– Я всегда привожу пациентов в природное состояние. Запомните правило первое: допрашиваемый должен чувствовать себя голым мясом. Это избавляет от амбиций и располагает к искренности. – …А пластырь зачем? Он же не сможет отвечать! – На предварительной стадии это и не нужно. Человек начинает врать, юлить, надеется как-то отбрехаться. Или гордо безмолвствует, не хочет говорить. Сначала говядину нужно хорошенько обработать. Чтоб измычалась. Пусть сама взмолится: остановитесь, всё скажу! Но мы остановимся нескоро. Правило второе: возможность дать чистосердечные показания для допрашиваемого должна быть не жертвой, а наградой, которую еще надо заработать. Подобная тактика в конечном итоге экономит время. Войсковой старшина завел модный романс «Кончилось счастье». – Музыка – для фона. А то сейчас начнется мычание, рычание… Ну-с, для почина легкая зачисточка. Подпевая пластинке «Кончилось счастье, всё было сно-ом, сердце тоску-ует, сердце страда-ает», он взял наждак, с хрустом провел по голени лежащего. Она сразу засочилась кровью. – Ммммммм!!! На рту Заенко вздулся пластырь. Черепов засмеялся: – Каково подтягивает вторым голосом? – Потрепал арестованного по животу: – Я тебе пока обрисую тему будущего разговора. Ты мне расскажешь, кто состоит в твоей шайке, до последнего человечка. И где взять каждого. Потом сообщишь самое главное: кто ваш шпион в штабе армии. Но мы никуда не спешим. У нас впереди большая программа. Я по тебе еще даже напильником не прошелся. Арестованный снова замычал. – Что? – деланно удивился Черепов. – Уже хочешь беседовать? А как же напильник? Расстраиваешь меня. Ладно, так и быть… Он отодрал пластырь с одного конца. Заенко произнес короткое, смачное ругательство. – Умничка, – одобрительно кивнул войсковой старшина, возвращая пластырь в прежнюю позицию. – Так интереснее. Пропущу-ка я, пожалуй, стадию напильника. Калмыков, давай сразу тисочки. Пальцы Романова лежали на кобуре. Первую пулю Черепову, прикидывал он. Вторую Калмыкову. Третьей придется кончить Заенко. Спасти его не спасешь, хоть мучить не будут. Потом, пока беготня и неразбериха, попытаться уйти самому… «И засветиться? Оставить Республику в это роковое время вообще без агентуры? Только потому, что ты такой нежный?» – спросил суровый голос. Ответить было нечего. У Алексея задрожали пальцы, на лбу выступила испарина. Черепов с фельдфебелем наклонились над допрашиваемым, что-то у них там полязгивало. Заенко начал изгибаться, биться. Кобура расстегнулась будто сама собой… Стукнула дверь. – Значит, это и есть знаменитый красный Рокамболь! – весело воскликнул красивый щеголеватый капитан с аксельбантами. – Харитоша, я к тебе от командующего. Адъютант Гай-Гаевского, узнал Алексей. Какая-то кольцеобразная фамилия. Макольцев. Интересно, что обращается к Черепову фамильярно, на «ты». – Паша! – обрадовался гостю начальник. – Аркадий Сергеевич уже доложил его превосходительству? Макольцев подмигнул: – Владимир Зенонович велел немедленно тебя доставить. Готовь грудь для награды, а глотку для коньяку. – Я хотел выпотрошить клиента и потом обо всём разом доложить… Войсковой старшина показал на растянутого Заенку. – Приказы начальства не обсуждаются, а что? Правильно: исполняются. Давай-давай, Харитон. За тобой прибыл лично адъютант его превосходительства Пал Андреич Макольцев на генеральском «делонэ-бельвиле». – Сейчас, только китель надену, – заторопился Черепов. – А ты давай прямо в переднике, как мясник, – оскалился адъютант, бросив взгляд на фельдфебеля и небрежно кивнув Алексею. – Всё, едем. – Начальник застегивал пуговицы. – Калмыков, этого в Ледник. А вы, Романов, к нему не суйтесь. Сам буду допрашивать. Он подошел к верстаку, погладил Заенко по щеке. – До встречи, любимый. Жди. Услышав про Ледник, Романов понял, что надо делать. Автомобиль командующего Это был погреб, расположенный посередине двора. Раньше он служил для хранения льда, при чекистах использовался как расстрельный подвал. Тогда в каменной стене, замыкавшей двор, была калитка, через которую трупы скидывали в овраг. К сожалению, Козловский приказал заложить тот проход кирпичом, символически отгородившись от страшного большевистского прошлого, иначе задача упростилась бы. Моментально возникший план был такой. Раз Черепова повезли пить коньяк, значит, до глубокой ночи он не вернется. Надо дождаться темноты, убрать часового, который сторожит Ледник, и переправить Заенку через стену. Понадобится приставная лестница… Взять в гараже, там есть. Рискованно, но осуществимо. В семь часов, перед тем как идти домой, Романов на правах старшего проверил караулы. Заглянул и во двор. Наорал на часового, придравшись к плоховыбритой физиономии, отправил на гауптвахту. Из-за сугубой важности заключенного поставил к Леднику самого фельдфебеля Калмыкова. (Идея была совместить полезное с приятным: уж если кончать, то гада.) Попрощался с дежурным, расписался в книге, велел звонить, если что-нибудь случится, и вышел под мелкий дождик. В октябре в это время, да в такую погоду уже почти совсем темно, но для верности Алексей решил часа два выждать – чтобы разошлись последние сотрудники. Все равно нужно было наведаться к себе в номер. Не будет же Заенко бегать по городу нагишом? Романов засунул в мешок штатскую одежду и штиблеты из своего «конспиративного» гардероба. Положил туда же фляжку с водкой – арестант наверняка закоченел в погребе. К особняку Алексей вернулся уже в полной темноте, которая казалась еще гуще там, куда не достигал свет редких фонарей. Прокрался вдоль стены, огляделся. Влез через окно уборной первого этажа (перед уходом нарочно повернул шпингалет). Пустыми, тихими коридорами, бесшумно ступая, дошел до черного хода. Приоткрыл дверь, выглянул во двор, подождал. Ни зги. Калмыков, чертов служака, не прохаживался взад-вперед, не курил, даже не шуршал. Не таясь, Романов вышел наружу, зажег папиросу, встав так, чтобы фельдфебель увидел, кто это, а из окон, даже если кто-то случайно выглянет, лица было не видно. Лениво направился к Леднику, помахивая правой рукой. В ней, лезвием вверх, нож. Тихонько позвал: – Эй, на карауле! Спишь, Калмыков? Никакого ответа. Правда, что ли, уснул? Это сильно облегчило бы дело. Фельдфебель сидел на земле, склонив голову на плечо. Дверь Ледника была приоткрыта. Алексей быстро опустился на корточки, тронул Калмыкова за плечо – тот мягко завалился. Весь китель спереди был мокрый. Кровь! Еще не остывшая. В погребе никого не оказалось. Как это могло произойти?! Куда делся Заенко?! Не на крыльях же улетел! Загадка разъяснилась, когда Романов подбежал к стене. Сверху свисала веревочная лесенка. Кто-то поступил очень просто: перелез с той стороны, спустился во двор, убил часового и той же дорогой ушел вместе с арестантом. Кто-то, точно знавший, где искать. Лестницу бросили, потому что стала не нужна. Воспользовался ею и Алексей, чтобы второй раз не рисковать, проходя через дом. И побыстрей вернуться в гостиницу. Когда в номере зазвонит телефон, нужно быть на месте, отвечать сонным голосом. Продрался через заросли оврага, побежал по улице. Следовало признать, что чекистская организация работает лучше, чем эрвээсовская, которая, по правде сказать, совсем застопорилась. Может быть, конкуренция – это не так и плохо? Да и Заенко, надо отдать ему должное, хоть мерзавец, но мужик крепкий. И вдруг стукнула идея, перспективная. Романов пообещал себе завтра же ее осуществить. Он влетел в комнату, запыхавшись. Не включая света, остановился перед аппаратом: звонили или еще нет? – Я уже думала, ты не придешь, – прошелестела темнота. С кровати поднялся маленький, тонкий силуэт. – Только молчи. Молчи… Утром он брился перед зеркалом и пел привязавшийся романс про кончившееся счастье и про то, что всё было сном, но не жалобно, а весело. Когда-то у Алексея был красивый голос, пропавший после ранения в горло, но музыкальный слух никуда не делся. Надя полчаса как ушла. На прощанье сказала: «Всё, Романов. Случилось непоправимое. Я люблю тебя больше, чем революцию». И тихонько засмеялась.