– Ты слышала, что сказал бармен? Она пришла, выпивала с ним, напоила его, усадила в машину. Ей бы не потребовалось делать это, если бы она и гангстер работали на пару. – Это могло быть частью постановки. – Могло, – киваю я. – Но твои рассуждения логичны. Значит, ты считаешь, что Маура работала с Рексом? – Да. – Это не значит, что она и Рекса не подставила. – Верно. – Но если она не причастна к убийству, то где она теперь? – Не знаю. – Гангстер мог наставить на нее пистолет. Мог вынудить ее сесть за руль. Мог заставить везти его в аэропорт или куда угодно. – Не исключено. – И что потом? – Мы бежим впереди паровоза, – говорю я. – Сначала нужно походить ножками. Сомневаюсь, что жены в этих судах по опеке приходили к Рексу и говорили: «Слушайте, мне нужно уничтожить репутацию моего мужа». – Верно. Тогда как они нанимали его? – Я думаю, через адвоката, специализирующегося на бракоразводных процессах. Это наш первый шаг, Рейнольдс. У трех женщин, вероятно, был один адвокат. Узнай, кто это, и мы поспрашиваем его о Рексе и Мауре. – Он – или она, чтобы не быть сексистами, – скажут, что это входит в их адвокатские обязанности. – Давай по порядку. – Ладно, – соглашается Рейнольдс. – Возможно, убийца был одним из таких мужей, который жаждал мести. Это имеет смысл, но я напоминаю ей, что у нас пока мало информации. Я молчу про Конспиративный клуб, поскольку ее находки, кажется, исключают такой вариант. Я все еще цепляюсь за мои маленькие глупые надежды, что убийство Рекса каким-то образом развернется в твою сторону, Лео. Думаю, это было бы вполне логично. Рейнольдс будет работать по проверкам на алкоголь. Я могу продолжать поиски по Конспиративному клубу. То есть буду искать Хэнка Страуда и Бет Лэшли. Но не только, это означает и привлечение Оги. Я бы с этим не торопился. Нет причин сыпать соль на его рану, в особенности если Оги предпринимает некоторые шаги в личной жизни. Но утаивать что-то от Оги не в моем стиле. Я бы не хотел, чтобы он решал, что мне можно делать, а что нельзя. Я должен относиться к нему с таким же уважением. И все же Оги – отец Дайаны. Это будет нелегко. Я выезжаю на 80-й хайвей, нажимаю кнопку на рулевом колесе и говорю моему телефону, чтобы соединил меня с Оги. Тот отвечает на третий звонок. – Привет, Нап! Оги – крупный старик с бочкообразной грудью. Голос его звучит с утешительной хрипловатостью. – Вернулись с Хилтон-Хед? – Вчера вечером. – Значит, вы дома? – Да, я дома. Что там случилось? – Можно мне заглянуть к вам после смены? – Да, конечно, – отвечает он после паузы. – Как отдыхалось? – До встречи. – Оги отключается. Я прикидываю, был ли он один, когда мы разговаривали, или его новая подруга все еще с ним. Было бы неплохо, думаю я, но, в общем-то, это не мое дело. Оги живет в кирпичном доме на Оук-стрит в районе, который вполне можно назвать «Берлоги разведенных мужей». Он переехал туда «временно» восемь лет назад, оставив Одри, матери Дайаны, дом, в котором они воспитывали их единственного ребенка. Несколько месяцев спустя Одри продала дом, не поставив Оги в известность. Одри сделала это – она сама мне об этом как-то сказала – в большей степени ради Оги, чем ради себя. Оги открывает мне дверь, и я вижу в прихожей за его спиной клюшки для гольфа. – Так как оно было на Хилтон-Хед? – спрашиваю я. – Отлично! – Вы брали их с собой? – Я показываю на клюшки. – Ну, ты настоящий детектив. – Не люблю хвастаться. – Брать – брал, но не играл, – говорит Оги. Это вызывает у меня улыбку: – Значит, все было хорошо с… – С Ивонной. – С Ивонной, – повторяю я, вздергивая бровь. – Отличное имя. Оги отходит от двери, впуская меня, и говорит: – Не думаю, что из этого что-нибудь получится. Сердце у меня падает. Я никогда не видел Ивонну, но по какой-то причине представляю ее как уверенную в себе женщину с громким гортанным смехом, которой нравилось брать Оги под руку, когда они прогуливались по берегу около их отеля. Я чувствую утрату того, кого я никогда в жизни не видел. Я смотрю на него, он пожимает плечами. – Будет другая, – говорит Оги. – Рыбы в море хватает, – соглашаюсь я. Предполагать, что интерьер жилища Оги традиционный, отвечающий всеобщему образцу, было бы неверно. Оги любит посещать ярмарки местного искусства и покупает картины. Он меняет их местами, никогда не держит на одном месте больше месяца-двух. Дубовый книжный шкаф со стеклянными дверцами набит книгами. Оги самый жадный читатель из всех, кого я знаю. Он разделил свои книги на две простые категории: художественные и нон-фикшен, – но расставил их не по порядку, даже не по алфавиту. Я сажусь. – Ты не на службе? – спрашивает Оги. – Нет. А вы? – Тоже. Оги все еще капитан Вестбриджского полицейского отделения. Через год он уходит в отставку. Я стал копом из-за того, что случилось с тобой, Лео, но я не уверен, что я стал бы полицейским без наставничества Оги. Я сижу в том же роскошном кресле, что и всегда, когда прихожу к нему. Кубок, завоеванный в чемпионате штата футбольной командой школы – той командой, в которой играл я и которую тренировал он, – используется как подставка для книг. Кроме этого, в комнате ничего личного – ни фотографий, ни сертификатов, ни наград. Он протягивает мне бутылку вина. «Шато О-Байи» 2009 года. В розницу сто?ит около двух сотен. – Отличное вино! – говорю я. – Открывай. – Вам бы оставить ее для какого-нибудь особого случая. – Разве твой отец так нам говорил? – Оги берет у меня бутылку, ввинчивает штопор в пробку. – Нет, – улыбаюсь я. Мой прадед, часто рассказывал отец, хранил свои лучшие вина для особых случаев. Его убили нацисты, занявшие Париж. Они же выпили и его вино. Урок: никогда не откладывай на потом. Когда я рос, мы всегда пользовались только лучшими тарелками. Лучшим постельным бельем. Пили из уотерфордского хрусталя. Когда отец умер, винный погреб был почти пуст. – Твой отец использовал слова покрасивее, – замечает Оги. – Я предпочитаю цитату из Граучо Маркса[13]. – Какую? – «Я не пью вино, пока оно не выстоится». Вот оно и выстоялось. Оги наливает вино в один бокал, потом во второй. Один передает мне. Мы чокаемся. Я слегка раскручиваю бокал, вдыхаю аромат. Ничего слишком показного.