Она принимала ванну, а я сидел рядом на полу. Анна читала книгу, опершись спиной о полку из железной проволоки – еще у моей бабушки была такая. Анна рассеянно наматывала на палец прядь волос, а я наблюдал за тем, как армия мелких мыльных пузырьков атакует ее большой живот. Я и не думал раньше, что человеческая кожа такая эластичная. Мне казалось, что это надутый до упора воздушный шар, а верхние слои кожи растянулись настолько, что казались почти прозрачными. Я боялся к нему прикасаться. Хотел, но боялся: а вдруг мои неловкие руки причинят вред тому, кто внутри? Я смотрел, как она читает. На краю ванны лежал ее розовый бритвенный станок, и от этого на душе было спокойно и радостно. Столько лет прошло, а это чувство осталось неизменным: помню, когда, еще во время учебы в Кембридже, Анна переехала ко мне, я любил повсюду замечать ее вещи: разноцветные бутыльки в душе, книгу на прикроватной тумбочке, сережки, которые она всегда клала в блюдце, стоявшее на комоде. Да, это, несомненно, было посягательством на мою территорию, но я не возражал. – Ах да, забыла тебе рассказать. – Анна положила книгу на пол и принялась прополаскивать волосы. – Я вступила в группу на «Фейсбуке», она называется «Крохи и карапузы». – И о чем она? – Суть кроется в самом названии, Роб. Она посвящена маленьким детям. Это группа для мамочек. – Ну и как? – Вообще-то я в ней совсем недавно, но, если коротко, это просто ужасно. Мне ее Лола посоветовала. – Она еще не бросила это свое сыроедение? – Да ты что, сыроедение и Лола – уже давно единое целое. Она ведет блог «Мамочка-сыроед» и работает над своей первой кулинарной книгой. – Боже. Бедная Индия. – Точно. Но Лола клянется, что Индии такая еда по вкусу. Говорит, благодаря сыроедению у нее прошел круп. – Лола, кстати, и в «Твиттере» есть, – сказал я. – Знаешь, что у нее в профиле написано? – Дай-ка угадаю… – Погоди. – Я достал телефон. – Вот, слушай: «Лола Бри-Гастингс. Мать, дочь, сестра, подруга, йогиня, танцую с огнем, проповедую сыроедение». – С ума сойти. Вполне в духе Лолы. – Анна отжала прядь волос. – Для нее сыроедение – это профессия. Кстати, о профессиях. Знаешь, что у нее написано в разделе «Работа» на «Фейсбуке»? – И что же? – «Главный специалист по обнимашкам и вкусняшкам». – Да не может быть, – рассмеялся я. – Ну так что ужасного в этих «Крохах и карапузах»? Я подлил себе еще детского шампанского и предложил Анне осушить ее бокал, но она отрицательно покачала головой: – Я уже им обпилась, хватит с меня… в общем, я думала, что в этой группе отвечают на вопросы неопытных мамаш: как правильно кормить грудью, какой у младенца режим сна, – но на самом деле там творится что-то странное. – В смысле? – Одна из администраторов группы, Миранда, выслала мне список акронимов, которые используют участники группы, и, откровенно говоря, я не увидела среди них ни одного знакомого. – Типа ЖОР? – Что это значит? – Живем один раз. – И кому придет в голову так говорить? – Ну, не знаю, например, тому, кто прыгает с тарзанки: шагает он с моста вниз и вопит «Жо-о-ор!». Анна покачала головой и прищурилась: – Так вот, я пришла к выводу, что некоторые из этих акронимов совершенно дикие. – Ты про ДС, ДД и ДМ? – Что? – Анна развернулась ко мне с выражением притворного негодования на лице. – Ты-то откуда знаешь? – Да это все знают: «дорогой сын, дорогая дочь, дорогой муж». – Не все, а только умники типа тебя, – фыркнула Анна. – Ну хорошо. СГМ – что такое СГМ? На секунду я задумался. – «Сокращение грудных мышц»? – Вообще-то неплохо: с грудью ты угадал. – Я знаю. Анна вскинула брови: – Не смешно. – Ни капли, ты права, – покорно согласился я и, проведя рукой по ее спине, принялся легонько щекотать ей руку. – Перестань, прошу, – захихикала она, – с таким огромным животом мне больно смеяться. – Так что же такое СГМ, просвети? – «Сцеженное грудное молоко». – А-а-а, – протянул я, отворачиваясь от нее, чтобы тайком проверить, как дела у «Вест-Хэма». – А еще, – продолжила Анна, – там есть одна женщина, наверное тоже администратор группы, которая вечно что-то мастерит со своими детьми и восторженно делится результатами их совместного творчества. Сегодня она обратилась за советом: она шьет подушку для кормления, и ей хочется знать, можно ли набить ее полистирольными шариками. Тут же все бросились рассуждать, попадут химические вещества из шариков в молоко или нет. – И каков вердикт? – Никакого полистирола – только чечевица и сушеный горох. – Ну само собой. Со скорбным лицом Анна провела кончиками пальцев по выступающему из воды животу. На ее лбу и над верхней губой поблескивали бисеринки пота. Я поставил бокал на пол и подполз к ванной: – Потереть тебе спину? – Придется. – Она нагнулась вперед, и я увидел, как крошечные капельки воды, усеявшие ее спину, стекают тонкими струйками вниз к пояснице. Кожа была горячей и гладкой – как нагретая на солнце водяная горка. Выбравшись из ванны, Анна пошлепала в спальню. Шла она слегка вперевалку, осторожными шажками, словно ступала по гальке. У нее не было той уверенности, что присуща беременным женщинам: спала она только на боку, а если нечаянно натыкалась на что-то животом, то потом несколько дней подряд сходила с ума от страха, браня себя за неосторожность. И я понимал почему. Даже сейчас, когда оставалось всего несколько недель до его появления на свет, не было никакой уверенности в том, что все закончится хорошо. В душе мы смирились с тем, что все может повториться: остановка сердца, замершая картинка на мониторе. И пустота. Снова. Об именах для него мы почти не говорили. Я присел на край кровати рядом с Анной, и вдруг, ни с того ни с сего, она расплакалась, зарывшись лицом мне в грудь. – Что с тобой, милая? – спросил я, нежно поглаживая ее по голове. – Все нормально, – ответила она, вытирая глаза и шмыгая носом. – Думаю, это гормоны. Эта идиотская группа меня окончательно вымотала. – Ты о чем? – Я боюсь, что буду не очень хорошей матерью. Ведь у меня ничего общего с теми женщинами, да я и не хочу быть похожей на них. Я положил ладонь ей на руку, и она чуть наклонилась ко мне. – И все же, – произнесла она, – лучше, наверное, бояться этого, чем того, чего боимся мы с тобой. Мы лежали на кровати, придвинувшись так близко, что наши губы почти соприкасались, и смотрели друг на друга. Меня всегда притягивали глаза Анны. Было что-то завораживающее в едва заметном движении зрачков, в веках, тончайших, словно из папиросной бумаги, в том, как они подрагивали при каждом ударе ее сердца. – Скорей бы уже, – хрипло произнес я. – Жаль, отца нет рядом. Анна притянула меня к себе и погладила по затылку: – Да. Это так несправедливо. Он был бы так горд. Отец умер через два дня после того, как мы сообщили ему о ребенке. Малыш Стив, у которого был свой ключ от нашего дома, нашел его в спальне: он заснул на маминой стороне кровати, как и всегда, а на прикроватной тумбе лежал снимок УЗИ, который мы ему подарили. Глядя на меня влажными от слез глазами, Анна прошептала: – Так хочется поскорее увидеть его личико.