– Быстрей, последний трамвай! – Женя заскочила в дверь и замахала рукой. Проклиная свои ватные ноги, Наталья сделала рывок и вскочила на подножку. Клацнула, защемляя край Натальиного пальто, дверь. Танцующей походкой Женя прошла вдоль пустого вагона и села в последний ряд у заднего стекла. Наталья выдрала пальто из двери и поплелась следом. На Женькином лице заблуждало странное, неуловимо знакомое выражение. Наталья бухнулась на сиденье с краю и уцепилась за холодный металлический поручень. – Я и забыла, какие короткие в Калинине трамваи, – сказала Женя, – так гораздо уютнее. – Калинин гораздо меньше Питера, – сказала Наталья, удивляясь тому, как механически прозвучал собственный голос. – И люди в провинции гораздо более приветливые, – сказала Женя. – Меня чуть дверями не прищемило, – пробормотала Наталья. – Наверное, водитель торопится домой, – сказала Женя и грациозно, как кошка, потянулась всем телом, – к жене и деткам. – Водитель, к твоему сведению, женщина, – вспыхнула Наталья, припоминая, откуда ей знакомо выражение Женькиной… морды. Именно такое было у соседской кошки Маруськи, которой мама носила рыбьи кости. После папы кошке доставалось мало, он сам обгладывал их дочиста. Говорил, что настоящий рыбак даст фору любой животине, даже если вся рыба в доме из гастронома. Мама тоже любила рыбу, но над костями не усердствовала, Маруська тоже должна была чем-то питаться, Маруськина хозяйка, тетя Валя, жила на пенсию. – Натка, ну, не дуйся, – промурлыкала Женя, – твой Эдик правда… душка. – Это не мой Эдик, – сказала Наталья, глядя прямо в узкий, кошачий Женькин зрачок, – Эдуардо встречается с Асей. Уже месяц. – Месяц? – закашлялась, словно поперхнулась рыбьей косточкой, Женька. – Аська хочет пригласить его на Новый год домой. «Папе показать», – мстительно сказала Наталья. Женька молчала, острыми зубками кромсая нижнюю губу. Отчаянно дребезжа и лишь слегка притормаживая на горящих желтым светофорах, трамвай прорубал железным телом темноту ночных улиц. Женя откашлялась. – Ты не говорила, что у него роман с твоей подругой. Я думала, он просто… бабник. – Та еще подруга, – горько усмехнулась Наталья, – я первая с ним познакомилась, только кого это волнует? Ты вон тоже… все лицо ему… обслюнявила. Женькино лицо превратилось в белую маску с неровно вырезанными прорезями для глаз. Один глаз выше другого и оба несчастные. – Он… теплый, – медленно сказала она, обхватывая себя за плечи, словно ей стало вдруг смертельно холодно. Глава 4 Тяжелые бордовые шторы, кровавые обои с золотым тиснением, душный, спертый воздух, ни дать ни взять публичный дом из «Ямы» Куприна. В город приезжал на гастроли московский театр с постановкой, где он выглядел именно так. Наталья достала из кармана платок и промокнула лоб. – Мужик не кобель, на кости не бросается. – Ася припудрила декольте и засмеялась. Желтая мелированная гривка затряслась в такт хохота, луч света заскакал на гранях крупных золотых серег. – Как тебе? – Ася приложила к бирюзовой ткани платья гроздь розовых бус, неудовлетворенно покачала головой и поменяла на громоздкое красное колье. – Не слишком откровенно? – смущенно пробормотала Наталья, отводя глаза. – Что я тебе, тургеневская девушка? Ася отбросила колье на туалетный столик, плюнула на ладони, наклонилась и разгладила тугую колготину на смачной икре. Наталья покачала головой. Победная Ася внушала противоречивые чувства: отвращение и острую, до боли в кишках, зависть. В мечтах все, о чем рассказывала бесстыжая Аська, происходило с ней. Наталья представляла, как она подходит к Эдуардо, смело, как это делает Ася, берет его за руку и видит, как вспыхивают в ответ его глаза, и она снова чувствует на себе его мятные, горячие губы. – Смелая ты, – сказала Наталья, – я так не умею. – Ничё, научисся, – пообещала Ася, – будь ласка, принеси мою сумку. Я, кажись, в прихожке ее бросила. Наталья обошла гигантский плюшевый диван на тонких вычурных ножках и зацепилась за раздвижной столик на колесиках. Раздраженно задребезжали хрустальные бокалы, на пол посыпалась шелуха от семечек. – Эй, – укусила себя за веко щипчиками для бровей Ася. – Извини, – пробормотала Наталья. – Щетка в прихожей, – сказала Ася, выцеливая неподатливый корень, – надо новую щипалку. Эта ни черта не хватает. Наталья закрыла за собой дверь и прижалась к ней спиной. Как он может с ней спать? Неужели мужикам все равно? Каждый раз, когда Эдуардо кладет руку на вертлявый Аськин круп, хочется умереть. И Женька оказалась такой же, как Аська. Стуча о паркет деревянными ногами, Наталья прошла по кишке коридора в просторную прихожую, заставленную мебелью цвета кости несчастных, замученных до смерти слонов. Огромная Аськина сумка валялась у двери, половина содержимого наружу, внимание привлекли глянцевые квадратики поляроидных фотографий. Эдуардо целует Асю. Ася целует Эдуардо. Кто это снимал? Обнаженная спина Эдуардо на фоне претенциозных – золото на бордо – обоев. Он смотрит в камеру вполоборота, на щеке равнодушная, знакомая до боли ямочка. – Натаха, чё застряла-то? Звук Асиного голоса бритвой полоснул по ушам. Полы в доме Пилипчуков, покрытые толстым болгарским ковролином, замечательно заглушали шаги. Ася стояла в дверном проеме, скрестив ноги в сапогах-ботфортах, на дверной раме хищно поблескивали свежевыкрашенные кровавые ногти. – Шпионишь, – прошипела Ася, – по сумкам шаришься? Наталья икнула и спрятала руку с фотографиями за спину. – Я все видела! Ася занесла над головой руку и бросилась вперед. Наталья отступила и прикрыла голову рукой с зажатыми в ней фотографиями. – Дай сюда, – приказала Ася, притормаживая на каблуках. Наталья протянула дрожащую руку с фотографиями. Ася подняла сумку, бросила в них фотографии и повернулась к Наталье. Вздернулась короткая верхняя губа, обнажились крупные, лошадиные зубы. Ася окинула растерянную Наталью взглядом, закинула голову назад и… заржала, на шее забилась толстая синяя жила. – Ну у тебя и рожа была! – хохотала она. – Ты чё думала, я не вижу, как ты Эдика глазами жрешь? Знала, что не стерпишь, нарочно сумку открытой оставила. Аськин смех вывернул душу, пощечинами забарабанил по лицу. Наталья сжалась в комок, закрыла лицо ладонями. – Дура, да не реви ты, – в Аськином голосе появилась вдруг жалостливая, бабья нотка, – я тебе добра хочу. Забудь Эдьку, не твоего он полета. Мой он теперь. Ясно? Мой. На Натальином лице высохли слезы пережитого унижения, вскрылась, запульсировала зияющая, кровоточащая раны на пустом, оглохшем сердце. – Твой? – тихо спросила она. – Ты уверена? Спроси его, с кем он был на Седьмое ноября. В голос прорвалась предательская дребезжащая нотка. Аська всхрипнула, заволокло пеленой глаза. Она знает, поняла Наталья. Ася посмотрела на Наталью невидящими глазами и указала на дверь. Наталья сняла с вешалки пальто, проверила, на месте ли шапка, и стала надевать сапоги. Поблекшая вмиг Ася стояла, прислонившись спиной к стене, даже подплечники не помогали придать ее плечам прежнее горделивое выражение. Глава 5