твердому и жесткому члену. — Я всегда твердый для тебя, всегда готов. Но часть меня хочет доказать, что я здесь ради тебя, и это больше, чем секс, — своими пальцами под ее подбородком я наклоняю ее голову так, чтобы она смотрела мне в глаза. — Даже если мне больно, физически больно, я ухожу прямо сейчас. Я наклоняюсь и дарю ей быстрый, но жесткий поцелуй. — Закрой за мной дверь и используй засов и цепочку. Мне нужно знать, что я не смогу вернуться сюда и взять тебя. * * * — Чувак, что с тобой сегодня? — спрашивает Нейт с пассажирского сиденья. Мы просто свалили с нашей первой работы за день и были на пути к следующей. Я отменил свои послеобеденные встречи, чтобы быть с Кортни в этот день. — Ничего, а что? — Ты уставился в пространство, словно влюбленный подросток. Я толкаю его в плечо. — Я не такой. — Чувак, — он растирает свою руку, — ну, точно. Что происходит? — Ничего. Он начинает отвечать, но его телефон звонит, поэтому он поднимет палец, отвечая: 64 — Привет, малыш, — его лицо бледнеет, и он смотрит на меня широко отрытыми глазами. — Хорошо. Ладно, я в пути. Просто расслабься, детка. Все будет хорошо. Мы едем прямо сейчас, я буду через двадцать минут. Он держит телефон у своего лица, так что я едва могу слышать: — Джени рожает. Мне нужно ехать в больницу. Он выпаливает адрес на одном дыхании, и я набираю скорость, какую только могу, но безопасную. Он говорит со своей женой как никто другой: слушает, подбадривает ее словами и сжимает руку в кулак всякий раз, когда у нее случается схватка. Ее крик боли доносится из динамика, и его лицо морщится от них. — Детка, все нормально. Пожалуйста, не плачь. Я не пропущу это. Я почти на месте. Он смотрит на меня, и я киваю, ускоряясь. Мы приезжаем в больницу, и я высаживаю его у входа, так что он может бежать. Я нахожусь в приемной только около получаса, когда он выходит с облегчением и совершенно счастливым выражением на лице. — Это девочка. У меня родилась дочь. Я встаю и пожимаю ему руку, но он притягивает меня в объятия. Я хлопаю по его спине, и его глаза заполняются слезами, когда я отстраняюсь. — Мужик, — он вытирает их тыльной стороной ладони, — я никогда не видел ничего подобного. Это было очень красиво. Христос. — Поздравляю! — Натан! У меня внук или внучка? Я узнаю его родителей, когда они врываются, сопровождаемые какими-то другими людьми, которых я не знаю, но могу только предположить, что они — его семья. Они все обнимаются и плачут, когда я отхожу. Я падаю в кресло, когда это сражает меня. Они говорят, что ваша жизнь проносится перед глазами непосредственно перед смертью. Но я не согласен, ведь только что я видел лица Кортни и Бена. Я видел будущее, жизнь, семью. Думаю, что ваша жизнь проносится перед вашими газами, когда вы, наконец, решите жить. Глава 14 Кортни Я подъезжаю к дому в одиннадцать пятнадцать и натыкаюсь на бордюр, когда вижу мужчину, стоящего на крыльце. Он высокий, у него слегка выступающий живот, темные волосы с проседью, и на нем дорогой костюм. Я закрываю дверцу своей машины, и, когда его взгляд встречается с моим, воздух покидает мои легкие. Если бы Сэм не сказал мне прошлой ночью, что этот человек был его отцом, я бы догадалась, глядя на него. Те же подбородок и острые скулы. — Кортни Галахер? — Да. Здравствуйте. Мы встречаемся на верхней ступеньке, и хотя его глаза такого же насыщенно-синего оттенка, что и у его сына, в них присутствует холод, который я надеюсь никогда не увидеть у Сэма. — Джером Монро, — он протягивает мне руку, я сжимаю ее своей, а затем быстро разрываю рукопожатие. Я не знаю, что он сделал, но раз он причинил Сэму боль, я чувствую себя некомфортно от того, что он прикасается ко мне. 65 — Я опоздала? — спрашиваю я. Знаю, что это не так. Он сказал в полдень. — Нет, я несколько рано. Не хотите ли пройти внутрь? — он берет свой черный кожаный портфель и кивает в сторону двери. Я хочу, чтобы Сэм был здесь прямо сейчас. Я нервничаю, потому что Джером держит мое будущее и будущее моего ребенка в своих руках. Но более того, я не знаю его, а мы будем в доме наедине. Таких мужчин, как он, я постоянно вижу в стрип-баре. Мерзкие хмыри, которые полагают, что раз уж они богаты, женщины им что-то должны.