подъезжаю к тебе, — быстро ответил Гафаров. Я вышел на улицу, снова прикурил, выпуская в воздух облако дыма и не чувствуя холодного ветра. Из-за поворота показалась моя тачка. Тим остановился возле подъезда, вышел и протянул мне ключи. Я нахмурился: — Что с тобой? — Ничего, — дернулся Тим. — Подвести? — Пешком пройдусь, — отрезал Гафаров, развернулся и быстрым шагом стал удаляться. Я сел за руль, завел мотор и отъехал в сторону, пропуская «Жигули» соседа. И никак не мог понять, что случилось с Тимуром. Вспомнил бледное лицо и сжатые челюсти, но лезть в душу не стал. Вместо этого выбросил сигарету в окно и облокотился руками на руль, глядя, как на город падают первые снежинки. Выжал сцепление, переключил на первую передачу и решил прокатиться. Не знаю, что сработало. Интуиция или меня просто тянуло туда, где была она, но когда я подъехал к салону красоты, сразу заметил Машу. Резко нажал на тормоз, вылетел из машины, забыв закрыть дверь, и подбежал к ней. Маша сидела на крыльце и смотрела вдаль невидящим взглядом. По ее щекам текли слезы, а руки дрожали. — Маша, — позвал я, хватая ее за руки. Она вскинулась, посмотрела на меня глазами, полными слез, и всхлипнула. — Тихо, маленькая, — прошептал я, — не плачь. Замерзла? Пойдем в машину. Подхватил ее и потянул на себя, заставляя подняться на ноги. Машу колотило, зубы стучали, а она неожиданно разрыдалась, обнимая меня за плечи. И сама прижалась ко мне. Первые пару секунд я растерянно соображал, что делать, а потом крепко прижал ее к груди, поглаживая по волосам. — Что случилось? — прошептал я. — Маша, не молчи. — Меня уволили, — прошептала она мне в шею, — я… Руки тряслись и я… Я клиентку поранила. Она так кричала, а я… Я виновата. Я дура, Марат. Я такая дура. Нельзя было идти на работу, а я пошла. Я не могла иначе, нам нужны деньги, а я… я… Что мне делать? — Успокоиться, — облегченно выдыхая, попросил я. — Сильно поранила? — Нет, царапина, но до крови. А она так кричала… Я виновата, я знаю, что я… Маша шептала мне в шею, а я эгоистично, малодушно, как последний идиот кайфовал, когда держал ее в руках. Вдыхал запах ее волос и крепче прижимал к себе. — Давай в машину, — решился я, когда снег повалил стеной, — ты без шапки, замерзнешь. Глава 18 Глава 18 Марат Маша сидела, сжавшись в комочек, и растирала замерзшие ладони. Я врубил печку посильнее и отъехал за угол. Припарковался, повернулся к ней и неожиданно для себя рявкнул: — Какого хрена ты сидела на морозе⁈ Она подняла на меня взгляд, и что-то произошло. То, чего я не мог объяснить. Мир сузился до крохотной точки в глубине ее зрачков и завертелся. Меня засасывало куда-то, а я не мог найти, за что схватиться. В горле пересохло, а грудь словно тисками сдавило. В глазах Маши стояли слезы, ее трясло — то ли от холода, то ли от стресса, но голос на контрасте был ужасающе спокойным: — Я не знала, куда идти, — призналась она. — Ты забыла, где живешь? — осторожно поинтересовался я. — Нет, — она замотала головой, — это сложно. Все слишком сложно. Я не знаю, как рассказать Вадиму, что потеряла работу и теперь, пока я не найду новую, мы все будем сидеть на его шее. Милане нужно оплачивать учебу, Агате — покупать памперсы и смесь, а я позволила себе расслабиться и все похерить. Щемящее чувство в груди сменилось бессильной злобой и непониманием, зачем нужно все взваливать на себя. Решила стать великомученицей при жизни? Почему нельзя думать о себе, хотя бы в такой ситуации? — Жалуйся, — решил я, откидываясь на спинку кресла. — Что? Эффект случайного попутчика, знаешь о таком? Когда люди в купе поезда рассказывают незнакомцу то, что никогда бы не сказали родным. Тебе станет легче, а я завтра же все забуду. — Зачем тебе это? — Незачем. Но у меня есть свободный вечер, а у тебя есть чем поделиться. Почему бы и да? — я постарался улыбнуться. Маша собиралась с силами, а потом заговорила. Ровно и спокойно, так, словно пересказывала фильм или книгу. Выпрямила спину, вытянувшись как струна, смотрела в лобовое стекло и говорила. А я с каждым словом охреневал все больше. Когда она рассказывала о своей старшей сестре, как защищала младшую, как добилась опеки, как радовалась, когда Таня вышла замуж и забеременела. О своем переезде и как забыла о своих мечтах в день, когда ушли родители, положив свою жизнь ради благополучия сучки Миланы. Маша не смотрела на меня, не интересовалась моей реакцией, просто говорила. И я понял, что ей просто нужно было выплеснуть то, что творилось в ее душе. Мне, попутчику в купе, любому случайному прохожему. Ей нужно было выговориться. Она не плакала, не заламывала руки и не надувала губы, как девчонки, которые пытались давить на жалость. Лишь иногда смахивала слезу с щеки, продолжая говорить. Я мял сигарету в зубах, не решаясь закурить, хотя горло сводило от желания затянуться. Смотрел на нее и не понимал, что чувствовал. Жалости не было. Восхищение ее стойкостью перемешанное со злостью. Она не говорила о своих чувствах. Только сухие факты и переживания Миланы, страдания Вадима, которого я возненавидел в тот момент. Нельзя позволять женщине себя сломать! Это всегда заканчивается плохо. В любви на грани одержимости нет плюсов, если одержим только один. Маша замолчала и выдохнула. Опустила голову и спрятала лицо в ладони. — Ты сама виновата. Жестко? Я знаю! — Что? — она подняла голову и повернулась ко мне. — Ты сама, по своей воле взяла на себя роль великомученицы. Ты, Маша, жертва. Типичная. Такими пользуются, их презирают, им садятся на шею, но точно не уважают. Помнишь, как в школе? Жертвой всегда был слабый и бесхарактерный. Во взрослой жизни ничего не меняется. Если не ты, значит, тебя. — Я должна была ее бросить? — развела она руками. — Нет. Просто не превращаться в коврик у ног, выполняющий все ее прихоти. — Она потеряла родителей! — А ты — нет? Или это были не твои родители? — Слишком рано! Она была маленькая. — А ты сыграла в хорошую маму, да, Маш? И как? Получилось? — Ты… Да пошел ты! — Чего ты ожидала? — приподнял я бровь. — Что я тебя пожалею? А ты сама себя жалеешь? Хоть немного? Сама думаешь о себе? Или готова сдохнуть, чтоб Вадим не напрягся чуть больше на работе, а Милана продолжала о тебя ноги вытирать? Так какого отношения ты к себе ждешь, если сама позволяешь так к себе относиться? Я знал, что ей больно. Чувствовал себя последним мудаком, но жалость еще никого не спасала. — Я просто хотела, чтобы у нас все было хорошо! — сорвалась Маша, наконец вытаскивая наружу свою боль. — Я хотела выбраться отсюда. Я устала бояться, устала считать копейки до зарплаты, устала, устала, устала!!