Глава 4 Габриэль Я не планировал убивать кого-то еще сегодня, но выбор был невелик, так же как я не планировал забирать мальчика так скоро, но теперь, когда угроза стала совершенно очевидной, он уйдет со мной сегодня. Я избавляюсь от тел, оставляя их за зданием, и набираю номер телефона, чтобы с ними разобрались. Хотя мне было совершенно наплевать, найдет ли их кто-нибудь, я понимал, что оставленные на улице тела могут привлечь нежелательное внимание. Достаточно было кому-то, не входящему в мой штат, сообщить об этом не тем властям, и у меня на руках оказалось бы целое чертово дело, а пачкать руки о федералов я не хотел. Я следил за ней весь день, наблюдал за ее распорядком дня, видел ее в баре, на работе, а потом с сыном на парковке детского сада. Я проследил за ней до ее квартиры и сел в машину, наблюдая за ней в окнах второго этажа. Она выглянула оттуда через несколько минут после возвращения домой, обыскивая парковку. Я собирался уехать, но что-то заставило меня остаться на месте, и только через пару часов приехали киллеры, чтобы убрать ее и мальчика. Следователь продал информацию о женщине и ее сыне, и мои враги были здесь, чтобы не допустить появления нового поколения, которое будет держать их под своим контролем. Они не заметили моего появления. Моя команда подтверждает, что люди уже на подходе, чтобы разобраться с беспорядком на улице, когда я вхожу в двери здания и бесшумно поднимаюсь по лестнице. Обычно я послал бы Атласа или Ашера разобраться с этим, убить девушку, забрать ребенка, все было просто, но я не собирался оставлять ее тут одну, и у меня не хватало терпения ждать одного из братьев-близнецов. Я молча поднимаюсь по лестнице на ее этаж, пистолет зажат в руке, и я приостанавливаюсь, прислушиваясь к звукам на другой стороне. Я слышу звук телевизора, но больше ничего, поэтому я опускаю пистолет, выбивая замок ногой, прежде чем попытаться открыть дверь. Она не сдвигается с места. Через секунду раздается громкий крик ребенка. Осмотрев дверь, я замечаю, что ее держит замок в верхнем углу. Я снова поднимаю пистолет и стреляю. Дверь свободно распахивается, и я захожу внутрь, сначала я попадая в маленькую гостиную, где в темной комнате стояли только диван и манеж, наполненный детскими игрушками, и продолжал играть телевизор. Старый телевизор, треснувший с одной стороны, стоял на металлическом ящике, который, похоже, был найден в мусорном баке. По крайней мере, здесь было чисто, но я все равно скривил губы. Обои отклеились от стен, а ковер был изношен в большей степени. Со своего места я вижу всю кухню, она пуста, тарелки, использованные несколько часов назад, стоят рядом с раковиной. Медленно крадусь по единственному коридору, нажимаю на первую дверь и вижу, что она открывается в маленькую пустую ванную, оставляя только одну комнату, в которую можно зайти, прямо передо мной. Ребенок плачет, выдавая свое местоположение, хотя сейчас он уже спокойнее, скорее всего, на руках у матери, которая качает его, пытаясь убедить, что все будет хорошо. Но это не так, по крайней мере, для нее. Я поднял оружие, потянувшись к ручке двери. Я не мог стрелять вслепую, рискуя навредить ребенку. Рука медленно поворачивает ручку, и я со скрипом открываю последнюю дверь. Темнота настигает меня как раз перед тем, как что-то… Нет, кто-то бросается на меня с битой. Я успеваю увернуться, чтобы избежать удара по голове, и тяжелая деревянная бита врезается в стену с такой силой, что в ней остается вмятина. — Убирайтесь из моей квартиры, — кричит девушка. — Убирайтесь! Она замахивается с силой всего своего тела, что не так уж и много, когда она, по крайней мере, вдвое меньше меня. Я снова уклоняюсь от удара, а когда она делает движение, чтобы замахнуться еще раз, я протягиваю свою руку и хватаю биту. — Кто вы!? — кричит она, пытаясь вырвать вещь. Я могу выстрелить сейчас, выстрелить ей в живот, но не делаю этого. Я вглядываюсь в ее красивое лицо, вижу эти широко раскрытые голубые глаза и пучок темных волос. В каждой черточке ее лица, в каждой линии ее тела был страх, но это было ничто по сравнению с яростной защитой и гневом, которые заставляли ее бороться со мной. Более умная женщина встала бы на колени и взмолилась о пощаде. Я выхватываю у нее биту и наступаю на нее, заставляя ее отступить, хотя она и не отходит далеко. Она делает один шаг в комнату, но потом кричит и толкает меня, заставляя вернуться на прежнее место. Это был танец силы и милосердия, когда она защищала своего сына, а я пытался его забрать. — Ты действительно веришь, что сможешь победить меня? — тихо спрашиваю я, ее кулаки бьют меня в грудь. Она приостанавливается, пристально вглядываясь в мое лицо, прежде чем нанести удар в челюсть. Моя мрачная усмешка останавливает ее от второго удара, и ее дыхание застревает в горле. Я вытираю маленькую струйку крови из уголка рта и с любопытством смотрю на пунцовую бусинку на конце пальца. Она заставила меня истекать кровью. Выйдя из ступора, она снова заводит кулак, но промахивается, а затем поворачивается и убегает, захлопнув перед моим носом дверь спальни, прежде чем я успеваю последовать за ней. Вздохнув, я открываю ее, вхожу внутрь и включаю свет. Она сидит в углу комнаты, обхватив ребенка руками и защищая его. Этот вид заставил меня остановиться. Я многое повидал на своей жизни. Я видел, как матери и отцы жертвовали своими детьми, чтобы спасти себя, как они продавали их за деньги, предавали ради власти. В этой жизни, если не считать моей собственной семьи, я не видел настоящей преданности. Она умрет за своего сына, и не потому, что я уже заказал ее смерть, а потому, что это единственный способ, который позволит мне забрать его. Я не смогу уйти отсюда с этим ребенком, если она еще дышит. — Пожалуйста, — голос ее дрогнул. — Он мой сын. Не делайте ему больно. — Я здесь не для того, чтобы причинить ему вред, leonessa (прим. пер. — львица). Leonessa — это было единственное слово, которым я мог описать эту огненную женщину. — Отдай его. — Только через мой труп, — прошипела она, прижимая ребенка еще ближе, несмотря на плач мальчика. Я пересекаю пространство между нами, поднимаю пистолет и упираю ствол ей между глаз. Она задыхается, но не от страха, а от чистой ненависти, глядя на меня. — La morte non viene per te oggi, Amelia (прим. пер. — Смерть не придет за тобой сегодня, Амелия), — я пробормотал эти слова, наблюдая за тем, как она в замешательстве поднимает брови и смотрит на пистолет. Она не успевает среагировать, так как я с размаху бью прикладом ей в висок, лишая сознания. — Смерть не придет за тобой сегодня. Я повторяю по-английски, глядя на ее тело, распростертое на полу, а затем перевожу взгляд на ребенка. Он неудержимо плачет, глаза опухли, лицо красное и мокрое. Наклонившись, я поднимаю его с земли и беру на руки, изучая его лицо, замечая все черты Сэйнтов в его янтарных глазах и темных волосах. Теперь он принадлежал мне, а мать… теперь она тоже была моей. Несколько минут я успокаиваю ребенка — крошечный человечек лежит у меня на руках, и я легонько покачиваю его взад-вперед. Он уже достаточно наплакался, чтобы устать, но был насторожен и неуверен. Даже такой маленький, как он, понимал опасность незнакомцев, что, по крайней мере, обнадеживало. У меня не было большого опыта общения с детьми, но я много раз видел, как с ними обращаются. Это было очень просто, особенно когда он успокоился настолько, что его глаза закрылись, и он расслабился, засыпая. Я укладываю его на маленькую кровать в центре комнаты, затем достаю телефон и звоню Ашеру. Он берет трубку с первого звонка. — Да? Первым делом я говорю ему адрес Амелии, а затем: — Приезжай сейчас же. У тебя есть десять минут. Я положил трубку, не заботясь о том, занят он чем-то или нет. Он был бы лучшим вариантом из двух братьев, чтобы разобраться с этой неразберихой, если мать проснется. Атлас и в лучшие времена был бессердечным сукиным сыном. В этом он был очень похож на меня, но если у меня, наверное, было какое-то сочувствие, то у моего сводного брата его не было. Я приседаю рядом с Амелией, и убираю с ее лица темные волосы. Тонкая струйка крови скатывается по лицу в том месте, где я ее ударил, но она остается теплой, распростертой на полу. Осторожно сдвинув ее конечности, я ложу ее на спину, затем отхожу в сторону и роюсь в ящиках дома, пока не нахожу клейкую ленту. Я свожу ее запястья вокруг передней части тела, а затем обматываю скотчем ее руки, удерживая их вместе на животе. Тоже самое я делаю с ее лодыжками. На ней были только короткие шорты и большая футболка, скрывавшая ее миниатюрную фигуру. Она была сногсшибательна, притягивала взгляд и удерживала его. Пухлые пыльно-розовые губы и кожа оливкового оттенка, глубокие брюнетистые локоны, волнами спадающие вокруг лица. На носу у нее была легкая россыпь веснушек, цвет которых почти совпадал с цветом ее кожи, но вблизи я мог разглядеть разные цвета на ее лице. Я осторожно беру ее за подбородок, заставляя поднять голову прямо и удерживая ее в таком положении, чтобы я мог изучить ее получше. Очень красивая. Кончики моих пальцев нажимают на ее нижнюю губу, вдавливаясь в теплую пухлую плоть, прежде чем я позволяю своей руке провести по передней части ее горла. Ее тонкие линии противоречат той женщине, с которой я только что столкнулся. Вздохнув, я убираю руку и быстро осматриваю ребенка, а затем отхожу к окну, высматривая внедорожник, на котором приедет Ашер. Уже через пять минут я вижу, как фары машины прорезают дождь и останавливаются рядом с моей машиной, припаркованной сзади. Он вылезает из машины, перебегает через площадку и исчезает в здании. Мне не нужно открывать ему дверь. — Габриэль? — он зовет, его оружие находится перед ним, нацеленное в землю, но готовое к применению. — Убери его, — приказываю я, становясь лицом к лицу с ним перед дверью, скрывающей два спящих тела внутри. Я уже нашел ключи от ее машины в миске на кухне, поэтому бросаю их ему. — Найди эту машину и возьми автокресло с заднего сиденья, установи его на заднее сиденье моей машины. — Прости? Я наморщил лоб, остатки терпения были уже на подходе. — Какие-то проблемы? Он поднимает руки, сдаваясь, и делает то, что я прошу, а затем возвращается, отряхивая воду с волос, как собака. Я киваю и открываю дверь, показывая сначала ребенка, который все еще спит на кровати. — Собери сумку с вещами ребенка, одеждой, подгузниками, все, что найдешь. — Черт, Габриэль, — вздохнул мужчина. — Ашер… — требую я. Он начинает выполнять поручение, а я подхожу и смотрю на женщину, все еще лежащую без сознания на полу. Когда Ашер заканчивает, я насмешливо кривлюсь, глядя на то, насколько маленькая эта сумка. Я передаю ему ребенка, и он отшатывается. Я поднимаю бровь. — Это ребенок, а не змея. — Я не боюсь змей. Я закатываю глаза, говоря: —Возьми его. Скривив губы и повесив сумку на плечо, он забирает у меня ребенка, крепко прижимая его к себе. — Где его ма… — его слова обрываются, когда я наклоняюсь, просовываю одну руку под колени девушки, а другую — под талию и поднимаю ее с земли. Ее голова запрокидывается назад, шея сгибается под неестественным углом, от которого утром будут болеть мышцы шеи. Он не задает вопросов. Не спрашивает, почему она идет с нами. Он мог лишь догадываться, а я понятия не имел, какого черта мне с ней делать. Остальные жители остаются в своих квартирах, понимая, что им лучше не вмешиваться. Я несу ее к машине и жду, пока Ашер пристегнет ребенка на заднем сиденье, а затем передаю женщину. — Посади ее на заднее сиденье внедорожника. Убедись, что она остается пристегнутой, если она проснется, то у нее будут проблемы. Он насмехается, но я качаю головой, надеясь, что он не станет свидетелем материнского гнева.