Марцелл не ответил. Он взглянул с помоста на рыночную площадь, охватив взглядом Зыбун во всей его убогости. Шаткие лотки торговцев, горки жалких плодов, выставленных на продажу. Ему открывались грязь, нищета, гнусь. Он улавливал запах гниющих водорослей, что ни день доставляемых от расположенных совсем рядом причалов. Жалкая замена пище. И еще эта огромная толпа. Люди собрались вместе, чтобы увидеть Восхождение. Для них оно стало своего рода празднеством. Торговцы сбрасывали цены. По рукам ходили общие чаши с травяным вином. Представители третьего сословия, прогуливая смены на заводах и фабриках, за отсутствием музыкальных инструментов грохотали в кухонные горшки и насвистывали на обломках дудок. Они поминутно поглядывали на свои «пленки», округляли глаза, с нетерпением ожидая начала вещания. Иные из них стояли так близко, что Марцелл видел мокрые лохмотья одежды, бледную дряблую кожу, запавшие, залитые дождем щеки. – Ну до чего же жалкое зрелище! – Лимьер повысил голос, перекрывая шум толпы. – Они обменивают последние жетоны на лишние очки, голодают ради выигрыша в безвыигрышной лотерее. Кое-кто из них умрет от голода, так и не дожив до следующего Восхождения. А шансов на выигрыш у этой швали не больше, чем у меня – стать патриархом. Марцелл ощетинился, услышав из уст полицейского вульгарное словцо «шваль», употребленное применительно к третьему сословию. Правда, он и сам считал дни до окончания этой своего рода «практики» в Трюмах, мечтал, чтобы его нога никогда больше не ступала по грязной вонючей площади, однако видеть в этих людях отбросы пока что не научился. Он не мог смотреть на них глазами инспектора Лимьера. Так, как смотрели почти все в первом и втором сословии. Из тех, кого знал Марцелл, кажется, лишь его дед питал к простому народу некое подобие уважения. «Каждый должен знать свое место и предназначение, – говаривал генерал д’Бонфакон. – Первое сословие правит, как мозг управляет телом. Мы, второе сословие, подобно сердцу, обеспечиваем планете силу и пульс. Ну а третье сословие – это ноги, которые поддерживают нас всех. – И каждый раз дед с невеселым смешком добавлял: – Вся система Дивэ завидует столь гармоничному устройству Латерры». Озирая толпу, Марцелл дивился, как эти грязные тощие «ноги» умудряются держать на себе всю планету. Толпа дружно ахнула, прервав его размышления. Марцелл увидел, как у всех на запястьях мигают картинки. – Готовьтесь, – предупредил Лимьер. – Как только поймут, что не выиграли, – начнут буянить. Марцелл достал свой телеком и вывел программу Министерства, чтобы наблюдать за происходящим. Музыка и духоподъемные звуковые эффекты в закрепленной за ухом аудионаклейке возвестили о начале передачи. Она открылась сюжетом о победителях прошлых лет: тщательно подобранная нарезка кадров демонстрировала гордых представителей третьего сословия, поднявшихся к роскошной жизни в Ледоме вследствие победы на Восхождении, – вот они выбирают изящную мебель для своих новехоньких маноров, вот примеряют роскошные одежды из тканей ручной выделки, обедают за тяжелыми столами, уставленными изысканными мясными блюдами, сырами и десертами, загорают под фальшивым сол-светом, лучащимся с теленеба Ледома. В Ледоме никогда не бывало дождей. Не то что здесь, где у простых людей нет никакой защиты от ужасного климата Латерры. В Ледоме светло и ярко все 408 дней в году. Нарезка кадров закончилась, и появилась знакомая заставка ежегодной церемонии Восхождения: две руки, простирающиеся к трем Солнцам Латерры. Музыка стала тише, и властный мужской голос отчетливо выговорил девиз, который с рождения вбивали в мозги третьему сословию: «Честный труд за честный шанс!» Толпа восторженно взревела, прикипев взглядами к «пленкам». Лица людей светились надеждой. Как все они этого ждали: шанса выбраться из трущоб, сменить жалкое прозябание на полноценную жизнь! А голос за кадром заговорил снова: «Чья-то жизнь вот-вот переменится. Кто-то честно трудился за честный шанс, и этот шанс готов ему выпасть. Прямо сейчас начнется чье-то Восхождение во второе сословие». Толпа возликовала еще громче. В этот момент люди, собравшиеся на рыночной площади, едва ли замечали холод. Их согревала надежда. «Этого человека, как и тех, кто взошел до него, – продолжал голос, – примет новый манор Ледома, где круглый год светят Солнца. И всего через несколько дней счастливый победитель будет иметь честь встретиться с нашими возлюбленными патриархом и матроной в Большом дворце Парессов, на банкете по случаю Восхождения!» Изображение на «пленках» сменилось, и по толпе на Зыбуне вновь прошла возбужденная рябь. Наступила минута, которой они ждали целый год. Вот оно, сейчас объявят имя счастливца. На экране завертелась круговерть лиц. Здесь были представители третьего сословия всей Латерры: те, кто не забывал каждый день отмечаться на «пленке», вовремя выходил на работу, отбывал там положенное время и выполнял все прочие требования Министерства. Музыкальная волна взмыла, вращение лиц ускорилось и вдруг стало замедляться. Скоро картинка на экране замрет – и все увидят нового победителя. Марцелл вглядывался в замолкшую толпу. Все окаменели, уставившись себе на руки, завороженные мыслью, что, может быть, на этот раз, в этом году, судьба улыбнется им. И, вглядываясь в эти полные надежд лица, Марцелл невольно искал среди них мальчишку – того, кто так легко одурачил его в морге. Марцеллу до сих пор не верилось, что так вышло. У него еще ни разу в жизни ничего не воровали. Никому и в голову не могло прийти покуситься на имущество такого человека, третье сословие обходило его стороной. Эта привилегия негласно причиталась внуку могущественного генерала д’Бонфакона. Кстати, как ни странно, мальчишка не обокрал Марцелла, он только забрал свое. Это его больше всего и смущало. Лимьер в первый день обучения предупредил, что в Трюмах полным-полно воров. Особенно среди детей. Пока следишь за одним карманом, у тебя мигом обчистят другой. Но когда Марцелл проверил карманы, оказалось, что удравший из морга мальчишка ничего у него не стянул. Но самое удивительное заключалось в том, что Марцелл совсем не сердился на ловкого обманщика. Напротив, парнишка заинтересовал его. Мало того, д’Бонфакон даже ощущал по отношению к нему нечто вроде уважения. А сейчас он, неизвестно почему, поймал себя на том, что, подобно всем собравшимся на Зыбуне, испытывает надежду. Он надеялся, что избранным окажется тот самый мальчик. Марцелл и не замечал, что задумался о другом, пока не услышал недовольный ропот: – А где же лица?! – Куда они подевались? – Кто выиграл Восхождение? – Кто будет победителем? Взглянув на зажатый в руке телеком, Марцелл сразу понял причину досады и смятения людей. Изображение на экранах погасло. Пропала круговерть лиц. Победитель так и не был избран. Марцелл обернулся к инспектору Лимьеру, который, наверное впервые в жизни, выглядел ошарашенным. Он тут же принялся бормотать что-то в свой телеком: очевидно, требовал от Министерства объяснений. Толпа взволновалась. Ропот понемногу сменялся гневными выкриками. Марцелл видел, как засветилась электроника на лице Лимьера, анализируя уровень угрозы. Полицейские дроиды окаменели, вытянувшись в полный рост и держа наготове лучинеты. Марцелла молнией пронзил ужас. Он ожидал от Лимьера приказов. Ждал объяснений. Но инспектор молчал. И сейчас юноша слышал только шум бурлящей толпы. В его аудионаклейке прозвучали три резких гудка – сигнал Всеобщего оповещения. Снова все взгляды обратились к «пленкам», к официальной эмблеме Министерства, загоревшейся у каждого на предплечье: cилуэт Латерры на фоне двух скрещенных лучинетов. Марцелл опустил взгляд на свое устройство. И почувствовал, как у него перехватило горло, когда эмблема сменилась возникшим на экране лицом деда. «Сограждане латерранцы! С великим сожалением я должен прервать церемонию Восхождения, дабы сообщить вам крайне прискорбное известие». Марцелл бросил взгляд на инспектора: не подскажет ли тот, чего ожидать? Но по лицу Лимьера ничего понять было нельзя. Зыбун затих. Как и весь город. Да что там столица, вся планета затаила дыхание. «Премьер-инфанта, двухгодовалая Мари Паресс, найдена мертвой в саду Большого дворца». В ушах Марцелла раздался оглушительный звон. В первый миг он проклял неисправную аудионаклейку, неверно передавшую слова деда. Премьер-инфанту нашли мертвой? Да этого просто быть не могло. Марцелл видел ее всего несколько часов назад, за поздним завтраком в банкетном зале. Он еще свернул малышке лебедя из салфетки. Наверняка тут какая-то ошибка. Поспешно отлепив аудионаклейку, он прилепил ее заново, проверив, чтобы крепко держалась на месте. «Согласно заключению главного медика, она, несомненно, скончалась от отравления», – резко продолжал генерал, четко выговаривая каждое слово. У Марцелла взбунтовался желудок. Отравление? Неужели кто-то мог отравить двухлетнего ребенка? Милую невинную малютку? А генерал д’Бонфакон все говорил: «Расследование этого немыслимого преступления уже ведется, но пока точно не установлено, кто за него в ответе. До тех пор, пока преступник не предстанет перед правосудием, Восхождение отменяется». Горестные мысли о бедняжке Мари, умирающей в саду среди роз, испарились из сознания Марцелла, а воздух застрял в груди. Он бросил взгляд на инспектора Лимьера и увидел, что тот резко подтянулся и напрягся. Его импланты замигали так часто, словно вышли из строя. Даже не будучи киборгом, Марцелл ощутил движение воздуха, мгновенную перемену атмосферы на Зыбуне. Юношу пронзил страх. Толпа на площади напоминала свернувшуюся змею перед броском. А потом она гневно забурлила. И вот первый человек из толпы кинулся к помосту. Марцелл сразу понял, что добром это не кончится. И, словно в ответ на его мысль, блеснул металл. И раздался глухой удар. Резкая боль расколола юноше череп, зрение затуманилось. Марцелл схватился за лоб, ощутил теплую липкую влагу под пальцами. Но времени оценить, насколько серьезна рана, не было, потому что инспектор Лимьер уже кричал у него над ухом: – Лучинеты к бою! Только парализующий режим! Без жертв! «Что? Какие еще жертвы?» Помутившееся сознание Марцелла тщилось постигнуть происходящее. А потом он увидел, как яростная толпа прихлынула к помосту, неся с собой ржавые куски сорванных со стен труб, горшки и сковородки с лотков старьевщиков. Марцелл потянулся к пристегнутому на ремень лучинету и тут же обнаружил, что оружие скрыто плащом. Он принялся возиться с пуговицами, расстегивая их по одной дрожащими и скользкими от крови пальцами. Кровь… Кровь была везде. Капала с лица на плащ. Заливала глаза, окрашивала все красным. Он пошатнулся, чувствуя, что в глазах темнеет. «Не смей терять сознание, – приказал он себе. – Никаких обмороков!» Тут кто-то громко взревел, и Марцелл, повернувшись на крик, успел увидеть несущегося на него мужчину с обломком доски в занесенной руке. Отшатнувшись, он оступился и рухнул с помоста прямо в кипящую внизу кашу. Марцелл расталкивал сотни тел, нащупывал подошвами землю. Пробивался вперед, отгоняя подступающую дурноту: только бы не лишиться сейчас сознания. Как в тумане он различал темные, тусклые от грязи коридоры, слившиеся в один бесконечный лабиринт. Планета вращалась под ногами, он чувствовал, что из разбитого лба еще сочится кровь. Он ощущал во рту ее вкус – вкус теплого железа. Юноша попытался зажать рану пальцами, но потерял равновесие, поскользнулся, закачался и… Стал падать. На миг он словно бы завис где-то посреди пространства и времени. Темнота наползала, как черная дыра, поглощающая разрушенную звезду. Колени подогнулись, он грохнулся наземь, всеми силами цепляясь за остатки сознания. За спиной слышались голоса. Крики ужаса и крики ярости. Где-то вдали, он мог бы поклясться, зашумел полицейский транспортер с подкреплением. Наверняка доставил новых дроидов. Марцелл никогда не думал, что так обрадуется появлению дроидов. «Вставай», – приказал он себе. Но голова раскалывалась от боли, а ноги были слишком слабыми. И веки слишком, ну просто невероятно тяжелыми. – Офицер д’Бонфакон! – заорал кто-то в его аудионаклейке. – Где вы? И это стало последним, что услышал Марцелл перед тем, как погрузиться в тишину и мрак. Часть 2. Три Солнца