– Эй, приди в себя! Ты ведь меня знаешь. Когда это я обрывал нить? Разве стал бы я убивать эту ошибку п-природы, если б Заенко уже не был у нас в руках? – А? – спросил Маса, что, конечно, было ужасно невежливо. – Пока вы тут ворковали, я внимательно осмотрелся. И заметил, что в окошке будки посверкивают блики. Там зритель с биноклем. Для кого, по-твоему, могла Шуша устроить этот с-спектакль? Заенко пришел полюбоваться, как умирает человек, который расправился с бомбистами. Сейчас товарищ ч-чекист сидит тихонько, ждет, когда мы уйдем. Пойди, возьми его. Тебе полезно в-взбодриться. Круги вертеться сразу перестали. – Мне уже гораздо лучше, – сказал Маса. Средство от зубной боли Судьба революции висела на волоске, стальные челюсти белых армий смыкались на горле истекающей кровью Республики, а большевик Романов глядел в окно и думал о любви. Надя вчера сказала: «Ты не понимаешь. Проблема не в тебе, проблема во мне. Мужчина способен любить что-то больше, чем кого-то. У женщины так не получается». Алексей злился. Они наконец были вдвоем, наедине, а Надежда упиралась кулачком ему в грудь, отодвигала лицо, и всё говорила, говорила. «А можно попонятней?» – спросил он. «Можно. Если случится то, чего ты хочешь… и про что я стараюсь не думать, потому что сразу темнеет в глазах… Если это произойдет, тогда ты совсем заслонишь мне остальной мир. Я смогу думать только о тебе, жить только тобой. А революцию сейчас нельзя бросать. Без любого из нас, даже без крошечной меня она может погибнуть. Давай дождемся победы. Тогда я смогу быть твоей целиком, до донышка». Алексей перестал ее обнимать, сложил руки на груди, усмехнулся. «Красивые слова. А на самом деле ты просто маленькая девочка, которая хочет, но боится. Сама пришла ко мне в номер, потом испугалась и теперь, как положено интеллигентке, заворачиваешь свой страх в блестящий фантик». Он, правда, ужасно рассердился. Потому что хотел ее до дрожи в коленях. Нарочно сказал такое, на что Надя не могла не обидеться. Она вспыхнула, выбежала вон. А сейчас Романов, вместо того чтобы думать о деле, пялился в окно на дождливую улицу и говорил себе: Надя права. В России сейчас не время для любви. В России времени для любви вообще никогда не бывает. Взять его первую любовь, пускай мальчишескую, глупую, но тогда она такой не казалась – сломана войной. Вторая, обманная, была химерой войны. Наваждением. Третью война просто убила… Он зажмурился, отогнал страшное воспоминание о мертвом поле. Раньше не получалось, а теперь – почти без усилия. Любовь к Наде – последняя. Другой уже не будет, этот хвост у ящерицы больше не отрастет. Ждать победы? Но когда мы победим – если победим – опять сыщется какая-нибудь очередная российская чума-холера, которая окажется важнее любви и несовместима с нею… Он тряхнул головой. Хватит ныть, товарищ Романов. Давай сначала победим, а там будет видно. И наконец стал думать про дела. Они были, культурно выражаясь, дерьмовые. Девочка сказала верно: Советская республика находилась на пороге гибели. Наступление Добровольческой армии. Октябрь 1919 г. Генерал Юденич уже дошел до Царского Села, и падение Петрограда, колыбели революции, ожидалось со дня на день. Армия Гай-Гаевского подходила к Туле. Красный фронт там дрожал и гнулся. Алексей знал, что скоро он рассыплется вдребезги – из Новороссийска отправлен эшелон с новейшими английскими танками, идеально приспособленными для маневренной войны. Бронированные чудища посекут своими мощными пулеметами красную конницу, передавят обескровленную рабочую пехоту стальными гусеницами. И потом в два-три перехода докатят по беззащитным тылам до Москвы… Самое гнусное, что Романов ничего не мог сделать. У него теперь не было доступа ни к каким секретным сведениям. Новый начальник освободил его из-под ареста, но к серьезной работе не подпускал. Дал совершенно издевательское задание: сидеть в гостинице и, никуда не отлучаясь, составлять штатное расписание Всероссийского Управления Безопасности, в которое преобразуется Особый отдел после взятия Москвы. Фактически капитан Романов находился под домашним арестом, а значит, агентурная сеть РВС была парализована. Вся надежда, что второе подполье не бездействует. Из двух пропавших казаков конвоя отыскался только Филимонов – в речке Лопани, с пулей в затылке. Второй, Теслюк, бесследно исчез. Он-то наверняка был из людей Заенко. У них имеется какой-то хороший источник в штабе армии. Заенко отвратительный мерзавец и убийца Лавра Козловского, но, кроме как на чекистов, рассчитывать сейчас не на кого. А тем временем в городе шли повальные аресты. На заводах, в мастерских и в депо забирали профсоюзных активистов, взяли целиком всю редакцию единственной либеральной газеты «Голос Юга», на улицах хватали всех мало-мальски подозрительных. Особый отдел снова стали называть «Черным Домом», потому что из окон неслись вопли допрашиваемых, а во дворе грохотали выстрелы. На рыночной площади бригада плотников спешно сколачивала виселицы. План Скукина править через страх воплощался в жизнь. Через Скукина и надо действовать – к такому решению пришел Романов, как следует поработав мозгами. Хватит киснуть под «домашним арестом». Нужно, не дожидаясь вызова, отправиться на службу и закатить Черепову скандал, после которого совместная служба станет невозможной. Когда-то, еще в самом начале, Скукин предлагал устроить боевого товарища к себе в штаб. Многозначительно говорил: я нуждаюсь в людях, которым могу доверять. Прийти к нему и сказать: так, мол, и так, Аркаша, я ваша. Бери меня под свое крыло. Буду служить тебе, как японец Фандорину. В такое горячее время находиться в штабе всяко полезней, чем в контрразведке. Повеселев, Романов надел шинель, фуражку, подхватил портупею – и вперед. Перед Особым отделом, как всегда в последние дни, происходила кутерьма. По крыльцу взбегали люди, другие выскакивали, из ворот с урчанием выехал грузовик – будто еж, ощетинившийся штыками, кавалерист бешеной рысью поскакал в сторону центра. С тех пор как Алексей был здесь в последний раз, суматохи стало еще больше. – Из-за чего переполох, Миша? – спросил он дежурного офицера. – Не слыхал еще? – У подпоручика от возбуждения прыгало лицо. – Заенко взяли! Вон он лежит, сволочь. Фандоринский японец только что приволок! Начальник находится в штабе армии. Ему уже позвонили. – Лежит? – переспросил Романов, обернувшись. Увидел в коридоре плотно сдвинутые спины. Все смотрели куда-то вниз. – Убит? – Живехонек. Да ты пойди, полюбуйся, – хохотнул подпоручик. Алексей раздвинул людей. У стены на скамейке в неподвижной позе сидел японец, опершись ладонями на колени, и важно смотрел перед собой. Под ногами у него лежал человек, весь опутанный веревками, будто его засунули в сетчатую кошелку. Даже лицо было перетянуто: меж зубов торчал кусок дерева, с двух сторон прикрученный шнурком от ботинка. Глаза пленника яростно пучились, сверкая белками. Остановились на Алексее, ненавидяще прищурились. Узнал. Как пойманный волк из сцены охоты в «Войне и мире», подумал Романов. – Как вам это удалось, господин Сибата? – спросил он. Японец вежливо ему поклонился. – Очень просто. Он стрелял, я прыгал. Когда я прыгаю, попасть очень трудно. Он не попал. Потом у него кончились патроны. Тогда я ударил его по уху вот этой ногой. Он показал на свой ботинок, в котором отсутствовал шнурок. – А зачем у него во рту деревяшка? – Чтоб не откусил себе язык. Это серьезный акунин, от него всего можно ожидать. Когда я его уже свалил и взял за горло, он укусил меня за руку. Японец показал кисть со следами зубов. – Серьезный кто? – переспросил Романов, лихорадочно думая, как быть. Он охотно прикончил бы скотину Заенко собственными руками – но чекистское подполье, но ситуация на фронте… – Это долго объяснять. – Сибата поднялся. – Вы пришли, и теперь я могу уйти. Передаю этого плохого человека в ваши руки. Делайте с ним что хотите. Господин велел передать, что на этом его участие в войне между белыми и красными заканчивается. Обещание, которое он дал вам и вашим начальникам, исполнено. Шнурок оставляю. Японец чопорно поклонился. Перед ним расступились. Ушел. – Вынуть кляп, – приказал Романов. – Нет, я сам… Наклонившись вплотную к лежащему, шепнул: – Спокойно. Я что-нибудь придумаю. Тот, едва лишь смог говорить, прошипел: – Поквитаться решил, иуда? Я тебя на тот свет за собой заберу… – Дорогу, дорогу! – раздался громкий голос. Это прибыл Черепов. Вокруг немедленно образовалась пустота – войскового старшину боялись собственные подчиненные. – Что, сокол Дзержинского, прилетел в родное гнездо? – зловеще ухмыльнулся Черепов. – Раньше ты тут хозяйничал, теперь погрызешь морковку с другого конца. – Да, я сокол Дзержинского, – ответил снизу Заенко. – А твой капитан – ворон Троцкого. – И мотнул головой на Алексея. – Куражишься, вражина. – Черепов, наклонившись, нанес короткий, мощный удар кулаком по лицу. Пленник затих. – А ну, в операционную его. Скоро он у меня по-другому закурлыкает. Приготовь его, Калмыков. Арестованного подхватили за руки и за ноги, потащили вверх по лестнице. Впереди шел фельдфебель Калмыков, ординарец начальника. – Что за операционная такая? – спросил Романов. Плохо дело, думал он. Заенко очнется и снова заведет про Троцкого. В конце концов Черепов прислушается. Сияющий начальник даже не вспомнил, что запретил помощнику отлучаться из гостиницы. – Пока вы сочиняли диссертацию, капитан, у нас тут кое-что изменилось. Помните, у Козловского на третьем этаже была картотека? Я устроил там новый кабинет для допросов. Чтоб работать по-настоящему. Сейчас поднимемся, увидите. Только протелефонирую полковнику Скукину. Пусть сообщит командующему, что мы действительно взяли самого Заенко. Уже «мы взяли», а скоро будет «я взял», мельком подумал Алексей, но череповское честолюбие сейчас занимало его меньше всего. Бывшую картотеку было не узнать. Полки с ящиками исчезли. Посередине пустой комнаты на большом столярном верстаке лежал растянутый буквой «Х» чекист, совершенно голый. Его запястья и щиколотки были пристегнуты ремнями, рот заклеен пластырем, глаза бешено вращались. Рядом стоял Калмыков в кожаном фартуке, раскладывал на столике столярные инструменты. Войсковой старшина, мурлыкая песенку, тоже надел передник, нарукавники. Он не торопился, подчеркнуто не обращал внимания на пленника. Подошел к тумбочке, на которой красовался шикарный граммофон, сверкающий лаковой трубой. Стал выбирать пластинку. – Люблю работать с комфортом, – пояснил Алексею. – Почему он голый?