Бывшая жена вздохнула, и в полумраке, царящем в комнате, Горбовский заметил, как Ира сжала ладони. Словно трудно на что-то решалась… — Я хочу написать книгу, — сказала Ира очень тихо — почти прошелестела, а не проговорила. — Про мужчину, который изменил своей жене. Виктор с трудом удержался от удивлённого возгласа. — Да… хочу, — продолжала между тем Ира. — Он любил жену. Ну, по крайней мере, он так думает на момент измены и после неё тоже. Но зачем-то пошёл налево. И я хочу понять… Мне ведь нужно описать это в книге. А как, если я сама не понимаю? Так невозможно. Я должна понимать героя. Я могу быть с ним не согласна, но понимать обязана. А я не понимаю. Виктор сглотнул. Умел бы молиться, попросил бы сейчас сил у Господа — осознавал, что разговор будет сложным. Очень. — Что именно ты не понимаешь? — спросил он слегка сипло — в горле першило. Да и в целом во рту было как-то горько… А в груди — горячо. — Я не понимаю, как можно разрушать, любя. Вот мой герой думает, что любит жену. Но разве, когда любишь, не стремишься к сохранению того, что имеешь? Ведь любовь — это в первую очередь созидание. Не разрушение. Если действительно любишь, разве можно пойти на измену? Она же — разрушение. А значит, нелюбовь. Разве не так, Витя? Горбовский грустно улыбнулся. Ох, Ира, Ира… Он верил ей — наверняка про книгу и героя она не придумала, действительно есть такая задумка. Но на самом деле, конечно, Ире хотелось понять не героя, а его, Виктора. И пусть это было в завуалированной форме, всё равно — он оценил. Теперь нужно найти слова. Не чтобы оправдаться, а чтобы объяснить… — То, что ты говоришь, работает, только если принимать во внимание одно-единственное чувство — к своему партнёру. К жене или к мужу, — медленно заговорил Горбовский, стараясь тщательно взвешивать каждое произнесённое слово. — Однако в жизни кроме этой самой любви к партнёру мы можем чувствовать много всего ещё. Например, желание попробовать новое. Или тоже любовь, но к себе, — ту самую, которую называют эгоизмом. Можно ли говорить о том, что не было чего-то одного, если в конечном итоге перевешивает второе и третье? Я считаю, что нет, но тут каждый волен решать для себя, что для него правдиво. И скорее всего, если ты попытаешься объяснить поступки героя в своей истории, это объяснение примет не каждый читатель. — Это неважно, — почти прошептала Ира. — Всем не угодишь, ты и сам знаешь. Главное, что я должна понимать… и принимать, наверное, тоже. Виктор кивнул и продолжил говорить: — Тогда представь себе такую ситуацию, Ириш. Твой герой… Его можно назвать счастливым человеком. О подобной жизни, какая была у него, мечтают многие. Любимая работа, ещё и хорошо оплачиваемая, здоровье, двое прекрасных детей, обожаемая жена, с которой они вместе со студенческих лет… — Трое. Детей будет трое. — Хорошо, пусть трое. Это не так уж и важно сколько. Важна суть, а по сути получается, что твоему герою всё доставалось на блюдечке с голубой каёмочкой. Без перегибов, конечно, — он и сам молодец, но, где бы он был, если бы не родители с их покровительством? Где бы он был, если бы не жена, которая всю жизнь создавала ему комфортную «погоду в доме», зачастую в ущерб себе? Он этого даже не замечал — и не потому, что форменный мерзавец, а потому, что так всегда и бывает в жизни. Мы не замечаем чужих усилий и того, что нам легко достаётся, и не ценим это в достаточной мере и степени. — Значит… — Ира запнулась, вздохнула, — …он не ценил? — Не ценил, — подтвердил Виктор тихо, но твёрдо и кивнул. — Есть такая фраза, Ириш, — «принимать как должное». Он просто принимал это как само собой разумеющееся. И оттого, что мир вокруг него был крепок и комфортен, появилось ощущение, что так будет всегда. Что бы он ни сделал, что бы ни начудил — так будет всегда, и всё тут! Ничто не способно изменить обстоятельства — так ему казалось. И это — отличная почва для взращивания махрового эгоизма, Ириш. У твоего героя всё было в лучшем виде, причём без особых усилий с его стороны. И он получал то, что хотел, не зная отказа. Да и не умел он отказывать самому себе. Не умел. Не научился. Виктор замолчал, потянувшись к журнальному столику за салфетками. Вытер вспотевший от напряжения лоб… Да, как же это всё-таки сложно — быть честным с самим собой. Ещё сложнее, чем с окружающими… Так и хочется соврать, приукрасить, оправдаться — чтобы в собственных глазах выглядеть не настолько тошнотворно. В конце концов, он же никого не убил! Но — нет. Не работает это подобным образом. Хочешь покаяться и получить прощение? Тогда открой глаза. Открой! — И что же было дальше? — негромко спросила Ира, и Виктор даже вздрогнул от неожиданности — так ушёл в себя, вспоминая прошлое. — Дальше… Дальше на его работе появилась девушка, которая делала вид, что влюбилась. И твой герой, как типичный эгоист, повёлся на её ахи-вздохи — потому что ему было приятно чужое восхищение, особенно — восхищение такой молодой и красивой девушки. И никаких тревожных звоночков в голове не зазвенело, опять же по причине абсолютной любви к собственной персоне. Ему нравились её восторженные взгляды, он чувствовал себя молодым и полным сил мужчиной. И отчего-то считал ту девушку похожей на свою жену в молодости. — Да? — откровенно удивилась Ира, и Горбовский скептически хмыкнул. — Да, Ириш. Не внешне, конечно, — а по сути, он воспринимал её чистым и честным человеком. Ну а как иначе-то? Разве могла в него, такого замечательного, влюбиться прожжённая сучка? Нет, разумеется. Только хорошая девочка, какой всегда была его жена. Ира фыркнула и, качнув головой, пробормотала: — Надо же, какая поразительная наивность… — Не веришь? — Почему же, верю. — Кажется, она улыбалась. Это хорошо. — Я ведь помню, каким ты был тогда. Кроме того, люди обычно склонны судить по себе и своим близким. Ты принял её притворство за искреннее восхищение — поэтому в твоей голове она и увязалась со мной. — Не я. Герой твой. — Ах, ну да… Точно. — Так вот, Ириш… — продолжил Виктор, тоже улыбнувшись иронии в голосе Иры. Его очень радовало то, что бывшая жена не плакала и не вздыхала горестно над всем, что он говорил, — хотя Виктор был уверен, что местами ей всё же должно быть неприятно. — Я не буду врать: не знаю, что бы стал делать твой герой, если бы сия дева однажды буквально не свалилась ему в объятия. Я много думал об этом, но так и не пришёл к единому выводу. Мне хотелось бы верить, что он выдержал бы и не стал проявлять инициативу первым… Однако это было бы чересчур оптимистичное и лживое утверждение. Я не знаю. На тот момент я… То есть твой герой существовал в вакууме абсолютного эгоизма, когда весь мир вертится вокруг одного человека. И нет, он не думал о том, что может причинить боль своей семье или даже разрушить её. Он вообще не думал. Мозгами точно. Членом если только… — Да это неважно, Витя, — качнула головой Ира. — Первый, второй… Результат был бы тот же. — Это важно только для меня, — возразил Виктор. — Хочется, знаешь ли, верить, что я не такой уж гандон… Но да — не верится. Ладно… Когда всё случилось, твой герой хотел всё прекратить — у него проснулась совесть. Мы же помним, что он не совсем мерзавец, да? Однако в битве с эгоизмом, к которому герой привык, совесть проиграла. Ему хотелось купаться во мнимой влюблённости и восхищении, он чувствовал себя центром Вселенной. Дома неприятные ощущения накатывали, становилось мерзко и тошно, но потом он возвращался на работу и вновь начинал купаться в неискренних чувствах. И все неприятные ощущения забывал. — Так устроен человек, Витя. Не только ты, то есть герой. Мы все склонны отставлять в сторону то, что доставляет нам дискомфорт. Как говорила Скарлетт О’Хара: «Я подумаю об этом завтра». — Вроде того, Ириш… Но завтра для меня настало слишком поздно. — Месяц, да? Эти отношения продолжались месяц? — Верно, — подтвердил Горбовский и тихо хмыкнул. — Да, я так и знал, что ты замечала… — Конечно, — не стала отрицать Ира. — Я ведь любила тебя, как я могла не замечать твою нервозность? Но списала на рабочие проблемы. Измена мне в голову не приходила. Для меня в то время это было слишком невероятно — я верила в тебя и тебе. — Понимаю. — Что ты хотел ей купить в том ювелирном? Не кольцо же? — Нет. Просто что-нибудь в подарок. Она была из небогатой семьи, примерно как у тебя, только москвичка. — А после… вы ещё встречались? — Один раз. Я ей сказал, что всё кончено, и она начала меня шантажировать. Сказала, что у неё есть видео и фото и, если я не куплю ей квартиру, она их тебе покажет. — Что? — Ира подпрыгнула на диване, а потом негромко засмеялась. — Господи! Какая дурочка… — Ну почему же дурочка? — усмехнулся Виктор. — Как раз наоборот — умная. Она сразу раскусила, что мне будет не плевать на подобную угрозу. Не рассчитала только, что на любую хитрую жопу найдётся… ну, сама знаешь продолжение. — Припугнул её? — Не лично. Через знакомого мента. Она после этого быстро слилась и уволилась, и больше я её не видел. Знаешь… — Виктор поморщился и, подняв руку, провёл ладонью по лысой голове. Опять вспотел… То ли от волнения, то ли жарко здесь слишком… — Как я уже говорил, я много думал. Хотел понять, что было бы, если бы не та встреча в ювелирном… Вот представь — ты по-прежнему ничего не знаешь, а я продолжаю свои левые отношения. И как бы они в таком случае закончились? — Сам-то что думаешь? — Не знаю, — проворчал Виктор и вновь поморщился. Хоть бы что-нибудь сказать в этот вечер о себе хорошего — но вот ни фига не получается! — Хочется думать, что опомнился бы в конце концов и порвал с ней. Но… чёрт знает. На тот момент я не собирался уходить от тебя и детей. Но вдруг мне совсем моча бы в голову ударила? Доигрался бы в любовь и решил, что всё — тебя я больше не люблю, а значит, надо уходить. Почему бы и нет… — Витя… — Ира, кажется, улыбалась. — Ты сам-то в это веришь? Горбовский задумался. Верил ли он в то, что был способен уйти от Иры и детей к Даше?.. — Сейчас не верю. Но тогда… — Ты чересчур уничижительно к себе относишься. Послушай… ты ведь сам сказал, что увидел в этой девочке меня, поэтому и увлёкся. Но она на самом деле не была ни искренней, ни чистой — она была совсем другим человеком. Долго подобную маску не проносишь, а если учесть тот факт, что тебе всё же было стыдно… Ты был сам не свой тогда, и ты не выдержал бы подобного состояния слишком долго. Месяц — да, но полгода — уже сомнительно. И… ещё кое-что. Если в возможность уйти от меня я могу поверить, пусть с натяжкой, но могу, то от Марины с Максом ты не ушёл бы никогда. Даже если бы она забеременела. — Но я ведь не попытался тогда переубедить их… — Это другое, — решительно возразила Ира. — Они сами от тебя отреклись. Ты от них никогда не отрекался. И если бы хоть кто-то из них сделал шаг тебе навстречу, ты бы понёсся вперёд с космической скоростью. Скажешь, нет? — Конечно понёсся бы… — Ну вот. — Ира кивнула, и они как-то разом замолчали. В гостиной тут же повисла тишина — густая и абсолютная, какая обычно и бывает по ночам. И вспомнилось вдруг, где они вообще находятся и что через несколько часов придётся вставать… — Жаль, что мы не поговорили так тогда… — прошептала Ира. — Не получилось бы тогда поговорить так, — вздохнул Виктор. — Я в то время был… — Другим человеком, да. Я понимаю. — Дело не в этом. Ириш, я тогда не знал, что тебе сказать. Вообще не представлял. Всё то, что ты сейчас услышала, — это результат многих лет размышлений… Да, я тугодум, признаю. И в то время единственное, что я мог, это жалобно проблеять: «Прости, я больше не буду». И, кстати, я не уверен, что сдержал бы слово. — Да, я тоже не уверена. Я не про сейчас. — И я. Они вновь помолчали, слушая тишину. Хотя Виктору показалось, что где-то рядом кто-то тихо всхлипнул, — но звук был настолько невнятным, что Горбовский решил: почудилось. — Пойду я спать, Витя… — Я тебя провожу, — сказал он зачем-то, откинул плед и встал с дивана. 89