– Доступ сюда был закрыт. Эти гвозди… Тут всюду висели знаки. – Типа «Проход воспрещен»? – На знаках было написано: «Запретная зона» – надписи большими красными буквами, – говорю я. – А под ними множество пугающих маленьких буковок, сообщающих, что место закрыто в соответствии с каким-то законом под номером «та-та-та» и все может быть конфисковано, фотографировать запрещено, вы будете обысканы, бла-бла-бла. Заканчивалось все следующими словами, напечатанными курсивом: «Разрешено применение летального воздействия». – Так и было написано? Про летальное воздействие? Я киваю. – У тебя хорошая память, – отмечает она. Я улыбаюсь: – Маура украла один из знаков и повесила у себя в спальне. – Шутишь. Я пожимаю плечами. – Ты любил плохих девочек! – Элли подталкивает меня плечом. – Может быть. – И до сих пор любишь. В этом-то и проблема. Мы идем дальше. Странное ощущение – быть там, где висели запрещающие знаки, словно какое-то невидимое силовое поле наконец исчезло и позволило двигаться вперед. Через пятьдесят ярдов видим остатки колючей проволоки. А когда подходим ближе, становятся видны руины сооружений, торчащие над подлеском и зарослями. – Я в одиннадцатом классе писала доклад об этом, – вспоминает Элли. – О чем? – Ты ведь знаешь, что здесь находилось? Я знаю, но хочу, чтобы она сама мне сказала. – База ракет «Найк», – говорит она. – Многие в это не верят, но так оно и было. Во время холодной войны – я говорю о пятидесятых годах – армия прятала эти базы в таких городках, как наш. Их открывали на фермах или в лесах вроде этого. Люди думали, что это сплетни, но база здесь была. В воздухе тишина. Мы подходим ближе. Я вижу то, что прежде, вероятно, было казармами. Пытаюсь представить себе солдат, машины, стартовые площадки. – Отсюда могли запускать сорокафутовые ракеты «Найк» с ядерными боеголовками. – Элли прикладывает ладонь козырьком ко лбу и смотрит, словно все еще может видеть их. – Это место, вероятно, всего в сотне ярдов от дома Карлино на Даунинг-роуд. «Найки», как предполагалось, должны защищать Нью-Йорк от советских ракет или бомбардировщиков. Я с удовольствием слушаю это напоминание. – Ты знаешь, когда отказались от программы «Найк»? – спрашиваю я. – В начале семидесятых, кажется. – Эту закрыли в тысяча девятьсот семьдесят четвертом году, – киваю я. – За четверть века до того, как мы были школьниками. – Верно. – И что? – А то, что большинство людей, если ты спросишь старожилов, скажет тебе: если базы были секретными, то этот секрет был самым плохо охраняемым в Нью-Джерси. Все знали об этой базе. Один человек говорил, что одну ракету протащили на параде в День независимости. Я не знаю, правда это или нет. Мы идем дальше. Я хочу проникнуть на территорию базы – не знаю почему, – но ржавая ограда все еще крепка, как старый солдат, отказывающийся уходить на покой. Мы стоим и смотрим сквозь сетку. – База «найков» в Ливингстоне, – произносит Элли. – Там теперь парк. Для художников. Прежние казармы переделали в студии. База в Восточном Ганновере была снесена, и на этом месте развернули жилищное строительство. Есть еще одна база в Санди-Хук, где можно совершить экскурсию, посвященную холодной войне. Мы подаемся вперед. Лес абсолютно недвижим. Молчат птицы. Не шуршат листья. Прошлое не просто умерло. То, что случилось здесь, все еще витает над этой землей. Иногда нечто подобное можно почувствовать, когда посещаешь древние руины или старые имения. Или когда ты один в таком вот лесу. Отзвуки еле слышны, они замирают, но полной тишины нет. – И что же случилось с этой базой после ее закрытия? – спрашивает Элли. – Именно это и хотел узнать Конспиративный клуб. Глава девятая Мы возвращаемся к машине Элли. Она останавливается у водительской дверцы, обхватывает мои щеки ладонями. Это материнское прикосновение, я такое испытываю только с Элли, хоть это и звучит странно. Она с искренней озабоченностью смотрит на меня. – Не знаю даже, что тебе сказать, Нап. – Все в порядке. – Может быть, это лучше всего для тебя. – То есть как? – Не хочу, чтобы это звучало мелодраматично, но призраки прошлого из той ночи все еще держат тебя. Может быть, знание правды освободит их. Я киваю и закрываю ее дверцу. Провожаю взглядом ее машину. Когда иду к своей, звонит мой мобильник. Это Рейнольдс. – Как ты узнал? – спрашивает она. Я молчу. – В трех других случаях полицейский Рекс Кантон останавливал пьяных водителей на том же месте. Я молчу. Рейнольдс могла выяснить это за считаные минуты. Но у нее найдется что добавить, и я с большой долей вероятности могу предсказать, о чем она сейчас доложит. – Нап… Она хочет разыграть это таким образом, поэтому я перебиваю: – Все это были проверки мужчин, верно? – Верно. – И все в это время разводились и судились по поводу опеки. – Суды по поводу опеки, – подтверждает Рейнольдс. – Все три. – Не думаю, что только три, – говорю я. – Он, возможно, использовал и другие точки. – Я просматриваю все проверки, проведенные Рексом. На это может уйти какое-то время. Я сажусь в машину, завожу двигатель. – Как ты узнал? – спрашивает Рейнольдс. – Только не говори мне про интуицию и прозрение. – Наверняка я не знал, но Рекс остановил машину уж слишком близко от бара. – Возможно, он патрулировал этот район. – Но мы видели запись. Несмотря на хреновое качество, видно, что водитель шел ровно и ехал нормально. Так почему Рекс его остановил? И, по совпадению, женщина в машине училась в одном классе с Рексом – это уж слишком. Ничем, кроме подставы, это и быть не могло. – И все же я не понимаю, – качает головой Рейнольдс. – Неужели этот тип прилетел, чтобы прикончить Рекса? – Не исключено. – Твоя бывшая помогала ему? – Не думаю, – отвечаю я. – Это в тебе говорит любовь? – Нет, логика. – Объясни.