Генерал д’Бонфакон тоже встал, тем самым показав Марцеллу, что пора вытереть губы и отодвинуть кресло. – Прошу нас извинить, мадам матрона, – сказал генерал. – Нам с офицером д’Бонфаконом еще многое нужно сделать до начала сегодняшней церемонии Восхождения. Матрона обмякла в кресле. – Ох, опять это ужасное Восхождение! Еще немного – и третье сословие вытеснит нас из Ледома! – Заверяю вас, места здесь хватит, – ответил ей генерал. – А маноры победителей Восхождения располагаются далеко от Гран-паласа. Супруга патриарха пренебрежительно отмахнулась, опять громко звякнув кольцами. Затем она встала, не слишком надежно держась на ногах. – Идем, Мари. Погуляй с мамой в саду. Мари замотала головой и разразилась слезами: – Нет! Птичка! Хочу птичку! Гувернантка поспешно нырнула под стол и подхватила девочку на руки, воркуя ей в ушко: – Да-да, сейчас посмотрим в саду птичек. – Если только мой муж их всех не перестрелял, – добавила себе под нос матрона. – Нет! – Голос малышки стал глуше от рыданий. – Птичка! Хочу птичку! Надетта, вслед за матроной выходя из банкетного зала, все пыталась утешить ребенка. Марцелл заметил на полу под скатертью потерянного белого лебедя. Ему почему-то очень захотелось поднять игрушку и побежать за Мари, однако он видел, что дед уже направляется к двери напротив. Молодой человек последовал за ним, радуясь, что завтрак закончился и он теперь на целую неделю свободен от подобного рода испытаний. Пока Марцелл с дедом возвращались в южное крыло, в голове у юноши возникали все новые вопросы о смерти отца. «Что он сказал перед смертью? Интересно, кто-нибудь слышал его последние слова? Или он был совсем один?» Марцелл знал, что задавать эти вопросы ни в коем случае нельзя. Любопытство легко могут истолковать как заботу, а заботу – как проявление скорби. А об изменниках скорбеть не полагается. И он молча прошел по коридору в большой, отделанный дубом кабинет генерала. Стены сплошь покрывали картины и реликвии Первого Мира – среди них была рогатая голова животного, которого так и не научились разводить на Латерре, висевшая над камином и стеклянными глазами озиравшая комнату. Дед сел за свой огромный внушительный стол и немедленно принялся просматривать многочисленные сообщения аэролинка, поступившие на телеком после окончания завтрака. – Я могу пока быть свободен? – спросил Марцелл. Он знал, что позже непременно должен появиться на Зыбуне, но втайне мечтал до начала церемонии побыть какое-то время в одиночестве, чтобы спокойно обдумать известие о смерти отца. – Нет, – ответил дед, не отрываясь от телекома. – Труп твоего отца находится в морге Медцентра. Тебе нужно зайти туда и дать согласие на утилизацию тела. Марцелла затошнило. – А почему именно мне? Дед понял глаза от экрана. На его губах играла снисходительная усмешка. – Что, никогда не видел мертвых? Марцелл понимал, что дед его дразнит – так же, как поддразнивали юношу и все в Министерстве. Ходили слухи, что у него слабый желудок, – и тут уж он ничего не мог исправить. Марцелл решительно выпрямился, упрекая себя за недостаток самообладания. – Не видел. Но это ничего. Просто… с отцом меня ничто не связывает. Его тело для меня не отличается от других… тел. Отложив телеком, дед удостоил внука сочувственной улыбки: – Твое волнение в порядке вещей. Помню, когда я впервые узрел покойника… О Солнца, я едва не лишился чувств. – Да неужели? – изумился юноша. Дед хихикнул, вспоминая: – Представь себе. Я тогда работал в полиции, и инспектор послал меня в Монфер расследовать убийство рудничного мастера. Это был сущий ужас. Его выпотрошили шахтерской киркой. Все кишки вывернули на землю. Я как увидел его, клянусь, все планеты системы заплясали на орбитах. Марцеллу стало дурно от одного описания, и он поспешил присесть к столу напротив деда. – И что же вы сделали? Генерал подался к нему, словно задумал поделиться страшной тайной: – Я так стиснул зубы, что задний коренной треснул аж до самой десны. И провел остаток дня в Медцентре. Сказал там, что за обедом мне попался пережаренный кусок баранины. Марцелл засмеялся, ему сразу полегчало. – Со временем становится проще, – продолжал дед. – Насмотришься на мертвецов и постепенно перестанешь видеть в них людей, а начнешь воспринимать их как… просто тела. В памяти Марцелла всплыло вдруг некое событие, случившееся почти три месяца тому назад. Он как наяву увидел пустые глаза деда после того, как тот забирал останки двенадцати мужчин и одной женщины, посланных патриархом убить королеву Альбиона. Повстанцы Юэсонии в конечном счете выиграли войну, но то покушение провалилось. Марцелл знал, что погибшие солдаты для деда – не просто тела. Особенно один из них. – Но, grand-pere[12], – судорожно вздохнув, начал он. – А как быть, если ты хорошо знал этого человека? Вдруг это кто-то из твоих близких? По тому, как прищурился генерал, Марцелл понял, что ступил на топкую почву. Но отступать он не желал. Рано или поздно его дед скажет, что произошло. Должен ведь сказать? Юноша попытался облизнуть губы, но язык был сухим, как песок. – Естественно, я говорю не о своем отце, – пояснил он. – Его я едва помню. Но когда вы увидели тело командора Вернэ… Взгляд деда мгновенно замкнулся. Словно штору задернули. – Уже больше половины второго, – проговорил он, снова взявшись за телеком и мазнув пальцем по экрану. – Тебе пора в морг. Я отправлю сообщение инспектору Лимьеру, предупрежу его, что ты не успеваешь вовремя приступить к своим обязанностям на Восхождении. Марцелл искал в глазах деда следы той открытой улыбки, которую видел минуту назад. Но от нее уже ничего не осталось. Она утонула в тени. Словно бы планета прошла перед Солнцем и заслонила его. Марцелл с детства учился различать сложную мимику морщинистого, обветренного лица деда. Подобно первооткрывателю, составляющему карту причудливого рельефа неведомой земли, мальчик запоминал каждую складку, каждый мускул, мельчайшие их движения и значения этих движений. Он поднаторел в том, чтобы распознавать редкие мгновения открытости и откровенности и, что было важнее, слишком частые моменты, когда дед замыкался в себе. Буквально запирался на множество замков и засовов. Сейчас засов был тяжел и неподвижен, словно бы отлит из пермастали. Нельзя было произносить имени Вернэ. – Разумеется, сударь, – сказал Марцелл, вставая. – Я сейчас же отправляюсь в морг, а оттуда на Зыбун. – Он сглотнул и двинулся к выходу. А уже возле самой двери оглянулся и добавил: – И прошу меня простить. Генерал мотнул головой, задержал на внуке холодный взгляд темных глаз: – За что? Но Марцелл не ответил. Вышел молча. Глава 4 Шатин «Тысяча восемьсот тридцать два очка для Восхождения. Четырнадцать жетонов». Механический голос щипача отдавался от хлипких стен мертвецкой Медцентра: Шатин сканировала «пленку» первого трупа. Тело принадлежало женщине под сорок лет, возможно фабричной работнице. Скончалась она, судя по почерневшей культе бедра, от гнили. В Трюмах чаще всего умирали от гнили. В Валлонэ из-за недостатка медикаментов даже мелкий порез или царапина запросто могли воспалиться и почернеть. А уж когда гниль проникнет в кровь, то надежды, считай, нет. Щипач пискнул, сообщив, что очки и жетоны успешно сняты со счета, и Шатин двинулась дальше, поднырнув под носилки, чтобы датчики движения не активировали микрокамеры охраны. Она столько раз занималась этим невеселым делом, что точно помнила, где они расположены. Все тридцать семь штук. Задержав дыхание, девушка обошла то, что осталось от ноги несчастной покойницы, и оглядела протянувшиеся перед ней длинные ряды трупов, ожидавших, пока их утилизируют – проморозят и истолкут в порошок. Занятие на целую вечность. Мертвых тел тут было столько, что на некоторые носилки их уложили сразу по два. Шатин заметила мужчину вовсе без пальцев на ногах и сразу поняла, что это работа отцовской шайки «Клошаров». Ясное дело – не хотел отдавать долги. Все трупы уже начали разлагаться: плоть подгнила, рты и глаза запали – хотя, насколько знала Шатин, пролежали они здесь меньше суток. Обычно очки для Восхождения и жетоны снимались со счетов через тридцать часов после смерти: за это время Министерство успевало зарегистрировать кончину и удалить досье из Коммюнике. Отец Шатин много лет назад сообразил, что эти очки и ларги можно перехватить и сбыть тем, кому они нужнее, и поручил это неприятное занятие младшей дочери. «Ох, – подумала девушка, – если бы работники морга, внося сюда трупы, хотя бы закрывали им глаза. Ужасно, когда мертвецы таращатся на тебя, словно умоляя о пощаде». Шатин перешла к следующему телу – молодой женщины, вернее даже девушки, – и поднесла щипач к ее запястью, к почерневшему квадратику «пленки». Устройство моргнуло, анализируя данные.