— Хорошая девочка, — облизываю я ее нижнюю губу, а затем откидываюсь назад и сплевываю на ее ждущий язык. Она сглатывает, стонет, киска пульсирует вокруг моего твердого члена. — Какая же ты, блядь, хорошая девочка, amore mia. — Да, — она хнычет. — Я знаю, что ты такая, — я откидываюсь назад. — Поэтому ты встанешь передо мной на колени. Она немедленно подчиняется, отстраняясь от моего члена, чтобы иметь возможность повернуться. Я хватаю ее за бедро, слегка приподнимая, и дергаю ее вниз, мой член входит в нее. Она вскрикивает и тянется назад, чтобы вцепиться ногтями в мои бедра. — Да, блядь, — стонет она. Я протягиваю руку вокруг тела девушки, помедлив лишь на минуту, прежде чем она хватает ее и кладет на свой клитор. — Вот так, — стонет она. Она приподнимается и прижимается ко мне, груди подпрыгивают, дыхание вырывается из ее легких, когда я провожу пальцами по ее бутону. — Я сейчас кончу, — говорит она мне. Я резко подаюсь вперед, ударяя по этому сладкому месту. Я не собирался делать то, что, как я знал, заставит ее обливаться соками, но скоро, когда я буду уверен в ее выздоровлении. Я трахаю ее, зарываясь в нее, поклоняясь этому сладкому пучку нервов. Она вскрикивает, когда ее киска начинает спазмировать, ее кульминация накатывает на нее. Я трахаю ее до самого пика, а затем с ревом кончаю, опустошая себя в нее, заполняя ее собой. Обессиленный, я падаю рядом с ней, притягивая ее к себе. — Dio (прим. пер. — Господи), — задыхаюсь я. — Я люблю тебя, mondo mia. Она смеется. — Я тоже тебя люблю. Я поворачиваю ее лицом к себе, убирая назад ее мокрые от пота волосы. — Моя жена. — Навсегда. Я нежно целую ее. — Я принес нам вина, — говорю я ей. — Ты хочешь пить? Она ухмыляется, приподнимая бровь. — Если ты не выплевываешь его в мой рот, — она проводит языком по нижней губе. — Тогда мне это не нужно. Эпилог Амелия Дом и сады кишели людьми, лица которых я узнавала, а некоторых не узнавала. Здесь были все официальные лица и все местные знаменитости. Платье, идеально сшитое Сьеррой, казалось мне сном, и наконец-то у меня появилась возможность надеть его. Сьерра стала моей самой близкой подругой, и благодаря ее таланту и мастерству я чувствовала себя королевой в платье, которое создала я и она. Я видела ее сейчас, стоя у дверей внутреннего дворика и глядя в сад, который к вечеру преобразился: здесь были открытые бары, беседки, играла музыкальная группа, а за спиной открывался вид на вершину скалы. Это была идея Габриэля. Он назвал это вторым приемом, поскольку наш первый закончился кровью и смертью. Он подходит ко мне, обхватывает мою талию и притягивает к себе. — Ты, moglie mia, просто сногсшибательна. Я смотрю на его черный смокинг, подогнанный по фигуре, и у меня перехватывает дыхание. Нам нужно было развлекать гостей и вести беседы, говорю я себе. Я не могла стоять здесь и представлять, как мой смертоносный муж, обнаженный и твердый, входит в меня, а я кричу, снова и снова… — Ц, ц, Амелия, — целует он меня в висок. — Не отвлекайся на эти грязные мысли. Я хочу поиграть немного позже, — а потом он уходит, оставляя меня с ухмылкой на лице. Я качаю головой и нахожу Сьерру, которая берет напитки для нас обоих у сервера, бродящего вокруг с подносом шампанского. — Ты так хорошо выглядишь, — улыбается она мне, касаясь моей руки. — Просто шикарно. Это было больше, чем платье. Больше, чем макияж и прическа. Я была счастлива. Я закрываю глаза от слез. — Спасибо. — Линкольн! Я поворачиваю голову и вижу, что Камилла и Энцо бегут за моим сыном, который пробирается сквозь толпу в маленьком костюмчике. Я смеюсь, когда он устремляется ко мне, на его лице появляется огромная пухлая улыбка. Я поднимаю его с земли и прижимаю к груди. — Мой мальчик, — шепчу я. — Я люблю тебя. — Мамочка, — лепечет он. Я целую его в щеку, но он не перестает извиваться, и я опускаю его на землю. — Он со мной, — радуется Камилла, целуя меня. — Мне не хватало этого. Я смеюсь. — Спасибо. — Всегда, — улыбается она мне, а затем снова бежит за моим сыном, ее смех заразителен. Энцо ворчит на меня, заслуживая одобрительный взгляд Сиерры, а затем тоже целует меня в щеку и исчезает. Группа переходит на более медленную песню. — Потанцуешь со мной? — голос принадлежит не Габриэлю. — Атлас, — задыхаюсь я. Он наклоняет голову, говоря: —Амелия. Я беру его за руку, слишком ошеломленная, чтобы сделать что-то еще, пока он ведет нас на танцпол. Это было нежно и вежливо: одна рука на моей талии, другая — на моей, и он медленно двигает нас в такт музыке. Я смотрю в глаза, в которых все еще плещется боль. — Прости меня, Атлас, — шепчу я. — Ты в порядке? — спрашивает он. Я киваю. — Да. — Тогда мне не жаль, Амелия. Я скучаю по своему брату. Я ненавижу себя. Но мне не жаль. — Атлас… — Все в порядке. Несколько минут мы танцуем в тишине. — Почему ты это сделал? Атлас вздыхает. — Я ненавижу то, что меня заставили это сделать. Ненавижу. Я потерял мать и все, что знал. Но Габриэль был добр к нам, когда мы росли, относился к нам как к родным. Существовали правила и традиции, которые должны были остановить его, но он не послушал, и когда он сменил Лукаса, он сделал нас важными фигурами в наших кругах, чего раньше не было. Я уважал его и знал, что он смотрит на нас как на чистых братьев, а не как на сводных. — Габриэль действительно любит тебя. — По-своему. Ашер этого не видел. Он видел то, что было отнято, а не то, что было приобретено. Наша мать не хотела нас видеть. — Мне жаль. Он улыбается мне.