– Набла с два. – Так я и думал. – Врач смотрит на меня и поправляет очки. – Эсса Ладэ, давайте знакомиться. Эльгерд Вангсторн, ваш лечащий врач. Как вы себя чувствуете? Паршиво. Я чувствую себя паршиво, потому что, так же как Теарин, не могу почувствовать своего ребенка. Руки холодеют еще сильнее, я выдергиваю вторую из захвата Гроу и обнимаю себя. – Эсса Ладэ? – Танни. – Гроу тянется ко мне, но я отшатываюсь. – Эсса Ладэ, поговорите со мной. – Врач приближается. – Мне нужно понять, как вы себя чувствуете. – Я жива. Это единственное, на что меня сейчас хватает. – Что ж, это определенно радует, не так ли? – Он склоняется надо мной и достает наблов фонарик. Этот наблов фонарик я запомнила в той больнице, у того доктора, который через пять минут скажет мне, что я беременна, а этот… ровно через столько же скажет, что нет. Пять минут – это слишком долго, мне нужно понять, что его нет, сейчас и учиться с этим справляться. Пусть все внутри вопит о том, что не надо этого делать, что пока у меня есть надежда, а потом не станет даже ее, я смотрю на врача и четко произношу: – Мой ребенок погиб. Это даже не вопрос. Утверждение. – Что? – Он хмурится. Я была беременна, хочется орать мне. Я была беременна, вы что, даже этого не уловили?! Но прежде чем я действительно начну на него кричать, он говорит: – С вашим ребенком все в порядке. – Что? – теперь уже переспрашиваю я. – С вашим ребенком все в порядке, – произносит он, – а теперь позвольте мне… Я не хочу ему ничего позволять, потому что меня трясет. Мне хочется вцепиться в постель и орать от радости, и… этого не может быть, правда? Я сплю? Или все еще брежу? Наталкиваюсь взглядом на Гроу: он поднялся из кресла, сложил руки на груди и смотрит на меня. Этот взгляд меня замораживает, как будто я застываю во времени. Сейчас это даже хорошо, потому что пока я вот так, не отрываясь, смотрю на него, врач сверяет показания датчиков на планшете и говорит: – Все хорошо. Пожалуй, я бы рекомендовал вам… – Свалите. – Голос Гроу врывается в несостоявшуюся рекомендацию, но он тут же поправляется: – Я хотел сказать, оставьте нас одних ради первых драконов. Врач поджимает губы и кивает: – Я сообщу родным о вашем состоянии. Он выходит прежде, чем я успеваю поинтересоваться, каким родным и что именно он сообщит, а Гроу уже шагает ко мне. Это как будто снимает заморозку, потому что я выставляю руку вперед и говорю хрипло: – Не подходи. – Ты серьезно думаешь, что я остановлюсь? – интересуется он и садится рядом со мной на постель. Я бы могла отползти, больничная койка широкая, но тогда я потяну все датчики, и придется опять слушать верещание аппаратов. Да и потом, отползти – это очередной побег, а мне надоело бегать. – Леона здесь. Халлоран тоже. Я выставил их из палаты, чтобы остаться с тобой, чтобы быть с тобой, когда ты проснешься. Думаешь, меня остановит твое «не подходи»? – А что тебя остановит? – спрашиваю я и складываю руки на груди. – Ничего. – Он смотрит на меня, наверное, в самое сердце. Я же пытаюсь на него не смотреть. То есть смотреть, но не видеть: знакомый изгиб губ, резкий подбородок, глаза, в которых и тонула и сгорала. – Гроу, серьезно. Ты собираешься жениться на Сибрилле. Ты думаешь, что… – Танни, серьезно, ты веришь в то, что я собираюсь жениться на Сибрилле? – Он по-прежнему смотрит мне прямо в глаза, но я не отвожу взгляд. В общем-то выдержать мне надо совсем немного: всего-навсего этот разговор. Теперь, когда я знаю, что ребенок жив, я смогу выдержать даже десять таких разговоров. Наверное. – СМИ были очень убедительны, – хмыкаю я. – СМИ никогда не говорят правду. – Прискорбно. – Танни. – Он пытается снова взять меня за руку, но я сую их под мышки, пусть попробует достать оттуда. – В Мэйстоне, когда Леона рассказала мне про все это дерьмо, когда мы не знали, откуда еще ждать удара, я здорово испугался. Я в жизни ничего не боялся, Танни, но за тебя испугался, когда понял, что не могу тебя защитить. У нас был выбор: посадить тебя в Скай Стрим и закрыть тему съемок или… так. Я решил, что так будет лучше. – О, – сказала я. – Ты решил. Ну, раз ты решил, значит, так действительно лучше. Его глаза потемнели еще больше, а я все продолжала в них смотреть. Или смотреться, потому что если у меня получится долго смотреть и не чувствовать, как все внутри дрожит, значит, я больше не гроузависимая. – Я хотел тебя защитить. – Защитил? – Сама не ожидала, что это выйдет так язвительно. А то, что мне вдруг до одури захотелось коснуться кровоподтека на его скуле, мягко скользнуть пальцами, чтобы стереть его боль, – так это точно последствия препаратов, не иначе. – Танни, это нечестно, – говорит он. – Нечестно? Нечестно было говорить, что я тебе не сдалась, – я сжимаю пальцы под мышками, чтобы запереть вновь проснувшиеся чувства и воспоминания о том кошмаре, – нечестно было объявлять о помолвке с Сибриллой и лапать ее за задницу. А это – так, суровая правда жизни. Гроу наклоняется ко мне, но я хватаю пульт вызова врача. – Не-а, – говорю я. – Даже не думай. Ты потерял право меня хватать, когда сказал, что между нами все кончено. Его брови сходятся, меня обжигает знакомым огнем. – Я не откажусь от тебя, Танни. И прежде чем я успеваю ответить, резко подается вперед и целует. Вот это – совершенно точно нечестно, потому что мое тело помнит прикосновение этих губ и мгновенно отзывается так остро, так яростно, так болезненно-нежно, что мне стоит немалых усилий выдернуть себя из этого поцелуя до ответа. Я отрываюсь от него резко, на миг словно теряю связь с реальностью. И с собой. Потому что другая я все еще чувствует его губы на своих, позволяя Гроу раскрывать мой рот, снова и снова делать меня своей, но другая я осталась в прошлом. – Знаешь, – говорю я, – если бы ты мне позвонил через пару дней после того трюка и сказал, что это вообще такое было… если бы тебе хватило смелости сказать мне в лицо, что нам придется переждать опасную ситуацию в разных странах, что, может быть, мы не увидимся полгода… или год, сейчас все было бы по-другому. Я качаю головой, закусив губу, а руки под мышками, наверное, станут моим жестом на ближайшие пару-тройку дней. Потому что телу не объяснишь, что вот это вот тело напротив трогать нельзя. Что к нему вообще нельзя приближаться, нельзя позволять себе его чувствовать так отчаянно, каждой клеточкой, стремящейся слиться с ним. – В отличие от тебя, у меня хватает сил и совести сказать тебе в глаза, что все кончено. Все кончено, Гроу, понимаешь? Нас больше нет. Когда я произношу эти слова, что-то внутри отзывается яростным, животным протестом. Точно такой же я вижу в его глазах, располосованных вертикальным зрачком. Помимо протеста, в них боль, отчаяние, знакомая до дрожи злость и нежелание принимать очевидное. В ту минуту, когда он снова рывком подается ко мне, я выбрасываю руку вперед. От удара в кончики пальцев слегка пружинит, и прикосновение к его груди отзывается во мне дикой странностью: желанием впиться в резкий изгиб губ новым, яростным поцелуем. К счастью, именно в эту минуту открывается дверь. – Л-л-леона… Никогда не думала, что мелодичное, мягкое имя сестры можно так прорычать. Она смотрит на меня, потом на него. На мою вытянутую руку, разделяющую нас, а потом сухо произносит: – Я дала тебе достаточно времени, Джерман. Сейчас нам с сестрой нужно поговорить. – Да, Джерман, – сказала я. – Тебе пора. Сибрилла не дремлет, а вам еще свадебные приглашения рассылать. Он отвлекся на Леону, и мне вполне хватило этого секундного замешательства, чтобы с силой спихнуть Гроу с постели. Вот чего я откровенно не ожидала, так это того, что он натурально с нее слетит, почти свалится. Все-таки удержавшись на ногах и выпрямившись, Гроу посмотрел на меня так многообещающе, что я мысленно увеличила расстояние с трех метров до десяти. Пока что мысленно. И сказала, очаровательно улыбнувшись: – Пока! Присутствовать не обещаю, но пришлю вам подарок. Гроу все-таки вымело из моей палаты (к явному моему облегчению), зато осталась другая проблема. То есть Леона. С ней мне тоже совершенно не хотелось говорить. – Ты появляешься в моей жизни исключительно после того, как я побываю при смерти, – заметила я. – Наверное, я бы хотела, чтобы мы с тобой подольше не виделись. Лицо первой леди на миг дрогнуло, но тут же снова было прикрыто маской. – Я понимаю, что ты чувствуешь, Танни. Я это заслужила. Она прошла в палату, хотела сесть в кресло, где сидел Гроу, но передумала. – Индерхард Гранхарсен сбежал, – сказала она. – С его владением информационными системами мы можем искать его десятилетиями. – Печалька, – сказала я. – Это значит, что Рону теперь со мной до конца жизни таскаться? – Это не смешно, Танни. – Да я и не смеюсь. Или после того, как мы с Гроу расстались, я ему больше не интересна? Нет, серьезно. Леона, вы не нашли способ, время и возможность сказать мне: Танни, у нас серьезная ситуация. Мы не готовы подвергать твою жизнь опасности, поэтому сыграй достоверно расставание с Гроу, побей посуду… ну или что там.