— Не надо, всё уже нормально, — Лиса попыталась как можно дальше отстраниться от резко пахнущей субстанции. Она уже чувствовала себя бодрой — адреналин разогнал по организму горячую кровь, и легкое саднение лица ощущалось как нечто само собой разумеющееся. — Не спорь, - отрезала Аня и ещё ближе поднесла нашатырь, пахнущий тысячей пыток. Было странно и непривычно. Вокруг толпились люди и стремились помочь: кто-то смачивал носовой платок холодной минералкой, кто-то помог усесться на высокий тонконогий стул. Лиса поймала себя на мысли, что такое внимание приятно, но сильно смущает. Даже мама не стала выговаривать ей об осторожности. Было немного стыдно, что попала в неловкую ситуацию, но в то же время она не была в ней виновата. Скорая приехала быстро и почти не выразила недовольства, что их заставили ехать на пустяковый вызов. — Ну, — потупилась Аня, почувствовавшая себя нашкодившей школьницей перед людьми в белых халатах. — У нас праздник, сами понимаете… Ехать за рулем некому… Врач померил порозовевшей Лисе давление, проверил реакцию зрачков и принялся долго записывать ее личные данные. Второй врач побрызгал на ранки щипучей жидкостью, а на самую крупную — ту, что на виске, наложил повязку. Когда бригада выходила из ресторана, Витька поймал медиков и всучил им запечатанную бутылку, которую они, поотказывавшись для приличия, приняли. — Счастья молодым! — самых дверях натужно крикнул тот, что моложе. Угроза явно миновала, но никто не спешил снова включать музыку. Тамада неуверенно сделал заход на свадебные конкурсы, но идею не поддержали. Гости стали понемногу расходиться. Аня вежливо принимала прощальные поздравления, стараясь не показывать, как сильно она расстроена. Теперь её свадьбу запомнят этим глупым недоразумением, а не красивым праздником, коим она была задумана. Она повторяла себе, что всё это не страшно, и тут нет ничьей вины. И всё равно с раздражением думала о тяжелом букете, о неловко подвешенной люстре и о Лиске, толкущейся рядом с той пирамидой. Никого ведь, кроме неё, не задело… Еще и сообщила всем, что «у неё это бывает»… Теперь ещё подумают, что её дочь — припадочная… Так или иначе, праздник закончился, и новоиспеченное семейство отправилось на такси домой. Было уже за полночь, и все просто разбрелись по комнатам, не имея сил и желания обсуждать прошедшее мероприятие. Незнакомый потолок безжалостно нависал над Лисой. Идеально ровная поверхность дивана не давала расположиться с комфортом. Лиса устало повернулась к окну. Оно располагалось не там, где надо. Лиса глубоко вздохнула. Тьма и одиночество стали сжимать ее невидимым коконом. Пустая стена маячила на краю зрения. Протяжный скрип из коридора. Еще один. И ещё. Лиса со злостью пожалела, что слишком хорошо слышит и знает, что это скрип кроватных пружин. И слишком взрослая, чтобы не понять, что сейчас происходит так близко от неё. Сердце сжалось, и по телу поползла волна. Приятная, если не знать, чем она вызвана. Ужасно постыдная, даже в безымянной темноте. Лиса притаилась, отчего-то боясь пошевелиться. Звуки навязчиво толкались в ушные перепонки, не давая отвлечься. Постыдное любопытство. Бессилие. И чувство собственной испорченности, особенно острое в последующие полчаса. Глава 2. Темнота и сельская жизнь [Анна] Я думала, что родила мёртвого ребенка. Опухшее, сизое существо открыло сырой рот и издало затухающий крик. Слишком долгий для мёртвого. Слишком громкий и протяжный. Акушерка сунула мне в лицо тельце цвета сырого мяса и гортанным рыком спросила: «Кто? Кого родила?». Я хотела сказать, чтобы существо забрали, но натянуто, как перед школьной доской, пролепетала: — Девочка… Мой ответ отчего-то развеселил акушерку. Она, наконец, забрала кричащее создание и сделала мне укол, приговаривая какую-то околесицу. Я хотела назвать дочь Евой. Или Инной. Но когда увидела ее… Я слышала, что в преданиях каких-то народов есть существа, которые рождаются мертвыми, а потом оживают. Такое существо не может зваться ни Евой, ни Инной. Это Лиса. С ударением на первый слог. Не имеющая ничего общего с лисами — лисы хитрые и грациозные. У нее постоянно переспрашивают: «Лиза? Алиса?», а ей приходится уточнять. Она смущается и старается не смотреть на собеседника, читая в его взгляде удивление и принимая его за неприятие. Необычное имя у совершенно обычного человека. Не выделяющегося ни красотой, ни умом, ни талантом. Раньше мне было немного жаль её. Может, я даже хотела придать ей таким именем собственную изюминку, но у меня не получилось. И сейчас мне её уже не жаль: каждый сам кузнец своего счастья. Выходя после выписки из больницы, я не чувствовала слабости, хотя и потеряла много крови во время родов. Никогда бы не подумала, что это происходит так. Как вообще женщины соглашаются рожать второй раз? Я озиралась по сторонам в робкой и одновременно страстной надежде. Но заросший травой дворик был пуст, если не считать двух курящих в стороне санитаров. Я отчаянно им позавидовала. Теплый летний день навалился мне на плечи, а нужно было везти домой огромный жаркий сверток. У тех двоих подобных проблем не было. Мама собиралась меня встретить, но ждала я не её. Пару минут назад на плаву меня держала надежда. А теперь она растворилась в занимающемся утреннем солнышке. Лиса завозилась, и я посмотрела на ее лицо, резко торчащее из конверта. Уже не такое сизое, но все еще опухшее. Черт не разглядеть - как у фабричной куклы. Я перехватила сумку и направилась к выходу с неприветливой больничной территории. В мир, которому было все равно, есть я или нет. Сейчас я думаю, что не любила её отца. Разве можно полюбить человека, едва оперившегося, едва вылетевшего из подросткового возраста? Подростки — они непостоянные. Сегодня одни, завтра — другие. Тебе кажется, что ты аккуратно и бережно разобрался, заглянул во все извилины их юной души, а они… Они оказываются ранимее, чем ты решил. Наверное, он просто испугался. Ведь перед ним была не краснеющая ровесница, а взрослая, уверенная в себе и своих желаниях женщина. Наверное, он решил, что не подходит мне или был не готов к ответственности. Но я другая. Я не боюсь ответственности и несу ее с гордо поднятой головой. Потому что таково моё решение. *** — И что, мы теперь в темноте сидеть будем? — Анин голос капризным порывом донесся до Игоря на другой конце квартиры — в кухню. Ужинать он уже закончил, и теперь просматривал новостную ленту с планшетного компьютера. Валютный курс опять скакнул, не предвещая шаткой экономике ничего хорошего. Яркий экран стал единственным светлым пятном на фоне потерявшегося в темноте пространства. Будто ночь обрушилась сверху. Игорь бессильно выключил компьютер и почти на ощупь направился в комнату — белый свет оставил на сетчатке расплывающееся красное пятно, никак не желающее растворяться. Свет в доме отключали не то, чтобы часто, но вечера в темноте жителей уже мало удивляли. А вот в детские годы Игоря это было еженедельной забавой. Забавой, потому что ему действительно нравилось оказываться в прореженной синевой темноте, созданной кем-то сильным и могущественным, которую нельзя разогнать щелчком выключателя. Игорь тогда вскрикивал, делая вид, что ему очень страшно, и бежал к родителям. И никакое препятствие — ни дверной косяк, ни кубик конструктора — ни разу не вставало на пути человека, рвущегося к спасению. Папа брал его на руки, а мама, осторожно добираясь до серванта, принималась шуршать в нем, непрестанно переговариваясь о чем-то с папой высоким, торопливым голосом. Наверное, она не слишком хорошо ощущала себя без света, от того и не могла замолчать ни на секунду. Свечи находились, и папа поджигал их торопливым спичечным огоньком. И пламя оживало. Танцевало на восковой верхушке, изгибалось от резкого движения и дрожало, даже просто оставаясь в неподвижности. Они садились за стол и, как загипнотизированные, смотрели на тонкий свет. Желтый лучик изгибался, как индийская танцовщица, и Игорю виделись в плавящихся каплях парафина очертания слонов. Говорили шепотом и только о самом важном, потому что время замирало, а о чем можно говорить в безвременье? Мама спрашивала что-то у папы, папа пространно и глубокомысленно по мнению Игоря отвечал. «Танцовщица» быстро колыхалась от маминой речи, а от папиной будто растягивалась вверх, игриво пытаясь дотянуться до потолка. Игорь, усыпленный шёпотом и чарующим танцем, иногда тянулся к свече, даже зная, что она может обжечь. Но мама или папа всегда перехватывали его ладонь до того, как она подлетала слишком близко к пламени. Потом свет включали, и свечка из единственного светоисточника превращалась в собственную тень на фоне двухсотваттных электрических ламп. Игорю всегда было жаль лишившейся мистической силы свечки, переставшей быть танцовщицей, но он мог только с грустью провожать её, заворачиваемую в бумагу и запрятываемую на самую верхнюю полку серванта. Туда, откуда будет особенно хлопотно её доставать. Словно мама надеялась, что свеча больше никогда не понадобится. — У всех отключили, — Игорь выглянул в окно и убедился в темноте оконных проемов Г-образного дома. — И что? — с вызовом ответила Аня, выходя ему навстречу, придерживаясь за дверной косяк. Для неё отключение электричества стало не более чем досадным недоразумением, мешающим зарядить телефон и вообще сбившим все планы — она как раз собиралась на он-лайн урок английского. По её мнению, в доме, где возможно экстренное отключение электроэнергии, просто необходимо было предусмотреть автономный источник питания. Надо будет заняться этим вопросом. Пусть Игорь считается с её потребностями. — Сейчас найду свечи. — Свечи? — даже без света Игорь живо представил, как миндалевидные Анькины глаза становятся идеально круглыми. — У тебя даже фонарика нет? Игорь мысленно затолкал подальше бумажный сверток, где всё ещё хранилась парочка почти выгоревших свечей из его детства. И направился в кладовку. — Есть, сейчас принесу. Как это бывает в торопливой темноте, Игорь налетел на некстати оказавшийся коридорный косяк. Аня едва слышно ругнулась и крикнула в коридор: — Лиса, у тебя на телефоне фонарик есть? В ответ — тишина. — А, она же ещё не вернулась, — вспомнила Аня. Игорь хотел было сказать, что у него на планшетнике есть фонарь, но отчего-то не стал. Наверное, из-за смутной обиды за отвергнутые свечи. Среди которых были те, что горели ещё в его детстве. Хотя Аньке, наверное, не понять — во времена его детства она, наверное, уже вовсю ходила на школьные дискотеки или что-то такое. Металлический треск замка возвестил о возвращении третьего члена семейства. И, судя по повышенному шуму в прихожей, Лиса пришла не одна. Игорь стиснул зубы — ещё гостей ему сегодня не хватало. — Вы что, за свет не заплатили? — прозвучал громкий смешливый голос, по которому стало понятно, что гость мужского пола. — Лиса, неси фонарь, — почти приказным тоном позвала Аня, конечно же, услышавшая насмешку и, конечно же, демонстративно ее проигнорировавшая. Не хватало еще в собственном доме реагировать на неуместные шутки. Лиса что-то едва слышно сказала и снова раздался дверной щелчок — тон матери не понять было сложно, и лучше было поскорее спровадить приятеля, едва упрошенного, чтобы помочь сделать проект по химии. Как вообще можно самостоятельно разобраться в этих дурацких аббревиатурах, живущих по своим правилам? Через несколько минут Игорь нашёл большой фонарь с резиновой каймой вокруг лампы. Зачем, правда, так и не сообразил — важных дел, которые нужно было срочно заканчивать даже под неярким светом, у них не было. Не рассказывать же страшилки, поднося фонарик к лицу. Но Игорь все равно все равно положил его на стол, направив луч в стену. — Кто это был? — нарочито беззаботно поинтересовалась у Лисы Аня. — Одноклассник, — действительно беззаботно отозвалась та. Проект сдавать через полторы недели — успеется. В её голосе ещё звучала та веселость, которая свойственна всем подросткам после хорошего времяпрепровождения вне родных стен. И которая редко звучит в разговорах с родителями. — Не поздновато одноклассников приводить? — в голосе Ани прозвучало тщательно скрываемое беспокойство, полагающееся всем родителям подростков. Не столько за безопасность, сколько за ускользающее время собственной если не жизни, то молодости. — Обычно спрашивают, не рановато ли? — хмыкнула Лиса и мигом прикусила язык. На мать не нужно было даже смотреть, чтобы ощутить степень ее недовольства. И Лиса постаралась изнутри придушить остатки хорошего настроения. Оно сейчас только разозлит маму. — Только половина седьмого, — уже степенно отозвалась Лиса, разглаживая брюки в районе колен. — Просто темнеет сейчас рано. — Ладно, иди ужинай, — удовлетворилась не только ответом, но и тоном Аня. — В холодильнике есть салат и нарезка. Лиса, ощущая радостное возбуждение, покорно отправилась на кухню. С темнотой у нее были натянутые отношения. В детстве она до жути боялась каждого темного угла, представляя в нем весь выводок темных сил — вампиров, оборотней, женщину-с-копытами и других персонажей человеческого фольклора. И никогда не упускала возможности расширить свои познания о нём. К страшным историям Лису тянуло как магнитом, несмотря на неподдельный страх перед ними. И сейчас, идя темным, хоть и знакомым, коридором, мистические персонажи оживали в её сердце, заставляя его биться быстрее. Уже не от страха — в пятнадцать-то лет! — но от возможности ощутить иной мир, без контрольных, ранних подъемов и семи уроков в день. Без матери и отчима. Без учителей и одноклассников. Но с силой. Жуя индейку (если это действительно была индейка), она фантазировала себе мир, где практически нет света, а темнота считается нормой жизни. Там люди, наверное, хорошо ориентируются по звукам и не думают, что им надевать. Может, они даже давно слепые, просто не знают об этом. А как они решают вопрос сна и бодрствования? И пользуются ли хоть какими средствами освещения? Аня, лежа на диване, радовалась возможности просто ничего не делать — не стирать, не готовить и не убираться. Всё это давно стало жутко напрягать. Сил, особенно моральных, требуется много, а результат один — делай все снова. Как белка в бесконечном колесе сансары. Игорь бездумно смотрел в окно, провожая взглядом одиноких прохожих. Интересно, лифты работают или остановились? А если в лифте кто-то ехал, он сейчас застрял? А подъездная дверь закрылась без электричества или, наоборот, распахнулась? Игорь отошёл от окна и помотал головой — что за ребячество? Не такие мысли должны волновать взрослого человека. Комната полностью погрузилась в темноту — фонарь под шумок мигрировал в ванну. Аня погрузилась в легкую дрёму, Игорь присел на диван рядом с ней. Эйфория «женатости» уже прошла. Игорь привык возвращаться в непустую квартиру и воспринимал как должное выглаженное белье и приготовленный ужин. Ему не на что было жаловаться. Кроме подпортившегося Аниного характера, но Игорь знал, что после свадьбы женщины немного «распускаются», и это нормально. Фонарь мигрировал в ванну не без помощи Лиски: есть в темноте может и интересно, а получить душевой насадкой по голове — нет. В смутном свете фонаря ванная комната стала казаться длиннее и шире. Неровные отблески плясали по плитке, делая её ещё объемнее. В зеркале, словно Луна, отражался белёсый круг. Ярче от этого не становилось, но становилось интереснее. Полотенца темными жнецами замерли у обманчиво далекой стены. Тонкий луч сгладил все неровности и шероховатости, оставляя на виду только общее нехитрое убранство ванной комнаты. Лисе нравилось. Стараясь не смотреть на темное пространство под ванной, она торопливо скинула одежду и открыла кран. Вода зашипела особенно громко, ударяясь о эмалированное дно. Убедившись, что фонарь надежно зафиксирован резиновой основой на бортике, Лиса шагнула в ванну. Ее кожа, обыкновенно бледная, окрасилась голубоватым отсветом от стены. Редкие венки и родинки стали неразличимы. Лиса неспешно развернула к лицу руку, напоминающую теперь кисть античной статуи. Может, именно такая рука задумывалась у Венеры Милосской? Ровная и гладкая, замершая в красивом, указующем жесте. Или в попытке дотронуться до невидимой преграды? Разрушить её… Лиса сама себе улыбнулась — самолюбования за ней не водилось, но в закрытой, практически лишенной света ванне можно и не такое, верно? Лиса пошевелила пальцами, и увидела, как по предплечью поползли тонкие мышечные движения. Подняла руку вверх, глядя, как медленно напрягается узкое плечо. Грудь от этого движения тоже скользнула вверх, подтягиваясь едва ли не к самому подбородку. Лиса обратила внимание на маленькую кнопку соска, венчающего грудь, как корона. Повинуясь успокаивающему журчанию воды и мягкой, удобно выставленной подсветке, прикоснулась к нему пальцами. Стало остро-щекотно. Сосок сжался, как от холода, и что-то легко потянуло внизу живота. Лиса коснулась второго соска, и тот затвердел так же быстро. Лиса сжала всю грудь и почувствовала упругое сопротивление. На секунду представила, что это делает кто-то другой. Кожа пошла мурашками, спускающимися ниже, к пупку. Рука интуитивно скользнула туда же, ощущая непривычную теплую гладкость. Внутри все порывисто сжалось. «Чужая» рука аккуратно ощупывала и отмечала малейшие бугорки на коже, плотно покрывающей мышцы. Те в свою очередь рефлекторно дергались, проступая мягкими мурашками. Где-то в теле рождалась странная тяга, заставляющая непривычно ощущать груди и низ живота. И резко, до красных кругов перед глазами, все вокруг озарилось режущим светом. Лиса дернулась от неожиданности и крепко зажмурилась. Открыв глаза, она обнаружила себя в привычно-скучной ванне и что вода вот-вот перельется через бортик. Поспешно закрутив кран, она обернулась через плечо. На краю ванны сиротливо лежал фонарик, от которого больше не было никакого толка — он тонким лучом не добавлял ни капли к яркому освещению. Лиса, стараясь не пересекаться взглядом с зеркалом, выключила его. Из тела исчез малейший намек на греческую скульптуру. Просто тело, с которым дважды в день нужно проводить гигиенические процедуры. Сердце стыдливо сжалось, затаив приятные ощущения глубоко внутри. Стараясь не обращать внимания на звенящее смущение, Лиса занялась обычной гигиеной.