Золотые руки «В этой семье явно не хватает мужского начала, — думал Слава Козырев, следуя с воскресным визитом в дом к любимой девушке Гале. — Это надо использовать. Она должна понять: с мужчиной лучше, чем без него». Прибыв в квартиру, Слава сдержанно и с достоинством поздоровался с Галей, а затем последовательно с ее мамой, ее бабушкой и ее сестрой. Галя провела Славу в свою комнату. Слава оценивающе огляделся. — Осваивайся, — сказала Галя, — я сейчас. И вышла. Слава тут же кошачьим шагом подошел к магнитофону, конспиративно оглянулся, залез в его внутренности и что-то там открутил. Потом бросился к телевизору и вырвал из него предохранитель. А потом двинул ногой по ножке книжного шкафа — так, что шкаф грузно заскрипел и перекосился. Покончив с этим, Слава удовлетворенно опустился в кресло. Вошла Галя. — Скоро будем обедать, — сообщила она. — Как дела в институте? — Давай лучше послушаем магнитофончик, — фальшивым голосом предложил Слава. — Как скажешь. Галя щелкнула кнопкой. Магнитофон не работал. — Не работает, — весомо констатировал Слава. — Быстро неси мне отвертку, плоскогубцы, пассатижи. Галя покорно принесла инструменты. — Отвертку. Держи здесь. Теперь здесь, — коротко командовал Слава. Он быстро входил в роль хозяина. — Включи пока телевизор. Там «Утренняя почта». — Ой, а он тоже сломался… — Починим. Дойдет и до него очередь, — сквозь зубы бросил Слава. — Так, магнитофон сделал. Будет работать, как часы. Тебе повезло. Еще бы два часа промедлила, и все, пиши пропало. Приворачивай крышку, я займусь телевизором. Галя неумело принялась завинчивать винты, а Слава деловито подошел к телевизору, сделал над задней крышкой несколько пассов, вставил предохранитель и щелкнул выключателем. Телевизор заговорил голосом Юрия Николаева. Слава потер руки, мимоходом поправил, слегка крякнув, перекошенный шкаф и уселся в кресло. Развалился, откинулся. Устало, по-мужски, по-хозяйски… Галя посмотрела на него очень нежным, очень преданным взглядом. Потом подошла и присела на ручку кресла. — Милый, — ласково сказала она, — я там белье замочила. Может, простирнешь? 1982 «Хотя видит иначе…» — Знаешь, иногда думаю, — вдохновенно говорил он, склоняясь над ней, — что другие люди видят все не так, как я… Вот лист. Я вижу его зеленым. А для другого он — красный. Но все говорят — листья зеленые. И другой это повторяет, хотя видит иначе. Или этот асфальт, черный от дождя, лоснящийся. Кому-то он кажется белым. Но люди условились называть его черным… Ужасную чепуху болтаю? — Нет, не ужасную, — сказала она. Ей хотелось зевнуть, но она понимала, что этого делать не следует. Он проводил ее, потом ехал домой, и перед его внутренним взором стояли только ее огромные голубые глаза, и губы ее, и маленькие нежные ручки. Ничего больше он не видел и с ласковой улыбкой перебирал в уме подробности свидания. А она видела иначе: у него хорошая квартира и очередь на машину, он неплохо зарабатывает; он не пьет, не курит, наконец, он любит ее, и, стало быть, она может делать с ним все, что захочет. Она все видела иначе. 1981 Снежный человек — Дело такое, Дмитрий Львович, — несколько смущенно проговорил директор НИИ «Природоведение» Курдюков, человек интеллигентнейший, мягкий, — жалуются на вас сотрудники. Слонимов, начальник отдела мозоленогих, усердно ел глазами директора. — Да вы садитесь, Дмитрий Львович, — устало махнул рукой директор. Слонимов сел по стойке «смирно». — Сетуют: грубите вы подчиненным. Кричите на них. Ногами топаете. Нельзя же так, голубчик… Хочу посоветовать вам: проявляйте побольше демократизма. Вас должны не бояться, а уважать… Будьте с людьми поласковее. Поговорите с ними о чем-то общечеловеческом. О футболе, например. Спросите, как здоровье. Похвалите новое платье… Хорошо? Ну, идите, голубчик. Слонимов кивнул, повернулся и вышел. Слонимов был человеком дела и все, что говорил директор, понимал как непосредственное указание. И сейчас, следуя к себе, он уже намечал план действий. На лестничной площадке Слонимову встретился самый робкий, самый забитый его сотрудник Шуршанчиков. Шуршанчиков курил, печально глядя в окно. «Ага, на ловца и зверь бежит», — подумал Слонимов. Он тихо подошел к Шуршанчикову и громовым голосом опросил: — Что, проиграл «Спартак»? Шуршанчиков вздрогнул от начальственного баса и выронил сигарету. — Да… вот… травмы… — пробормотал он. — Травмы… — презрительно протянул Слонимов. — Почему Гаврилов не забил в пустые ворота? Почему, я вас спрашиваю?!. Шуршанчиков растерялся. Вид у него был такой испуганный, словно это он, младший научный сотрудник Шуршанчиков, лично держал Гаврилова за ногу в штрафной площадке. — Играть надо! — рявкнул Слонимов. — Лучше играть!!! У Шуршанчикова задрожали руки. — Да я… — стал оправдываться он. Слонимов брезгливо отстранил его и прошел в свой кабинет. Сев за стол, он пометил на отрывном календаре: — футбол — здоровье — новое платье и против пункта «футбол» поставил жирную галочку. — Далее! — снял телефонную трубку. — 2–74!.. Черт, занято! 2–68!.. Вагонетко мне!.. Куда вышел? Вечно он где-то шляется! Найдите его, да поживее, поживее!.. Вагонетко? Слушайте, как ваше здоровье?.. Что? Говорите громче, у вас что, полипы? В порядке здоровье? Коклюшем, ветрянкой не страдаете? Энцефалит прививали? Ну, хорошо, голубчик, — «голубчик» Слонимов произнес тоном, каким обычно выговаривают «сукин сын». Слонимов поставил вторую галку и прислушался к своим мыслям. Нет, удовлетворения не было. Было раздражение. Раздражал медлительный Вагонетко, робкий Шуршанчиков, раздражало нелепое поручение директора. Чтобы поскорей развязаться с этим, Слонимов, досадливо морщась, снова накрутил диск. — 3–17! Юркину ко мне, быстро! Через три минуты в кабинет вошла Юркина. Она была вся сжата, как пружина, в ожидании обычного начальничьего гнева. Слонимов угрюмо барабанил пальцами по столу. — Так. Платье, — оценивающе оказал он. — Ну-ка, опустите руки!.. Теперь повернитесь! Пройдите к двери! Платье красивое. Я вас поздравляю.