Разговор получается не из легких. Мир глазами ребенка видится совсем другим и обида, как снежный ком. придавивший грудь, не дает девочке дышать. Приходится осторожно и долго нащупывать проталины, обходить острые углы, возвращаться и говорить. Разгребать этот снег руками, чтобы Белуге досталось хоть немного человеческого внимания и тепла. Она оттаивает. Не скоро, но снова шмыгает носом, уплетая борщ. Рассказывает о старшем брате, который скоро вернется из армии, и ее заберет. О доме, который у них когда-нибудь обязательно будет - большой и настоящий. И о матери, которая все равно ее любит. - Просто у нее судьба тяжелая, вот и пьет. А еще сожитель гад. Если бы не он, мамка бы нас всех к себе забрала. Верите? Не верю, а потому молчу Конечно, когда у тебя четверо детей и всех воспитывает государство, самое время втемяшить в голову ребенку, которого ты бросила, жалость к себе. Окунуть в эту жалость с головой, до хриплой немоты, пока еще в детских глазах не родилась ненависть, а затем и равнодушие. Убила бы! Уже после разговора, когда волосы расчесаны, а девочка сидит в койке с книжкой в ожидании визита врача, я выхожу из комнаты изолятора, и Ираида зовет меня на чай. Угощает печеньем. - Ну что, садись, Свет. Выдохнем, что ли. Ну и денек! Сначала Карасев с Чебановым подрались до крови. Хорошо, что наш Никита Валерьевич поблизости оказался - вовремя разнял. Теперь вот Наташка шуму наделала - беспутная душа. А ведь самое страшное, что не врет. Оклемается и как пить дать снова сбежит к мамке! День сегодня действительно выдался не из легких. Я опускаюсь на стул, беру чашку в руки и грею о ее края ладони, которые оказываются озябшими, словно и правда побывали в снегу, пусть на улице уверенно дышит весна. - Да простят меня люди и Бог, но лучше бы эту пьянь посадили! - выдает в сердцах Ираида без сожаления. - Хоть бы дочке дала вырасти! Если в беду попадет, разве с той курвы спросишь? Чай горячий, а печенье простое и вкусное. Я с удовольствием потягиваю напиток, глядя в окно. На детской площадке гуляют дети постарше - лет десяти-двенадцати. Занятия в классах закончились и сейчас у детей свободное время. Наверняка Андрюшка уже проснулся и после полдника играет в игровой комнате. И ждет. В этом доме-интернате, где я работаю психологом вот уже год, дети помнят обещания, а я обещала мальчишке прийти. Андрюшка. При мысли о мальчике, губы, как всегда, трогает улыбка, а сердце отзывается теплом. - Значит, постараемся этому помешать, Ираида Борисовна, - твердо говорю медсестре. - На этот раз Наташи не было три недели. Я боялась и предполагать, что могло случиться с ребенком за это время. Если снова сбежит, мать ее непременно накажет, чтобы в следующий раз не попадалась. И следующего возвращения девочки может не быть. - Вот сволочь! Тогда уж лучше, как я: круглая сирота, чем вот так. Вот ты психолог, Свет, объясни: почему? От них отказываются, бросают, а эти выкормыши, как волчата по следу бегут. Спать под открытым небом готовы, лишь бы с такой мамкой! Это неприглядная правда и возразить на эту правду нечего. - Скорее, не лишь бы, а только бы она была - мамка. Вы сами ответили на свой вопрос, Ираида Борисовна. Природа не пустые щи. В ней эволюцией столько всего намешано, а человеку якорь нужен. Корни, чтобы уцепиться, выжить и дать здоровые ростки. Это не вина детей, что их лишили почвы и заботы, это вина родителей. Особенно вот таких кукушек. У человека должен быть дом и семья по определению, и дети это чувствуют. Сначала нутром, а уж после головой. Человек единственное существо с памятью: кто он есть и откуда. Вот и тянутся, как могут, чтобы быть нужными и любимыми. Не брошенными. - Кстати, вы не знаете, - спрашиваю женщину, допив чай и поблагодарив за угощение, - кто у нас сегодня в ночную дежурит? Надо бы предупредить насчет Наташи, чтобы не оставляли одну. Все пока очень нестабильно и срыв может повториться. Я сегодня задержусь часов до девяти вечера, так что зайду узнать, что сказал врач, но хотелось бы быть спокойной. - Я останусь. Не переживай, Света. У меня не сбежит, и под замком держать не стану - разнервничается еще. Поговорю с ней. Вот чаю, как с тобой, попьем. А там пусть отсыпается. - Спасибо. Я встаю и поправляю одежду Поднимаю руку, чтобы взглянуть на часы. - Тогда я к Ольге Валентиновне загляну. Что-то ее долго нет. Уже давно должны были из инспекции приехать. Если что, помогу оборону держать. В игровой комнате непривычно тихо. Все ушли на улицу лишь нянечка возится в соседней спальне, наводя чистоту, да две девочки постарше сидят за столом и что-то рисуют. Заметив меня, обе с интересом поднимают головы и отрываются от занятия. Провожают любопытными взглядами. Я захожу и замечаю Андрюшку в углу, у большого конструктора с машиной в руке -пятилетнего мальчишку - хрупкого, похожего на гутаперчивую фигурку. Как всегда он сидит один, играет с игрушками и, заслышав меня, не поднимает глаз. Очень закрытый ребенок, со своими душевными травмами, молчаливый и тихий как тень. Долгое время он совсем не разговаривал, я была первой, кому он назвал свое имя, и до сих пор осталась единственной, с кем он говорит. - Здравствуй, Андрюшка. Мальчик не отвечает, но играть прекращает. Поднимает глаза, чтобы увидеть меня, и тут же опускает взгляд в пол. Он рад, я уже научилась распознавать его настроение по малейшим признакам (волнения нет, любимая игрушка позабыта, а пальчики, словно к огню, скользят по полу в мою сторону), но остальные дети очень внимательны и не прощают заботы, и он в свою очередь научился скрывать радость. - Погуляешь со мной? Снова молчание и лишь кивок в ответ. Я подхожу и, не удержавшись, провожу рукой по темноволосой головке. Задержав пальцы у затылка, тихо прошу: - Ну, беги, одевайся. Я тебя подожду. Андрюшка вскакивает и, прихрамывая, опираясь на носочек ноги, быстро-быстро бежит в спальню, позабыв об игрушке. Я поднимаю ее и оборачиваюсь. Вижу, как он останавливается на пороге спальни и оглядывается, словно боится, что я уйду. Застывает натянутым фитильком, потянувшись ко мне. Этот миг повторяется снова и снова, словно моих слов мало и каждый раз ему страшно потерять меня из виду. Этот страх взаимный. Он отражается в глазах мальчишки и отзывается болью в моей душе. Я не знаю: помнит ли он своих родителей, скорее всего лишь образы, но память потери живет в нем темным монстром, в этом маленьком грустном человечке, вдруг оказавшемся один на один с огромным миром, и я понимаю: одному ему не справиться. Я тоже боюсь его потерять и спешу прогнать страх из глаз ребенка спокойной улыбкой. Он ждал меня, и радость от этого понимания прогоняет тревогу и наполняет сердце теплом и любовью. Он видит это тепло в моих глазах, впитывает жадно, и только убедившись, что за день оно никуда не исчезло, убегает одеваться. Мой мальчишка. Мой! Почему именно он? Почему Андрюшка Сомов? Не знаю. Я помню свой первый рабочий день, детдомовскую суету кабинеты, папки, личные дела воспитанников. И лица детей. Тогда я окунулась в новый для себя мир и думала, что задержусь в нем всего на три месяца, отозвавшись на просьбу знакомой. Этот мир пугал колючей щетиной и разбитыми судьбами. А осталась на год и даже больше. Трудный случай, первый настолько сложный в моей практике. Смерть обоих родителей на глазах ребенка, болевой шок, сильнейший стресс и полная психологическая изоляция последнего от мира. Мальчика взяли на воспитание дальние родственники, но не справились, подозревая, что после травмы в его нервной системе произошли необратимые изменения. Через полгода после аварии Андрюшка Сомов попал в детский дом с подозрением на диагноз «Аутизм», который, возможно, был у него от рождения - семья совсем недавно переехала из отдаленного городка, а я... Я его нашла. Они ошибались, все ошибались. Пусть это была интуиция, но она не обманула, диагноз не подтвердился. Первое время он действительно был настолько закрыт, что не реагировал на вопросы, не играл, не просил помощи, не откликался на звуки своего имени и не разговаривал. Сидел сутками, словно застывшая фигурка в стеклянном кубе. Детям свойственно многое забывать, хорошо адаптироваться в новом обществе, искать друзей и тянуться к теплу, но Андрюшка стал исключением. Он не хотел. Он хранил кусочек тепла в себе самом, и отчаянно, как умел, пытался его сберечь. Срок моей временной работы подошел к концу, но уйти из детского дома я не смогла. Мне понадобился не один день, много-много тихих слов и часов тишины, чтобы однажды, когда рука мальчишки оказалась в моей, маленькие пальцы сжались. Андрюшка одевается, я беру его за руку, и мы выходим на улицу Мне так же, как и ему хочется укрыться от любопытных глаз, от лишних вопросов и людей, и я увожу его за ворота интерната. Веду дальше, туда, где мы можем целый час побыть просто вдвоем. Оказавшись под сенью кленовой аллеи, не удержавшись, сажусь на корточки и прижимаю мальчика к себе - я каждый день жду этой минуты. - Ну, привет, мой хороший. Привет, солнышко! Я так скучала! И потянувшись ко мне, Андрюшка крепко-крепко обнимает меня за шею и признается: - Я тоже. Глава 2 - О, Света пришла. Поля, слышишь? Наша старшая дочь вернулась! Свет, ну почему так поздно-то? Ты что, в две смены работаешь? Нет, ну что за стахановские нормативы? У тебя есть личная жизнь или нет? - Нет ее, пап, и ты это прекрасно знаешь. Я вхожу в квартиру и раздеваюсь. Сбрасываю с усталых плеч плащ, с ног - туфли на шпильках, убираю одежду в шкаф и подхожу к отцу. Целую его в щеку и направляюсь к своей спальне, чтобы переодеться и оставить сумку. - Все равно! - отец идет следом. - Мне тут проект прислали для новой гостиницы, а посоветоваться не с кем. У матери голова болит - ей все нравится, Лялька до сих пор гуляет, а Умка сегодня снова вернулась в печали. Что там случилось с ее докладом - не знаю, но, кажется, Катя расстроена. - Пап, не бузи. Лучше поставь чайник и чего у нас там вкусного есть? Я голодна -жуть! - По-ля! - повышает голос отец, обернувшись. - Чего у нас есть на ужин? Твой ребенок голоден! - Светуль, кажется, котлеты остались, если Оля с Костиком не съели, - отвечает из зала мама. - Я слышала, они час назад на кухне толклись, так что не уверена. - Съели! - приложив ладонь ко рту, докладывает папа. - И даже подливку. У Костика аппетит - мужик! В общем, овсянка с ветчиной пойдет? - спрашивает участливо. Повар из него не ахти какой, но когда у тебя три дочери, а у жены - три ветклиники, приходится чему-нибудь, да научиться. И неважно, что старшей из дочерей уже двадцать семь. Ответственность штука такая: если она есть - с годами не проходит. - И рыбка соленая. Ум-м, доча-а... - на лице родителя появляется ухмылка хитрого кота, налакавшегося сливок. - Мне друзья такую рыбку презентовали - закачаешься! - Конечно пойдет! - Тогда я быстро! Свет? - А? - я оборачиваюсь на пороге. - А может, по бокальчику пивка сообразим на двоих? Ну раз уже у нас есть рыбка? Я улыбаюсь и на секунду прикрываю глаза, давая понять, что согласна. - Можно и по бокальчику. Но не больше, Уфимцев, - строго грожу родителю пальцем, - мне завтра на работу! - Понял, Светуль! Сейчас все оформлю! Отец у меня известный в городе бизнесмен. Владелец сети ветеринарных аптек и зоомагазинов в крупном областном центре. Совладелец нескольких гостиниц на побережье и курортных комплексов. Дядька интересный и важный, все как положено. При кожаном портфеле, личном водителе, автомобиле последней марки «Лексус», тремя исполнительными директорами и пятикомнатной квартирой в самом дорогом жилом комплексе города - известной высотке «Седьмое небо». Но все это находится в большом мире за дверью. Когда он дома, он обычный сорокашестилетний мужик. Все тот же Толик Уфимцев, в прошлом способный студент, который в девятнадцать лет женился, а в двадцать два катал меня на спине и кричал веселой лошадкой: «Иго-го! Светлячок, держись!» Форель действительно оказалась нежная и вкусная, а пиво - мое любимое, баварское. Мы сидим с отцом в кухне за столом, на стене беззвучно работает телевизор, и листаем презентационный проект нового, улучшенного интерьера vip-зала приморской гостиницы. - Ну и как тебе, доча? Дизайнер обещает, что выйдет достойно. Матери нравится. - А тебе? Что смущает, пап? Ты же сам хотел зал в светлых тонах. - Да, но я представлял, что будет дерево. Что-то в духе английской провинции или в стиле Прованса. - Я тебя умоляю, пап. Давай только без цветов и рюшей. Всех этих виньеток и лаванды, оставшихся в прошлом веке. - Но голубой и салатовый, Свет! - сомневается отец. - Непривычное сочетание! Даже и не знаю, что думать. Я как-то больше привык к классике. - Здесь салатовый не доминирует, смотри. Он практически растворен в обилие кремового и отлично сочетается с голубыми портьерами и ровными линиями. Ты только представь - море, солнце, простор и чистый воздух. Такой же чистый, как эти цвета. Большой светлый зал, залитый светом, открытая терраса. И людей, которые приехали отдохнуть и расслабиться. Пап, отличный проект и отличная атмосфера, поверь. Мне нравится. - Ну, раз ты так говоришь... Значит, соглашаемся? Я поднимаю бокал и осторожно касаюсь краем отцовского. Улыбаюсь устало. - Значит.