– А главное – дорогая, – добавила Шатин. – Этого хватит, чтобы оплатить проезд на следующем торговом вояжере до Юэсонии. Капитан приподнял темную бровь: – Ты по-прежнему хочешь именно туда? Охота тебе прожить остаток жизни в пластиковом пузыре за миллиарды километров от Солнц? – Зато они видят эти Солнца. – В наше время Юэсония – это самая ненадежная планета, – загадочным тоном, который уже начал раздражать Шатин, произнес капитан. – Освободившись от владычества королевы Альбиона, они сами себе подписали этим смертный приговор. Даже будь эта дамочка трижды сумасшедшая, как они уверяют, народу нельзя доверять управлять самостоятельно. Шатин скрипнула зубами. Что он тянет? И сказала: – Ничего, я готов рискнуть. Капитан взглянул на нее с явным любопытством: – Только не говори мне, что ты из этих. Поклонение республике, мальчик, до добра не доведет. В Первом Мире из демократии толку не вышло, тем паче это не сработает здесь, в системе Дивэ. Если ты витаешь в облаках наравне с остальными болванами, я бы предложил тебе… – Я так отяжелел от дождевой воды – где уж мне витать в облаках, – перебила Краватта Шатин. Ее разозлил намек, что она могла сочувствовать революционерам. Хоть здесь, хоть на Юэсонии – что за чушь? Мечта перебраться на самую отдаленную планету системы зародилась в ней задолго до того, как там объявили войну безумной королеве Альбиона. – Я хочу отправиться на Юэсонию, – заключила она. – А вы обещали оставить мне место на следующем торговом вояжере. Капитан, кивнув, подпер подбородок ладонью: – В самом деле обещал. Если ты принесешь достаточно ларгов, чтобы оплатить проезд. Шатин указала на краденые безделушки: – Да тут уж всяко наберется на восемь тысяч ларгов. – Но этого мало. Она ощетинилась: – Что значит – мало? Мы же договаривались: за восемь тысяч вы протащите меня на вояжер до Юэсонии. Капитан поджал губы и кончиком искривленного пальца медленно подтолкнул к Шатин медальон с изображением Солнца. – Боюсь, цены на проезд выросли. Шатин услышала, как бешено заколотилось в груди сердце. Она старалась сдержать ярость. Не завизжать во все горло, как жалкий трюмный крысеныш. – Как же так? – сквозь зубы проговорила она. – Я был здесь всего три недели назад. Не могли же цены вырасти так быстро! Капитан откинулся в кресле и сложил ладони на коленях и изрек: – Цены напрямую зависят от спроса, mon ami[13]. – Да что изменилось-то? Объясните толком. – Она нетерпеливо заерзала, словно все тело ее вдруг стало зудеть. И обхватила себя руками за плечи, враз покрывшиеся мелкими мурашками. – Спрос резко вырос, – объявил Капитан. – Представляешь, юэсонцы избрали себе первого вождя. – Он закатил здоровый глаз. – Вот балбесы! – Ну избрали, и что из этого? Краватт криво ухмыльнулся: – А то, что кое-кому в этом видится надежда на прогресс. И потому не ты один собрался слинять на Юэсонию. Ну и я, разумеется, воспользовался случаем, чтобы поднять расценки. Лично мне не нравится то, что творится на этой планете, но я в первую очередь делец и уж своего не упущу. Шатин спрятала в рукавах стиснутые кулаки. Она копила средства три года. Казалось – целую жизнь. Она думала, что золотой медальон станет для нее билетом с этой забытой Солнцами планеты. Надеялась, что наконец-то добилась своего. А теперь мечта сбежать с Латерры – и от своей злосчастной семейки – стала от нее еще дальше, чем прежде. – Сколько? – спросила Шатин, напрягшись, чтобы не сорвался голос. – Пятнадцать тысяч ларгов. – Капитан пожал плечами, даже и не думая извиняться. Шатин с шумом втянула в себя воздух: – Пятнадцать тысяч? – Она поспешно сморгнула выступившие на глазах слезы. – Но это почти вдвое больше того, что у меня есть. Я годы потратил, чтобы хоть столько скопить! Как же мне… Капитан вскинул руку: – Здесь не торгуются, парень. Пятнадцать тысяч ларгов или живи дальше в трущобах Латерры. Иных вариантов нет. Хотя… – Он тихонько хихикнул, постучав по своей «пленке». – Конечно, остается еще Восхождение. Как знать? Вдруг сегодня тебе повезет? Шатин обожгла его взглядом. За изуродованными чертами невозможно было разобрать, что выражает его лицо. Но затем Краватт сказал нечто такое, от чего сердце у нее окончательно заледенело: – Следующий вояжер на Юэсонию отправляется через десять дней. И если хочешь попасть на него, советую не терять понапрасну времени. Глава 8 Марцелл – Требуется лишь ваше согласие: нужна автоидентификация. – Медик указал на свой телеком. – И мы утилизируем тело. Марцелл стоял в вестибюле Медцентра Валлонэ, у самых дверей морга. Он опустил взгляд на аппаратик в руке врача. С экрана на него снова взглянул отец. «Утилизируем». Какое ужасное слово. Холодное… бездушное. Но, напомнил себе Марцелл, это сказано не о человеке. О мертвеце. Утилизация – самый подходящий конец для гнусного предателя Жюльена д’Бонфакона. И юноша позволил телекому себя просканировать. «Марцелл д’Бонфакон, – подтвердил механический голос. – Дано согласие на утилизацию тела, авторизованного в двенадцатый день седьмого месяца пятьсот пятого года о. п. д. Имя согласно досье: Жюльен д’Бонфакон, заключенный номер 39874». И все. Его отца – заключенного № 39874 – больше нет. Когда Марцелл вышел наконец из Медцентра, дождь лил как из ведра. За восемнадцать лет жизни на Латерре он так и не уловил закономерностей местной погоды. Дождь начинался и переставал, когда ему вздумается, и оттого Марцелл был весьма благодарен судьбе за то, что обитает в Ледоме, где всегда тепло и сухо. Застегнув длинный серебристый дождевик, юноша пешком двинулся к Зыбуну. Медцентр стоял на дальнем краю Трюмов, но сегодня Марцелл не прочь был пройтись. Пусть даже под дождем. Зато будет время подумать о том, что он сегодня сделал. Д’Бонфакон прижал руку к груди, нащупав сквозь ткань плаща комок ткани под форменным кителем. Тюремная роба отца. Он сам не знал, что толкнуло его забрать эту старую тряпку. Только что разглядывал расправленную на груди отца материю – и вот уже сгребает ее, заслоняя спиной от микрокамер охраны, и запихивает за пазуху. Он не мог отделаться от чувства, что вышитое на ткани послание адресовано ему. Правда, прочесть его надежды не было. Марцелл много лет как разучился читать Забытую Речь. Добравшись до просторного, кишащего людьми Зыбуна, молодой человек сразу высмотрел инспектора Лимьера – под статуей Тибула Паресса, патриарха-основателя Латерры. Инспектор стоял на узкой площадке в окружении маленькой армии дроидов. Сколоченная на скорую руку платформа возвышалась, как сторожевая башня, с которой видна была вся собравшаяся на Восхождение толпа. Марцелл до сих пор еще не видел ни одной церемонии Восхождения. Конечно, он знал, что это такое, как работает, как должно стимулировать простой народ, но самого события прежде всегда сторонился, надежно скрываясь в Ледоме. Однако теперь, когда его готовили в новые командоры, обучение коснулось и Трюмов. Дед хотел, чтобы Марцелл познакомился со всеми сторонами жизни на Латерре. Испытал и хорошее, и плохое. – Офицер д’Бонфакон… – Лимьер приветствовал его чуть заметным кивком. – Инспектор Лимьер. – Марцелл с той же холодностью ответил на приветствие. – Вижу, служанка надежно запаковала вас от непогоды. – Инспектор сверху вниз прищурился на блестящий серебристый дождевик Марцелла, и тот готов был поклясться, что на непроницаемом лице киборга мелькнула хитрая усмешка. – Как все прошло в Медцентре? При этом вопросе юноша напрягся, сознавая, что затеянный дедом экзамен продолжается. На всей Латерре не было более верного генералу д’Бонфакону человека, нежели инспектор Лимьер, и все, сказанное при нем, несомненно, будет доложено деду. Марцелл предпочел ответить сухо и односложно: – Скукота. Голова инспектора, щелкнув, повернулась к Марцеллу, и тот ощутил на своем лице горячий луч оранжевого киберглаза: выискивает слабые места, сканирует тело на всплески температуры. Молодой человек устремил взгляд в гущу собравшихся на Зыбуне, но нисколько не сомневался: скоси он глаз, боковым зрением тут же поймает мигание электронных схем. Марцелл знавал немало киборгов (каждый десятый представитель второго сословия так или иначе дополнял свое тело техникой), но в обществе инспектора Лимьера ему отчего-то делалось не по себе. От его холодной жестокости по хребту шли мурашки. Можно было подумать, что производившие операцию медики по ошибке вырезали из него важную часть человечности. – Ненавижу дни Восхождения, – заявил инспектор, к облегчению юноши сменив тему.