Она не стала ничего отвечать. Просто не смогла. 47 Ирина Следующая неделя прошла под девизом «подарки блудного отца принципиальной дочери и маленькой внучке». Нет, они приходили не каждый день, а через день. И Ирина понимала, что всё согласовывается с Борисом, но ей всё равно казалось, что Виктор тоже что-то предлагает от себя. Потому что были среди подарков и такие вещи, которые Марина не могла озвучить мужу. Например, калейдоскоп. Зять точно не знал о том, как Ришка расколотила свой любимый калейдоскоп после сцены в ювелирном магазине. Его на день рождения дочери подарил Виктор, когда Марине исполнялось десять. Большая труба со множеством ярких стёклышек… Дочь пошла с ней на улицу, нашла где-то кусок торчащей железной арматуры и шваркнула по ней этим калейдоскопом изо всех сил. Только стёклышки по сторонам остались… Ирине было жаль хорошую и дорогую вещь. О том случае она не рассказывала Виктору, но понимала, что отцу наверняка рассказал Максим — специально, чтобы причинить боль. Это был не единственный подарок Виктора, который расколотила Марина, но, пожалуй, самый знаковый. Максим, в отличие от сестры, ничего не колотил — он вообще был более прагматичный и к уничтожению вещей оказался не склонен. При этом отца возненавидел не меньше Марины, но проявлялось это иначе. Максим мстил ему не полнейшей отстранённостью, как Марина, а холодным общением. И при этом от денег не отказался. И потратил всё, что дал Виктор, на ипотеку, аргументируя это простым, банальным и пошлым: «Дают — бери, бьют — беги». Ирине не нравилась подобная философия. И вообще ей не нравилось, как изменились близнецы после того рокового вечера, но с этим уже ничего нельзя было поделать. В общем, Ирина не сомневалась, что про калейдоскоп Марина Борису не говорила — слишком эти воспоминания были для неё болезненными. Значит, Виктор сам захотел подарить дочери эту игрушку. Интересно, какими соображениями руководствовался… Вообще Ирина замечала, что ей всё чаще становится интересен бывший муж. Он действительно изменился и не скрывал этого. И было бы любопытно сравнить… но нет, сближаться им ни к чему. И Ирина старательно усмиряла собственное любопытство. А Марина… Поначалу она весьма нервно встречала каждую коробку с подарками. Потом смягчилась — невозможно было не радоваться, глядя на вещи и игрушки для Ульяны. И к концу недели очередную посылку приняла почти спокойно… Однако это спокойствие кончилось, как только Марина увидела калейдоскоп. Ирина, заметив исказившееся, словно от боли, лицо дочери, даже испугалась. И подумала: и как Борис разрешил Виктору купить эту трубу со стекляшками? Может, бывший муж не стал ничего объяснять?.. — Мам, нам нужно поговорить, — вздохнула Марина, откладывая в сторону калейдоскоп. Настороженно, будто он был спящей ядовитой змеёй, которая могла в любой момент проснуться. — И с Борисом тоже нужно, но с ним я вечером тогда… Давай, что ли, сядем? Ирина кивнула, заранее предчувствуя, о чём — точнее, о ком — Марина собирается с ней разговаривать. И нет, увильнуть от этого разговора ей не хотелось. Возможно, потому что за двенадцать прошедших лет они с Мариной ни разу не поговорили нормально о Викторе. Были только попытки Ирины начать подобный диалог и краткие агрессивные ответы дочери в стиле: «Не хочу ничего слышать, он умер для меня!» И сейчас, значит, время пришло. Тем более что Ульянка только уснула, а значит, у них есть минимум час, чтобы всё обсудить. — Мам, — вздохнула Марина, как только они сели на диван рядом друг с другом, и взяла Ирину за руку. — Я очень надеюсь, что вы с Борей всё же не считаете меня непроходимой идиоткой. А то пока похоже, что считаете. — Почему ты так думаешь? — спросила Ирина, ласково сжав пальцы дочери. — Потому что я отлично понимаю, к чему это всё, — невесело хмыкнула Марина, поглядев на калейдоскоп. — Да и Боря, знаешь, осторожно так прощупывает почву, постоянно делает мне всякие намёки на тему… кх-хм… — Она кашлянула. — На тему того, что твой бывший муж не настолько мерзавец, чтобы лишать его общения с Ульянкой. Ирина едва не поморщилась, услышав это «твой бывший муж». Виктор, конечно, поступил с их семьёй отвратительно, но — он всё-таки отец! Отец, а не просто «бывший муж». — Ришка, он твой папа. — Нет, — категорично ответила дочь, мотнув головой. — Послушай, мам… я тебе никогда не рассказывала, не хотела делать больно ещё и этим. Но раз так… Расскажу. Только, пожалуйста, не волнуйся, тебе нельзя. — Постараюсь. Марина сглотнула, слегка побледнев. При этом на щеках, наоборот, загорелись ярко-алые пятна — словно сквозь напускное спокойствие пробивалась сильнейшая злость. — Я его очень любила, — тихо сказала Марина настолько несчастным голосом, что у Ирины сразу заболело многострадальное сердце. — Ты знаешь, помнишь же наверняка. Боготворила даже. А потом… сцена эта… И он был такой отвратительный и жалкий, как слизняк, мам. Как будто бы… другой человек, а не… не тот, которого я любила и уважала. Разве этого — можно было уважать и любить? Нет. И мне… нам с Максом, точнее… нам так захотелось сохранить в себе того человека. Нашего… папу. Который нас любил и никогда-никогда бы не предал! И мы решили, что он умер. Вот этот — не он. И не заслуживает он ничего хорошего. А наш папа умер. Да. Примерно так Ирина всегда и думала, когда слышала от Марины с Максимом похожие слова. — Ришка… — Подожди, мам… — Дочь подняла ладонь и вытерла слёзы с глаз. — А то я так и не решусь ни на что… Я не люблю говорить о нём именно поэтому. Не хочу марать грязью собственную память. Я так решила. Папа умер. А ты и Борис теперь старательно подсовываете мне под нос эту грязь! — Ришка! — Ирина выпустила руку дочери, развернулась к ней лицом и крепко обняла, погладив по голове. — Я понимаю, что ты чувствуешь, моя хорошая. Мне тоже до сих пор бывает больно и обидно. Но я нашла в себе силы… и увиделась с вашим отцом. — Мам! — Он ваш отец, — повторила Ирина с нажимом. — Что бы он ни совершил в прошлом, этого не изменить. И вспомни, Марина, сколько хорошего было между вами. Одна ошибка! Он совершил только одну ошибку, но ты из-за неё перечеркнула всё остальное. — Он сам всё перечеркнул, — возразила дочь срывающимся голосом. — Сам! Сам поставил какую-то… выше семьи! Наш папа, которого мы с Максом любили, никогда бы не поступил с нами так! Ирине было очень тяжело. Ей на грудь будто бы уронили кирпич. И голова начинала кружиться… Но она должна, просто должна закончить этот разговор с Мариной. Должна! — Ришка… он виноват. Он знает это. Поверь мне, как человеку, который пострадал не меньше вас с Максом. Он не отрицает, что виноват, и жалеет, это чувствуется. Он совершил одну ошибку — так дай ему один шанс. Всего один, Марина. — Мам… — Я прошу тебя! — выдохнула Ирина с горячностью. — Я прошу! Дочь молчала, обнимая её. Ирина чувствовала, что щёки у Марины мокрые — одной она прижималась к плечу матери. И тихо всхлипывала, дрожа всем телом… — Я дам ему шанс, — произнесла в конце концов Марина едва слышно. — На то, чтобы общаться с Ульяной. Сама я… не смогу. Ирина едва не осела на пол от облегчения. Господи, спасибо! Марина всё-таки пошла на уступки. Да, это маленькая победа — но она есть. Теперь дальнейшее уже будет зависеть от Виктора, не от неё. Только бы не оплошал… — Спасибо, Ришка, — прошептала Ирина, целуя дочь. — Спасибо, моя родная девочка… 48 Виктор Маша Вронская позвонила в пятницу — как раз в тот день Горбовский на свой страх и риск оформил доставку калейдоскопа для Марины и Ульяны. Борис не возражал, и даже после того, как Виктор рассказал, в чём дело, подумал и сказал: — А давайте попробуем. Хуже всё равно не будет, а вот лучше — возможно. Это может оказаться неплохим толчком для Марины. В ожидании результата Горбовский тенью проходил на работе до обеда. Всё вспоминал момент, когда Максим, ехидно ухмыляясь, поведал ему, как Марина сломала тот калейдоскоп. Специально рассказал, чтобы больно сделать, — это Виктор понимал. И ругаться не стал, вообще ничего не сказал. Он сделал больно детям — а они в ответ начали причинять боль уже ему. Закономерно… И Марина, уничтожившая символ своего счастливого детства, была абсолютно понятна Горбовскому. На её месте он поступил бы так же. А в обеденный перерыв, когда Виктор старательно давился бутербродом и чаем, наконец позвонила Вронская. — Извини, если отвлекаю, — начала она настолько взволнованным голосом, что Горбовский уронил кружку себе на колени. Кожу обожгло, но он даже не вздрогнул — прислушивался к тому, что говорила Маша. — Но… в общем, я всё узнала. И сразу предупреждаю: ничего хорошего. Я в шоке… Бутерброд тоже упал на пол, прямо в лужу, но Виктор не пошевелился, только сжал кулаки и зубы, готовясь к худшему. — Лечащий врач Иришки долго сопротивлялся, говорил: врачебная тайна и все дела, но сдался всё же. И знаешь почему?! Сказал: «Может, хоть вы её уговорите». Она не хочет делать операцию, которая жизненно необходима! Представляешь?! — Что?.. — прохрипел Виктор, хватаясь за горло. Его будто бы что-то душило. — То! Иришке нужна операция. В течение года её следует сделать, иначе… ну, ты понимаешь. — **, — выругался Горбовский, закрывая глаза. Он предполагал нечто подобное… но не до такой степени. Получается, Ира не просто больна — она даже не хочет лечиться! А всё из-за него. Из-за него, чтоб ему пусто было!!! — Да, — всхлипывала между тем Маша. — Врач мне дал выписку из её медкарты, я тебе сейчас всё перешлю. Операцию не обязательно делать у нас, он сказал, у вас тоже можно, и прогнозы после неё чаще всего хорошие. Есть риск, конечно, но он всегда есть, куда без него. У Иришки шансы нормальные, но она просто не желает ничего делать. И два с лишним месяца уже прошло! Врач говорит, что ещё полгода, максимум год — и начнутся необратимые процессы. Витя, ты должен её уговорить! — Я?! — Горбовский изумился. — А кто?! — прошипела Маша со злостью. — Из-за тебя всё, или ты не понимаешь?! Вот сам и исправляй! Вытащи её из этого состояния, пусть жить захочет! Она, знаешь, как врачу сказала?! «Дети у меня уже выросли, и продолжать эту агонию нет смысла». Агонию, Витя! Иришка называет свою жизнь — агонией! И ЭТО СДЕЛАЛ С НЕЙ ТЫ! — почти заорала Маша, и Виктор едва не выронил из рук телефон. — Короче! Уговори её! Не уговоришь — и я тебя убью, клянусь! Горбовский сжал трубку так, что она затрещала. — Если я её не уговорю, Маш, я сам сдохну, — рявкнул он, сбросил звонок и схватился за звенящую от колоссального напряжения голову, не замечая ни мокрых брюк, ни творящегося под ногами бардака. Виктора захлестнуло таким отчаянием, что он с трудом мог дышать, и делал это исключительно рефлекторно… 49 Виктор По прошествии нескольких часов основная часть напряжения схлынула, осталось лишь понимание, что он действительно должен уговорить Иру на операцию. Но как это сделать, понимания не было.