– За надом, – привычно на нее ворчу. – Я твой отец, я не обязан объяснять. Пусти меня в квартиру, ну? С этими словами я протягиваю правую руку, пальцами прошу ключи. И вдруг слышу от мерзавки: – Мама не велела никого пускать. Мама не велела… А она кто? Царица этой квартиры, что ли? Не ее имущество, не ей и распоряжаться. Однако на открытый конфликт не иду, снова переключаюсь на ласковый тон: – Евочка, девочка, помнишь, я тебе на позапрошлое Восьмое марта подарил куклу? Дорогую, хорошую… И вправду выложил за нее немало, все потому, что проштрафился перед Кристиной. А кукла – это всяко дешевле, чем приличные розы по грабительским ценам в праздник. Жене же в принципе было все равно, кому дарю – ей или детям. Подарил, и ладно. – П-помню, – бубнит Кристина чуть испуганно. – Вот если не хочешь, чтобы забрал, быстро открывай квартиру. – Так нет ее, – разводит руками Ева. – А куда ты дела дорогущую куклу? – хмурю брови. – Близнецы ею размешивали в луже грязь, а потом забыли на улице, – признается она виновато. – Вот, значит, как ты ценишь отцовские подарки, да? – грозно на нее смотрю. – Быстро открывай дверь! – Мама не велела. – Ева уже чуть не плачет. Тут уже мои нервы не выдерживают. Еще какая-то шмакодявка, метр с кепкой, будет мне тут ставить палки в колеса. Бросаюсь вперед, преграждая Еве путь к отступлению. Хватаю маленькую мерзавку за косу, тяну вверх, чтоб не дергалась. – Ай! – кричит она. Но я не слушаю, сдираю с ее спины рюкзак, авось ключи там. Однако не успеваю завершить дело, как из соседней квартиры выскакивает верзила в черном костюме. Он орет во все горло: – Немедленно отпустил девчонку! При этом движется прямо на меня. – А ты что за хрен с горы? – смотрю на него с ошалевшим видом. – Сейчас подробно объясню, – басит он. При этом разминает шею так, будто собирается меня нокаутировать. Мама! Глава 24. (Не) ее отец Рафаэль Я выхожу из квартиры и что вижу? Какой-то псих держит за косу дочку Кристины! Ту самую, которая старшая и самая спокойная. Главное – как держит. Тянет вверх, причем основательно, а девчонка морщится от боли и стонет. Естественно, я не стерпел, естественно, я подлетел. И хорошенько бы врезал этому придурку, не прояви тот чудеса верткости. Он мгновенно отпускает девчонку, которая тут же приземляется на задницу. Затем этот козел отпрыгивает на добрых пару метров и верещит: – Я ее отец, что вы себе позволяете? Я разбираюсь со своим ребенком, вам незачем вмешиваться! Хмурю брови, строго на него смотрю, оборачиваюсь к девочке. – Это правда твой отец? Она сосредотачивает на мне взгляд, нехотя кивает. – Вот видите! – тут же смелеет агрессивный придурок. – Ничего страшного не произошло, просто учу ее уму-разуму. Я ее родитель, Максим Лапин, соответственно опекун, и вы не имеете права мне указывать. Складываю руки на груди, смотрю на него свысока. В моем понимании отец может относиться к дочке строго определенным образом: случилась беда, помочь, денег на обновки дать, защитить, погладить по голове. Но не таскать за косу со всей дури! Сыновья – это другое. Сыновья – это мальчики. Им не грех и по жопе дать, приструнить как полагается. С моими дьяволятами так вообще без этого никак. Девочки же из другого теста, другое и отношение. С ними надо по-особому, ласково. – Что-то я вас, – намеренно делаю упор на последнее слово, – тут раньше не видел. Кристина живет одна с девчонками. Откуда взялись? – Больно много вы знаете про мою семью, – шипит этот наглый олух. – Между прочим, приличные люди в дела чужих семей не лезут! Надо же, какие у него познания о приличии. Не то чтобы меня когда-то волновало, считают ли меня приличным человеком. – Идите себе мимо, – тем временем продолжает он. – Мы с дочкой сами разберемся. – Ага, щас. – Зло на него зыркаю и перехожу на «ты»: – А давай я позвоню ее матери и спрошу, нормально ли это, что ее отец таскает девчонку за косу, что-то там от нее требует. Тогда и посмотрим, сколько у тебя на эту девочку прав и как ты должен себя вести. Ну? – Развелись тут всякие умники, – бурчит он с недовольным видом. Однако спорить со мной больше не решается. Очень шустро бросается к лифту. Пара секунд, и недопапаши след простыл. Оборачиваюсь к девочке и тяжело вздыхаю. Вот горе-родитель, хоть бы ребенка поднял, прежде чем позорно бежать. Наклоняюсь к ней, протягиваю руку: – Давай помогу. Она хватается за мою ладонь, поднимается, скривив лицо. – Ударилась? – спрашиваю. Она молчит. Тогда осторожно интересуюсь: – Как зовут? – Ева, – пищит она тихонько. Имя-то какое знаковое. Прародительница всего человечества. Только тут замечаю, что у девчонки из-под школьного платья выглядывают разбитые коленки. На белых капроновых колготках здоровенные дыры, из которых зияют покрытые кровью раны, свежие. – Ох, ты ж, горе луковое, где ж ты так? – цокаю языком.