Только это, конечно, был не ты. Это был Оги в патрульной машине. Я просыпаюсь утром и долго принимаю горячий душ. Хочу, чтобы мне ясно думалось. За ночь никаких новых фактов о Рексе не добавилось. Я сажусь в машину и направляюсь в дайнер «Армстронг»». Если желаете узнать, где лучше всего перекусить в городе, всегда спрашивайте у копа. «Армстронг» – своего рода гибрид. Внешне это типичный небольшой ньюджерсийский ресторанчик в стиле ретро – внутри хром и неон, большие красные буквы на крыше сообщают: «БУФЕТ». Бар с лимонадным фонтанчиком, на доске от руки написаны названия блюд дня, полукабинеты отделаны искусственной кожей. Но кухня – высший класс, причем социально ориентированная. Подают кофе с сертификатом «Справедливой торговли»[12]. Еда – «с местной фермы», и когда вы заказываете яйца, то не думаю, что они из какого-то другого места. Элли ждет меня за угловым столиком. Какое бы время я ей ни назначил, она всегда приходит первая. Сажусь напротив нее. – Доброе утро! – говорит Элли с воодушевлением, которого, как всегда, в избытке. Я морщусь. Ей это нравится. Элли сгибает ногу и усаживается на пятку, чтобы казаться выше. Когда смотришь на Элли, кажется, что она двигается, даже если сидит. Ее переполняет энергия. Я никогда не измерял ее пульса, но готов поклясться, что он зашкаливает за сотню, даже когда она в спокойном состоянии. – С кого начнем? – спрашивает Элли. – С Рекса или Трея? – С кого? – С Трея. – Элли смотрит на меня, наморщив лоб. У меня непроницаемое лицо. – Трей – бойфренд Бренды, он ее нещадно колотит. – Верно. Так что с ним? – Кто-то напал на него с бейсбольной битой. Он теперь долго не сможет ходить. – Какая жалость! – говорю я. – Да, вижу, тебя эта новость просто сломала. Я чуть не добавляю: «Сломала, как ногу Трея», но успеваю прикусить язык. – Но тут есть и положительная сторона, – продолжает Элли. – Бренда вернулась в его дом. Она забрала свои вещи и вещи детей и наконец смогла уснуть спокойно. Мы все за это благодарны. – Элли задерживает на мне взгляд на секунду дольше привычного. Я киваю. Потом говорю: – Рекс. – Что? – Ты спросила, с кого я хочу начать – с Рекса или Трея. – С Треем мы уже все выяснили, – говорит она. Теперь я смотрю на нее: – Значит, с Треем мы покончили? – Да. – Хорошо, – отвечаю я. Банни, официантка, – мы учились с ней в одном классе – подходит с карандашом за ухом и наливает нам «честный» кофе. – Вам как обычно – фермерские? – спрашивает Банни. Я киваю. Элли тоже. Мы здесь постоянные посетители. Чаще всего мы заказываем сэндвичи с проколотой глазуньей. Элли предпочитает «простой»: два яйца на дрожжевом хлебе с белым чеддером и авокадо. Я беру то же самое, но с добавкой бекона. – Так расскажи мне про Рекса, – просит Элли. – Они нашли отпечатки на месте преступления, – отвечаю я. – Это отпечатки Мауры. Элли моргает слишком широко раскрытыми глазами. В моей жизни хватало несчастий. У меня нет ни семьи, ни подружки, ни хороших перспектив, друзей можно по пальцам перечесть. Но эта замечательная личность, эта женщина, чья открытая доброта так ослепительно сияет в самой черной из ночей, – мой лучший друг. Подумать только. Элли выбрала меня на эту роль – роль лучшего друга, – и это значит, как бы я ни напортачил, кое-что я все же делаю правильно. Я рассказываю ей все. Когда дохожу до Мауры, которая знакомится с мужчинами в баре, Элли морщится: – Ах, Нап! – Все в порядке. Элли смотрит на меня со скептицизмом, которого я обычно заслуживаю. – Я не думаю, что она клеила мужиков, – качаю я головой. – А что тогда? – В некотором роде это может быть хуже. – Каким образом? Я отметаю ее вопрос. Не имеет смысла строить догадки, пока Рейнольдс не позвонит мне с новой информацией. – Когда мы говорили вчера, – уточняет Элли, – ты уже знал об отпечатках Мауры? Я киваю. – Я поняла это по твоему голосу. То есть когда умирает наш старый школьный приятель, да, это серьезно, но в твоем голосе… Как бы то ни было, я взяла на себя инициативу. – Элли залезает в свою сумку размером с армейский рюкзак и вытаскивает оттуда большую книгу. – Я нашла кое-что. – Что это? – Твой школьный выпускной альбом. Она роняет альбом на пластиковую столешницу. – В начале выпускного класса ты заказал себе альбом, но так его и не забрал – по очевидным причинам. И я хранила его для тебя. – Пятнадцать лет? – восклицаю я. Теперь настала очередь Элли пожимать плечами. – Я была главой комитета по выпуску ежегодника. В школе Элли была вся такая аккуратная и правильная, носила свитера и жемчужные сережки, училась на отлично, однако вечно стонала, что завалит контрольную, которую всегда сдавала первой и получала безупречное «А», а потом до конца урока сидела в классе, делая домашнее задание. Она на всякий случай таскала с собой несколько идеально заточенных карандашей, а ее тетрадь неизменно выглядела так, будто Элли – первый день в школе. – И почему ты теперь даешь его мне? – спрашиваю я. – Мне нужно показать тебе кое-что. Я замечаю, что некоторые страницы заложены розовыми стикерами. Элли облизывает палец и перелистывает страницы почти до конца. – Ты никогда не спрашивал себя, как мы обошлись с Лео и Дайаной? – Как обошлись? – В ежегоднике. Комитет разделился. Оставить ли их фотографии на обычных местах, в алфавитном порядке, со всем классом, как и фото любого другого выпускника. Или расположить их в специальном разделе типа некролога, в конце. Я отпиваю воды. – Вы и в самом деле спорили об этом? – Ты, вероятно, не помнишь – мы тогда не знали друг друга настолько хорошо, – но я спросила тебя, что ты об этом думаешь. – Помню. Я тогда рыкнул на нее, сказал, что мне все равно, хотя выразился, вероятно, более красочно. Лео умер. Мне было плевать, как будет выглядеть выпускной альбом. – В конце концов комитет решил извлечь их из общего списка и создать некролог. Секретарь класса… Ты помнишь Синди Монро? – Да. – Она иногда бывала просто анальником. – Хочешь сказать – геморроем? – Разве анальник значит не то же самое? – Элли подается вперед. – Как бы то ни было, Синди Монро напомнила нам, что, технически говоря, главные страницы были отданы выпускникам.