– А что это у вас все мужики б-бритые? – спросил отец Сергий. – Даже Петру Великому такое не удалось. – Не все. Кто показал себя зрелым – командиры, мастера и прочие уважаемые люди – могут завести усы. А самые почтенные, члены Учительского Совета, носят бороды. – Никодим Львович с улыбкой дернул себя за бороденку. – Это как в жизни. Когда человек взрослеет – сначала волос прорастает на верхней губе, а потом уж по всей физиономии. – Так у вас, верно, и п-парикмахерская есть? – опять спросил про чепуху отец Сергий. – Целых три. Желаете побриться? – И подстричься. Надоело ходить дикобразом. – Тогда вот вам денег. Мы печатаем собственные. Жовтогуб протянул несколько зеленых бумажек, отец Сергий их с любопытством взял. Поднялся. – Когда насмотритесь – приходите. Буду ждать. А ты, красавица, оставайся жить, – сказал директор Моне, когда она тоже вскочила со стула. – У нас молодых женщин не хватает, зато женихов много, молодец к молодцу. – Спасибо, – вежливо поблагодарила она. – Я, если можно, тоже похожу, посмотрю. Вдруг кто понравится. И – скорее за отцом Сергием, чтоб не отстать. Страшиловка На площади отец Сергий отдал ей часть денег. – Поешьте что-нибудь, а я пойду приведу себя в порядок. Встретимся здесь же через час. – В какой еще порядок?! – зашипела Мона. – Как вы можете?! Наши товарищи в этой их «инспекторской», в застенке, где их допрашивают, а потом, наверное, убьют! Их нужно спасать! – Они мне не товарищи. Оба мне не нравятся. И не беспокойтесь, ничего с ними не случится. Всё устроится, – равнодушно заявил бессердечный старец. – Ну, вы как хотите, а я пойду посмотрю, насколько зеленая п-практика соответствует теории. Развернулся и пошел, оставив ее в одиночестве. – Старый циник! – крикнула Мона ему вслед. Есть ей совсем не хотелось. Во-первых, от нервов. Во-вторых, не так давно ужинала. Но снеди она все-таки купила – для передачи арестантам: вареной картошки и колбасы. Заодно спросила у торговки, где «инспекторская». – Ты, милая, иди мимо церквы на закат, за околицей увидишь Страшиловку, а от нее вертай по?солонь. Что такое «страшиловка» и «по?солонь», Мона не знала, но сказала себе: ничего, разберемся. Настроение у нее было решительное. Конечно, она здорово перетрусила, когда наткнулась в кустах на людей с винтовками, и потом оробела тихого жуткого «директора», но это потому, что расслабилась от мужской компании. Разбавилась. Когда жизнь срывается в бешеный галоп, нужно сидеть в седле одной и крепко держать поводья – самой. И у Моны это всегда отлично получалось. Дойдя до околицы, она схватила за рукав пробегавшего мимо пацанчика. – Малой, где тут Страшиловка? – Да вона, – махнул он в сторону пустыря, над которым густо кружили во?роны, и понесся дальше по своим мальчишеским делам. Мона свернула с дороги, заслоняясь рукой от малиновых лучей заходящего солнца. На гладкой, вытоптанной площадке торчало десятка два жердей, на каждой по горшку. Вороний грай становился всё оглушительней. «Посолонь, отсюда посолонь», – пробормотала Мона. Дошла до пустыря, посмотрела вокруг – и завопила. На всех шестах торчали не горшки – отрубленные головы. Огромные черные птицы лениво долбили по ним клювами. Пошатнувшись, Мона ухватилась за жердь. Наверху что-то щелкнуло – это стукнулись зубы у закачавшегося черепа. Поглядев вверх, Мона уже не могла отвести парализованного взгляда. Одни головы облезли до кости, другие были совсем свежие. Под каждой – большая дощечка с надписью. «Я торговал самогоном». «Я насильник». «Я белый шпион». «Я красный агитатор». «Я вытравила дитё». Последняя голова была особенно страшна: исклеванный череп со свисающей пышной косой. Взвизгнув, Мона кинулась прочь и остановилась, только когда сбилось дыхание. «Страх – отличный воспитатель», вспомнила она слова директора. Стало быть, живет себе большое село. Работает, торгует, веселится, бабы готовят еду, играют детишки, а рядом, за околицей – Страшиловка. Конечно, в такой школе будет порядок! Не забалуешь… Моне захотелось бежать из этого зеленого рая как можно дальше, куда угодно, пусть там лучше стреляют и голодают. Она, все еще не придя в себя, даже повернула в открытое поле, но остановилась – увидела невдалеке белую хату с зарешеченными окошками. А еще увидела Канторовича. Руки у него были связаны спереди, и конвоир тянул за веревку. Второй, с примкнутым штыком, шел сзади. Бросилась навстречу. «Страшиловка» по-африкански Штабс-капитан заметил ее, качнул головой: не подходите. Лицо у него было в крови, над бровью синий кровоподтек. И страх куда-то исчез. Мона была в седле бешено несущегося коня, поводья держала крепко. Узелок с едой она отшвырнула. Визгливо, по-бабьи закричала: – Гад! Беляк! Кинулась на Канторовича. – Зенки твои поганые выскребу! Передний конвоир схватил ее за плечи. – Ты чего, тетка? – Он офицер, по харе вижу! Офицера мужа мово убили! – Утихни. Ему так на так каюк. Он Акимычу на допросе скулу своротил. Мы его в овраг ведем. Мона вырвалась, налетела на приговоренного, стала его колотить, трясти. – Гад! Гад! Ее оттащили. – Сказано тебе: он свое получит. А тебе другого мужа сыщут. Давай за меня, я мужик горячий, – оскалился конвоир. – С вами пойду, – объявила Мона. – Желаю видеть, как вы его, гадюку, кончать будете. – Иди, – разрешили ей. – Только под пулю не сунься. Она пристроилась сзади, время от времени выкрикивая ругательства – более или менее одни и те же, фразеологический запас у нее был невелик. Теперь, когда дело сделано, снова стало очень страшно. Успеет или нет? Тряся штабс-капитана, Мона сунула ему в руку свой маленький карвер. Далеко ли до оврага? Хватит ли у Канторовича времени и ловкости перерезать путы? И если хватит, справится ли он с двумя вооруженными людьми? Всё, чем Мона могла ему помочь, – кинуться на заднего и обхватить за шею. Насколько это его задержит? На пару секунд, не больше. – Покурить напоследок дадите? – спросил Канторович. – Табак у меня свой. После заберете. – В овраге покуришь, – лениво ответил передний. – Я на ходу люблю. Окопная привычка. Там на месте стоять было нельзя. Австриец стрелял по огоньку. – Ладно. Где у тебя кисет? – В правом.