Ребенок спит, а я веду машину по темным и уже тихим улицам моего города, уверенно поднимаясь на холм к особняку на склоне скалы, Ашер следует за мной. Дождь наконец-то немного ослабел, ветер утих, хотя, если взглянуть налево, то можно увидеть, что море все также неспокойно, как и раньше, и бьется о берег и скалы, словно сердясь на весь мир. Я останавливаю машину. Моя мать все еще здесь, все еще одержимая папкой, которую я оставил ей раньше, и теперь я собирался дать ей что-то еще, чтобы облегчить боль, которая, как я знал, пожирала ее заживо. Часть Лукаса, которая все еще жива. Его сын. Глава 5 Габриэль Обустройство комнаты для ребенка не заняло много времени. Уже на следующее утро мне доставили мебель, кроватку и матрас, постельное белье, чтобы согреть ребенка, и одежду, которой хватило бы до его пятилетия. Моя мама взяла на себя все самое необходимое: подгузники, салфетки, медицинские принадлежности, и, имея опыт общения с детьми всю свою жизнь, она взяла на себя заботу о ребенке, как только я передал его ей. Он полюбил ее гораздо быстрее, чем меня, ворковал и хихикал, когда она играла с ним на полу в гостиной на следующее утро, наблюдая, как облака начинают расходиться, открывая голубое небо. Я проинструктировал нашего врача-резидента дать Амелии успокоительное, чтобы она была в отключке по крайней мере двадцать четыре часа. У меня чертовски болела голова, и я не был готов выпустить ее в своем доме, потому что знал, что это произойдет. Я должен был убить ее. Это был более легкий вариант. Я даже зашел в комнату, в которую ее поместили, приставил пистолет к ее голове, пока она оставалась без сознания, скотч, которым я ее сковывал, заменил веревкой, привязав ее руки и ноги к кровати. Я держал ее так несколько секунд. Минут. Гораздо дольше, чем мне когда-либо требовалось, чтобы нажать на курок. Она не шевелилась. Она не делала этого, но ее губы разошлись, и она вздохнула, и я убрал палец с оружия, а после опустил его и стал наблюдать. Я смотрел, как она спала в течение двух часов, видел, как ровно поднимается и опускается ее грудь, как трепещут ее темные ресницы, когда она видит сны. Хотя я сомневаюсь, что они были приятными. Я просидел в этой темной комнате до тех пор, пока не пришла мама и не нашла меня, заставив оставить спящую женщину и пойти с ней на кухню, а потом отправиться спать, вместо того чтобы снова сидеть в этой комнате, чего мне очень хотелось. Меня тянуло к ней. Я хотел увидеть этот огонь. Эту вспыльчивость. Я хотел, чтобы она проснулась и боролась, я хотел видеть ее. Я привык к послушным женщинам, которые вставали на колени, когда их просили, и говорили правильные вещи. У меня было ощущение, что Амелия Дойл далека от скромности и невинности, и я хотел почувствовать это. Увидеть это. *** Сон то приходил, то уходил, и когда я проснулся утром, девушка еще не пришла в сознание благодаря успокоительному средству в ее организме. Тогда я обнаружил, что ребенок играет в гостиной, на полу разбросаны плюшевые и музыкальные игрушки, а на журнальном столике стоит недоеденная миска с кашей. Когда я вошел, мама приветливо улыбнулась мне, протягивая руку, Линкольн играл с ее пальцами, касаясь сверкающих бриллиантов, украшающих ее руку и браслет, висящий на запястье. Я оставляю их вдвоем, а сам ухожу на кухню пить кофе. Было еще рано, солнце только начало подниматься над горизонтом, заливая своим светом уже гораздо спокойный океан. Лодки плывут по воде, то приплывая к причалам, то отчаливая от них, а внизу просыпается город, готовясь к новому дню. После нескольких минут созерцания за окном мой постоянный шеф-повар прерывает меня, — Не хотите ли позавтракать, сэр? Я покачал головой, но затем повернулся к нему. — Ты можешь сделать полный континентальный3? — спрашиваю я. — Могу. — Сделай один. И миску свежих фруктов. С апельсиновым соком. — Да, сэр. Я оставляю его готовить, а сам быстро делаю разминку и принимаю душ, после чего одеваюсь в свой костюм на день, выпрямляя каждый неровный край и пряча оружие в отведенное для него место. Я никогда не выходил из дома без пистолета. Выходя из спальни, я чувствую запах завтрака. Внизу шеф-повар, как я и просил, накладывает еду на поднос и передает его мне. Я забираю его раньше, чем кто-либо из персонала, поднимаюсь на второй этаж и направляюсь в правое крыло дома, где я ее оставил. Остановившись у двери, я жду любого звука, и когда слышу скрип кровати, движение ее тела, понимаю, что она либо проснулась, либо проснется с минуты на минуту. Я нажимаю на дверь и открываю ее. Она лежит в центре кровати, мои люди уже вошли и открыли шторы, зная, что не стоит обращать внимания на все, что они видят в этих комнатах, даже на бедных девушек, привязанных к кроватям. Я ставлю поднос с едой на комод и поворачиваюсь, чтобы посмотреть на нее, купающуюся в лучах утреннего солнца. Свет касается ее кожи, словно лаская, заставляя ее сверкать. В лучах солнца я вижу разные цвета ее волос: глубокие оттенки вперемешку с темными блондом, а веснушки ярко выделяются на свету. Она двигается, пытаясь пошевелить руками и ногами, но с трудом, и в полусонном состоянии не может понять, почему не может этого сделать. Это было эротично так, как не должно было быть. Видеть, как она зажата, как вздымается ее грудь, как учащается дыхание от паники, как двигаются ее ноги, как сжимаются бедра, как трепещут руки. Я чувствовал, как напрягаюсь в штанах. Медленно двигаясь по комнате, я останавливаюсь на краю кровати, опускаю руку и позволяю себе прикоснуться к ней. Мои пальцы скользят по ее обнаженному бедру, ощущая шелковистую мягкую кожу, теплую и манящую. Я продолжаю двигаться, следуя по изгибам ее ног до самой лодыжки, а затем поднимаюсь обратно, проводя рукой по животу, между грудей и вверх по горлу, следуя за твердой и резкой линией челюсти. Если бы совершенство можно было олицетворить, то оно было бы передо мной. Не знаю, как я не заметил этого раньше. Она вздрагивает под моими прикосновениями, а затем эти небесно-голубые глаза распахиваются и сразу же находят мои. На долгие секунды тишина заполняет пространство между нами, моя рука прижимается к ее щеке, и воспоминания о прошедшей ночи нахлынули на нее. Борьба, борьба… Я уже готов, когда она поворачивает голову в сторону и щелкает зубами, пытаясь укусить мою руку. — Ты немного одичала, — говорю я ей, держа пальцы у ее рта. — Но я уверен, что тебя можно приручить. — Где мой сын!? — она кричит, дико бьется о свои путы, с такой силой, что волокна веревки врезаются в кожу, пуская кровь. Если ей и было больно, она этого не показала. Она двигается и дергается, пытаясь освободиться. — Остановись, — приказываю я, видя, как кровь появляется на ее коже, размазываясь по плоти и стекая на простыни под ней. Но она не останавливается. Она продолжает дергаться, пытаясь освободиться, как дикий зверь, запертый в клетке. — Я убью тебя на хрен, — клянется она. Я не сомневался, что если бы она могла, то подала бы мои яйца на тарелке и затолкала бы их мне в глотку. — Где мой сын!? — требует она, глаза горят ненавистью и яростью. Я беру ее за подбородок, не давая ей вцепиться зубами в мои пальцы. — Он в безопасности. — Отдай его! — она приказывает. — Сейчас же. — Я не могу этого сделать, leonessa, — она кривит губы. — Я убью тебя. — Я уверен, что ты бы этого хотела. — Кто ты!? — Меня зовут Габриэль Сэйнт. Она побледнела. Итак, она поняла, где находится. Кто отец ее сына. Лукас держал ее и мальчика в секрете, и я хотел знать, почему. — Объясни свои отношения с моим братом, — я требую, но она поджимает губы и хмурится. — Я нетерпеливый человек, Амелия. Я задал вопрос и жду ответ. — Пошел ты, — она выплюнула.